Учебник выживания для неприспособленных - Гунциг Томас
Указав им на скамейку в холле, дежурный полицейский сказал, что «по поводу нападений жалобы принимает его коллега, придется подождать здесь».
Ждать пришлось больше часа. Жан-Жан был ужасно подавлен, чувство вины за то, что он сбежал, закупорило горло, как ядовитый дым в трубе мусоросжигателя.
Наконец пришел какой-то человек. Он поговорил с дежурным полицейским, тот ответил ему, указав подбородком на Жан-Жана с отцом, человек обернулся, показав нездоровую кожу того, кто плохо питается и редко умывается, и встретил взгляд Жан-Жана. Он вздохнул и скрылся в кабинете.
Вскоре он вышел оттуда и, сопровождаемый густым запахом одеколона, подошел к ним.
— Слушаю вас.
Жан-Жан не совсем понял, почему полицейский не пригласил их в кабинет и явно не собирается составлять протокол. Но он сказал себе, что все это, должно быть, прошлый век. Теперь он имеет дело с современной полицией.
— На меня напали.
Полицейский понимающе кивнул.
— Я был дома, вошли четыре волка, они хотели убить меня. Я ушел, а моя жена осталась там.
— Когда это было?
— Сегодня ночью.
Полицейский задумался. Надолго.
— Вы звонили жене, чтобы узнать, что с ней?
У Жан-Жана скрутило желудок. Черт! Почему он не позвонил… Почему даже не подумал об этом?
— Нет… Я…
— Он в шоке! — перебил его отец.
— Что?
— Посттравматический стресс… Это влияет на умственные способности, мозг не делает разницы между концептуальным и сенсорным каналами. Поэтому ему не пришло в голову позвонить. В ближайшие часы думать для него будет все равно что вести машину задним ходом в пробке. Вы знаете, что американских солдат, покончивших с собой после вьетнамской войны, было вдвое больше, чем убитых в боях… Это очень серьезная штука… Между прочим, есть возможность терапии…
— Терапии? — спросил полицейский с почти заинтересованным видом.
— В Оксфорде психиатр Эмили Холмс доказала, что травмированным пациентам полезно играть в тетрис, это восстанавливает связи в мозгу и препятствует появлению флешбеков…
— Ладно, ясно… Может быть, месье позвонит сейчас? — сказал полицейский и протянул ему свой телефон.
Жан-Жан взял аппарат и долго смотрел на него, хмуря брови.
— Я… Извините… Я не помню номер…
— Посттравматический стресс! — повторил отец. — Если у вас найдется тетр…
— Нет… Он просто в памяти телефона, а телефон остался дома… Я никогда не набирал его полностью.
Полицейский вздохнул. Жан-Жан почувствовал себя гнилым фруктом на его дежурстве.
— Ладно… Вы сейчас проедете на место с патрулем. Вас это устраивает?
Жан-Жан задумался. Думать и правда было трудно. Может быть, отец прав с этой своей историей про посттравматический стресс. Или ему просто нужен кофе. Или то и другое. Впрочем, какая разница?
— Да… Поедем… но сначала, если вы не против, я хочу связаться с сотрудницей службы внутренней безопасности моего работодателя. Я думаю, она знает тех, кто на нас напал. Она просила меня связаться с ней, если что-то произойдет, ну вот, что-то произошло…
— А ее телефон у вас есть?
Телефон у Жан-Жана был. Он накрепко запечатлелся в его памяти с того дня, когда она дала ему карточку.
Он подумал, что человеческая память вообще полна тайн.
Бланш Кастильская ждала перед домом. Красивая и неподвижная, как античная статуя, изваянная из светлого мрамора.
Когда Жан-Жан позвонил ей, она выслушала его рассказ о нападении, долго молчала, видимо размышляя, а потом сказала, что ей надо самой поговорить с полицейскими. И они договорились встретиться у его дома.
Жан-Жан и его отец поехали туда с полицейским, который говорил с ними в комиссариате и которого коллеги, по непонятной Жан-Жану причине, называли Тичем.
Бланш Кастильская курила, прислонившись к капоту маленькой черной машины. Дождь лился на ее светлые, почти белые волосы, промокшие пряди прилипли ко лбу, как толстые шерстяные нити. Было, мягко говоря, не жарко, порывы ветра, температура которого приближалась к точке замерзания, гнали струи дождя горизонтально. Но Бланш, на которой был только черный хлопчатобумажный жилет, тоже насквозь промокший, климатические условия холодильника как будто не беспокоили.
Машина Тича поравнялась с ней. Жан-Жан вышел и протянул ей руку.
— Как вы? — спросила она, ответив на его рукопожатие.
— Посттравматический шок, — сказал Тич.
— Нормально… Надеюсь, что… Надо посмотреть внутри… У меня… Если…
Бланш Кастильская кивнула.
В тесном лифте, между Тичем и полицейским в форме, Жан-Жану хотелось одновременно сблевать и убежать как можно дальше отсюда. Он был практически уверен, что четыре волка сотворили с Марианной худшее. Если паче чаяния она еще жива, ей нужно будет много времени, чтобы оправиться. Она баба крепкая, с характером, но подобные нападения и не таких ломали. Он сказал себе, что в ближайшие месяцы и даже годы будет нелегко. Она станет делить свое время между работой и сеансами психотерапии. Ей придется «восстанавливаться». Он должен будет ей помочь, быть рядом, когда она погрузится в бездны отчаяния и депрессии.
Оказавшись в коридоре, ведущем к его входной двери, он еще острее почувствовал, что будет не на высоте, и ему захотелось исчезнуть.
Наконец они подошли к двери. Она была приоткрыта, и Жан-Жан счел это зловещим знаком. Он мог бы поклясться, что чувствует сочащийся из квартиры запах смерти. Тич кивнул полицейскому, и тот распахнул дверь настежь.
— Мадам! — позвал Тич неестественно громким голосом.
Замогильная тишина была ему ответом. Они вошли.
Марианне удалось доползти до ножа. Уткнувшись лицом в остатки лазаньи, она схватила его зубами, уронила на пол и, извиваясь, ухитрилась перерезать веревки, стягивающие руки за спиной. Руками она быстро освободила ноги.
Она сделала это!
Свобода на миг опьянила ее, и она осторожно, косясь на тяжелую, по-прежнему неподвижную фигуру под одеялом, на цыпочках покинула квартиру.
Она оказалась в коридоре убогого многоквартирного дома. Ей встретилась женщина в годах, неказистая и бедно одетая, провожавшая такого же неказистого мальчишку в школу, наверняка скверную, где его ничему не научат.
Марианна замерла.
Она сбежала.
Она ничем не отличалась от убогих людишек в этом убогом доме, влачащих убогое существование.
Она зажмурилась так крепко, что заболели веки.
С поразительной четкостью перед ее глазами встали кадры документального фильма «Pumping Iron».
Этот фильм она впервые посмотрела еще девчонкой. Этот фильм, она была в этом убеждена, представлял собой веху в истории западной цивилизации, сравнимую с написанием Библии или падением Римской империи.
«Pumping Iron»: съемочная группа следовала за Арнольдом Шварценеггером, тогда двадцативосьмилетним молодым человеком, в его подготовке к борьбе за шестой титул «Мистер Олимпия» на самых престижных соревнованиях по профессиональному культуризму. В фильме брали интервью у его конкурентов. Майк Кац, белокурый еврей с почти погасшим взглядом, говорил: «Когда бьют ногой собаку, она или ложится и подыхает, или скалится и кусает, вот я такой!» Засняли юного Франко Коломбо, боксера с Сардинии, переквалифицировавшегося в бодибилдинг, который забавы ради надувал грелки одной силой своих легких на провинциальных ярмарках. Мелькнул и Лу Ферриньо, задолго до своей славы в сериале «Халк», глухой на одно ухо колосс под два метра ростом и весом сто пятьдесят килограммов, втихаря обжирающийся анаболиками.
Но впечатлила Марианну в этом фильме не коллекция лузеров без харизмы. Впечатлил Марианну сам Арнольд Шварценеггер. Арнольд Шварценеггер не был ни самым высоким, ни самым массивным из конкурентов. Арнольд Шварценеггер просто был другим: он как будто спустился с Олимпа, чтобы с улыбкой показать смертным новый путь. Он был невероятно уверен в себе, и это, помимо прочего, придавало ему ту сверхъестественную ауру, которая завораживала зрителей во время показов. Даже когда он снимал футболку перед сотнями психов из тюрьмы Терминал-Айленд, даже когда его заставали спящим на пляже Венис-Бич, даже тогда от него исходило то, что годы спустя Марианна назвала для себя «харизмой лидера». Пусть говорил Лу Ферриньо: «Волк на вершине горы не так голоден, как волк, который карабкается в гору», Арнольд отвечал, даже не открывая глаз: «Да, но жратва есть у того волка, который на вершине».
