Вадим Тимошин - Слезы ангела мести
– От тебя пахнет тухлятиной, – недовольно сказала она.
– Дельце оказалось тухлым, – улыбнулся я, забрав у Элли свою пачку. – Я был у Хромого Джека.
– Что?! – взвизгнула Элли. – Гомес, ты совсем сдурел? А если бы тебя там пристрелили? Ты обо мне подумал? Куда мне идти?
– Ну, ты могла бы остаться здесь, зачем куда-то идти, – ответил я, прикусив зубами фильтр сигареты и чиркнув спичкой. Сизоватый дым наполнил лёгкие, сократив мой жалкий век еще на несколько недель.
– В этом гадюшнике? Ну, нет уж! Я терплю эту грязную берлогу только из-за тебя, Гомес! Нравится мне с тобой кувыркаться, сама не пойму почему! Вот сдохнешь – и уйду ко всем чертям! – Элли уже было не остановить. Сейчас начнёт про пауков по углам, про жирные пятна на письменном столе, про пружины в кресле, грозящие вот-вот впиться в её шикарную попку. – Развёл тут чёрт-те что, не хватает только блюющих наркоманов! А стол ты когда в последний раз мыл? Разве в таких условиях должна жить порядочная женщина… – я уже не слушал. Со временем можно привыкнуть засыпать даже под грохот проносящихся под окнами грузовых составов. И я, поблагодарив судьбу за то, что Элли не могла конкурировать с оными по громкости, отправился в царство Морфея…
Отмщение и правосудие… Довольно часто безумие человека, не способного перейти бездну мирового хаоса по тонкому мостику нравственности, ставит между ними знак равенства. И тогда фальшивая жажда справедливости становится оправданием самой грязной и омерзительной мести. Так было и со мной. До некоторых пор я нажимал на курок лишь потому, что смерти Винсента мне было мало. Я хотел утопить улицы в крови ночных тварей, чьи цепкие лапы унесли в небытие мою Клару. Я был одержим бесом ненависти к кукловодам этого продажного города. И, как и любой одержимый, не чувствовал боли и не ведал сомнений. В некоторой степени я завидую тогдашнему себе теперь, когда разуму, отягощенному свинцом вины, нет спасения даже в мире снов. Впрочем, вот уже месяц, как я мог не бояться того, что мои кошмары прорвут тонкую грань реальности и превратят в преисподнюю каждый миг моей жизни. Наваждения, терзавшие меня после убийства Серджио, постепенно отступили во мрак, из которого вышли. Но сны остались.
Я шёл по казавшейся бесконечной Улице, рассекающей Город на две почти равные части. Матовый свет фонарей пятнами ложился на холодную кожу ночного мрака, припорошенную снегом. Я двигался в темноту неизвестности, разверзнувшую свою жадную пасть впереди, не пытаясь понять, зачем, не задаваясь вопросом, что меня там ждёт.
Тишину, нежно обволакивавшую моё сознание, рассёк звук шагов за моей спиной. Я обернулся и увидел Серджио с дырой в груди и мертвенно бледным лицом. У него было одно ухо, второе отсекла пуля, вылетевшая из дула моей «Беретты» случайно в тот миг, когда я узнал омерзительную правду о напарнике.
– Майк, я не хотел этого, – прошептал Серджио, едва шевеля губами. – Я не хотел умирать. Зачем ты меня убил?
– Я… я… ты ведь тогда… на меня набросился… – бормотал я, пятясь от мертвеца к израненной временем кирпичной стене ближайшего дома. Нет, это не может быть правдой. Мой напарник мёртв, его тело кремировали.
– Ты убил меня. Убил, – эхо этих слов подхватил ветер, появившийся из ниоткуда и понёс вдаль, швыряя в каждое окно.
«Ты убил меня. Убил» – захрипела улица, протягивая ко мне уродливые чёрные щупальца темноты. Дома затряслись от зловещего хохота, фонари внезапно погасли, оставив меня наедине с ужасом содеянного мной. Ужасом, который желал забрать меня с собой в мир бестелесных теней. Я почувствовал прикосновение липких холодных пальцев к лицу и закричал…
– В следующий раз я твою поганую пасть перед сном заклею липкой лентой! – прошипела Элли, проснувшись от моего крика.
Я промакнул простынёй ледяной пот, выступивший на лбу, встал с кровати, подобрал с пола пачку с сигаретами и подошел к окну. Небо начинало розоветь, возвещая о начале очередного дрянного дня. Я вздохнул и, закурил, в очередной раз сожалея, что Серджио тогда не свернул мне шею.
И хриплый рык старого телефонного аппарата на моём письменном столе лишь укрепил мою уверенность в том, что в доме Вэнсов погиб не тот.
– Это ты, Майк? – просипел в трубку Кастелло. Вопрос был бессмысленным, как смерть на дне бутылки, и тем самым выдавал некоторое беспокойство моего старого приятеля, обычно не мусорившего словами. Где-то в глубине своего сонного разума я начал догадываться о причине этого беспокойства.
– Что-то случилось? – спросил я, почувствовав, как задрожала моя рука, державшая трубку. Я слишком наследил у Хромого Джека. Как минимум двое могли сказать под присягой, что я был там. А если Майк Гомес появлялся в «Шарме», его можно было без зазрения совести пришить к делу о смерти Уоррена-младшего, пусть даже белыми нитками.
Хотя в глубине души я искренне надеялся, что китаянка уже встретилась с Чейсом, произойти могло что угодно. Её мог задержать патруль, она могла от страха потерять голову и забиться в какой-нибудь тёмный угол или вернуться к Хромому Джеку. И рассказать ему всё. А уж этот мерзавец найдёт применение полученным сведениям.
Что же до Бромберга… Никогда не знаешь, чего можно ожидать от того, кто мать родную продаст за пинту «Бурбона». Возможно, было бы разумным заставить этого пьянчугу замолчать на веки вечные так, чтобы полиция ничего не узнала. Но всё равно на свете тогда остался бы один человек, которому была бы известна правда. Я. Совесть всегда лучший обвинитель, и если бы волны лихолетья не вымыли её из душ большей части жителей страны, вряд ли Майк Гомес появился бы на свет.
– У меня внезапно возникло чувство, что ты хочешь со мной позавтракать, Гомес, – несколько совладав с собой, предложил Фрэнки. Впрочем, мы оба понимали, зачем он приглашает меня в «Дьютимен», невзрачное кафе на углу 42-й и Сэйлор-авеню, где торопливо проглатывали сомнительного качества обеды служащие бизнес-центров и небольших магазинчиков, что находились в этом сравнительно тихом квартале. Мы частенько встречались там с Кастелло для того, чтобы обменяться информацией по какому-либо делу. И вполне очевидно, что за неимением в настоящий момент расследований, которые бы я вел, разговор будет о ночном полете сына помощника мэра.
Я потратил около десяти минут на то, чтобы привести себя в весьма относительный порядок, подошел к кровати, на которой современной Клеопатрой возлежала Элли и, наклонившись, поцеловал пышущие нестерпимым жаром губы женщины.
– Ублюдок! – выдохнула Элли, когда я всё же смог от неё оторваться. – Вечно сбегаешь, когда я хочу побыть с тобой.
Ответив на эту её реплику улыбкой, я вышел на улицу, где всё увереннее ступал новый день, и, поймав такси, направился на встречу с Фрэнки. С неба посыпались крупные хлопья снега, будто бы кто-то взбивал облака, как перину, и выбрасывал вниз лишние перья. Может, действительно, Бог решил посвятить этот день уборке, и в таком случае я бы предложил ему помимо дрянных перьев избавиться ещё и от дрянных своих отпрысков, наводняющих улицы после захода солнца. Однако у меня уже давно были сомнения относительно того, что я сам имею право остаться в перине после её взбивания. Даже необходимое зло – это всё равно зло, и лучше мир оно не делает, пусть даже и пытается.
