Бен Уинтерс - Последний полицейский
Сжав кулак, я стучу в оконце.
– Эй, Скив. – Тук-тук. – Дерек!
Выждав секунду, я снова стучу. Громче и резче.
– Эй! Дерек!
Скив, не открывая глаз, приподнимает один палец. Словно секретарша в приемной врача, когда, занятая разговором по телефону, просит подождать. От гнева к щекам приливает кровь. С меня хватит, еду домой! Пусть этот зацикленный на себе придурок сидит в военной тюрьме и чистит свои чакры, пока не дождется Майя. Сейчас я развернусь, скажу очаровашке у двери «Спасибо за все», позвоню Нико, передам ей печальное известие и стану дальше искать убийцу Питера Зелла.
Впрочем, я знаю Нико, и себя знаю. Что бы я ей ни наговорил, кончится тем, что завтра с утра вернусь сюда.
Поэтому я снова колочу в окно, и заключенный наконец разворачивает ноги, встает. На Скиве коричневый спортивный костюм с надписью «Слава хиппи!» на груди, достойно сочетающейся с его длинными свалявшимися патлами, нелепыми дредами. С ними он похож на велокурьера. Впрочем, среди множества его подработок была и такая. На щеках и подбородке у Дерека отросший за несколько дней пушок.
– Генри, – безмятежно улыбается он, – как дела, брат?
– Что случилось, Дерек?
Скив рассеянно пожимает плечами, словно я не о нем спрашиваю.
– Сам видишь. В гостях у военно-промышленного комплекса.
Он обводит камеру взглядом: голые бетонные стены, узкая койка, привинченная в одном углу, маленький металлический унитаз в другом.
Я наклоняюсь вплотную к окошку:
– Нельзя ли подробнее?
– Конечно. То есть, что я могу сказать? Меня арестовала военная полиция.
– Да, Дерек, это я вижу. За что?
– Кажется, обвиняют в вождении внедорожника по территории федералов.
– Таково обвинение? Или это ты так думаешь?
– Я полагаю, что я думаю, что таково обвинение. – Он ухмыляется, и я готов ему врезать. Если бы не дверь между нами, точно бы врезал.
Отступив от оконца, перевожу дыхание и смотрю на часы: 10:48.
– Так, Дерек. Куда именно ты заехал на своем внедорожнике и зачем?
– Не помню.
Он не помнит… На мой пристальный взгляд он отвечает все той же ухмылкой. У некоторых грань между «придуриваться» и «быть придурком» неразличимо тонка.
– Я сейчас не полицейский, Дерек. Я твой друг… – осекшись, начинаю заново: – Я – друг Нико. Я ей брат и люблю ее. А она любит тебя, и потому я пытаюсь тебе помочь. Ты бы начал сначала и объяснил толком, что произошло.
– Ох, Генри, – жалостливо вздыхает он, как будто умиляется моей детской глупости. – Если бы я сам понимал.
– Ты не понимаешь? Когда тебя задержали?
Бред. Это бред.
– Не знаю.
– У тебя есть адвокат?
– Не знаю.
– Что значит «не знаю»? – Я бросаю взгляд на часы. Осталось тридцать секунд, и в коридоре уже слышны тяжелые шаги резервистки, направляющейся ко мне. В чем не откажешь военным, так это в точности.
– Дерек, я добирался сюда, чтобы тебе помочь!
– Понимаю. Очень достойный поступок. Но я, знаешь ли, об этом не просил.
– Да, но меня просила Нико! Ты ей не безразличен!
– Знаю. Не правда ли, она удивительная?
– Время вышло, сэр.
Это охранница. Я быстро договариваю в дверь:
– Дерек, я ничего не смогу для тебя сделать, если ты не объяснишь, что случилось.
Самоуверенная ухмылка Дерека становится еще шире, глаза умиленно влажнеют, а потом он отходит к койке и раскидывается на ней, заложив руки за голову.
– Я тебя хорошо расслышал, Генри. Но это секрет.
Вот и все. Время вышло.
* * *Мне было двенадцать, а Нико всего шесть, когда мы переехали из здания на Рокланд в фермерский домик на Литтл-понд-роуд на полпути к Пинакуку. Мой дед Натаниел Пэлас, сорок лет занимавшийся банковским делом, недавно ушел на пенсию, но у него был широкий круг интересов. Модели поездов, стрельба, возведение каменных стен. Я ребенком любил книги и одиночество, а все эти разнообразные занятия меня мало трогали, но под нажимом деда приходилось участвовать. Одинокая и неуверенная в себе Нико живо интересовалась всем этим, но как раз ее дед не замечал. Однажды он купил набор самолетов эпохи Второй мировой, и мы втроем час просидели в подвале, потому что дед не отпускал меня, пока я не сумел приклеить к корпусу оба крыла. Я все время чувствовал спиной, что Нико в углу ждет своей очереди, зажав в кулачке крошечные серые детальки, – сперва в радостном предвкушении, потом в тревоге и наконец – в слезах.
Кажется, это случилось весной, вскоре после переезда. Для нас с ней те годы такими и были – сплошные взлеты и падения.
– Ну съездишь еще раз.
– Нет.
– Почему нет? Что, Калверсон не устроит тебе еще одно свидание?
– Нико…
– Генри…
– Нико! – Я ору в закрепленный на панели телефон. Связь ужасная, все время прерывается, что не способствует разговору. – Послушай меня.
Но она не желает слушать.
– Наверняка ты чего-то не понял. Он со странностями.
– Вот это точно.
Я паркуюсь на заброшенной стоянке у бывшего торгового центра «Капитолий» – здание протянулось на несколько кварталов вдоль берега Мерримака к востоку от Мэйн-стрит. В Президентский день бунтовщики дожгли остававшиеся в нем магазины, так что теперь внутри только несколько палаток, забитых пьяницами и бездомными. Здесь жил мой вожатый мистер Шепард, когда «ежики» задержали его за бродяжничество.
– Нико, ты сама в порядке? Ты ела?
Вовсе она не в порядке. Голос сиплый, срывающийся, будто она с исчезновения Дерека курила не переставая.
– Я отлично. А знаешь, я уверена… он не хотел ничего говорить при охране.
– Нет, – отвечаю я, – не так, Нико.
Я устало объясняю, как легко мне удалось туда попасть, как мало при Дереке Скиве охраны.
– Правда?
– Всего одна женщина. Резервистка. Плевать им на мальчишку, вздумавшего покататься по территории базы.
– Тогда почему его не отпускают?
– Потому что у меня нет волшебной палочки.
Привычка Нико отрицать факты бесит меня не меньше, чем тупое упрямство ее мужа. Это у сестры с детства. Девочка с ранних лет была фантазеркой, верила в фей, в чудеса, ее сияющая душа жаждала волшебства. Когда мы осиротели, она не могла и не желала этого признавать, и я так взбесился, что выбежал из комнаты, а потом вернулся с воплем: «Они оба умерли! Точка! Сказке конец! Умерли, умерли, у-мер-ли! Поняла? Без вариантов!»
Поминали отца, дом был полон его друзей и доброжелательных незнакомцев. Нико уставилась на меня, поджав розовые губки. «Без вариантов» было сильно выше ее шестилетнего понимания, но мой тон она вполне поняла. Собравшиеся разглядывали двух несчастных ребятишек.
И теперь, в новые времена, Нико не утратила силы неверия. Я пытаюсь сменить тему:
