Еремей Парнов - Проснись в Фамагусте
Смит, ловко воспользовавшись трудностью ситуации, говорил, однако, вполне искренне. Бутанская бронза по-прежнему оставалась для него манящей реальностью. Она перевешивала своей осязаемой тяжестью туманные мечтания о каких-то неведомых сокровищах легендарной долины.
— Я буду ждать, сколько понадобится, — без особой надежды заверил он. — Вы поможете мне?
Правитель дзонга сделал вид, что любуется диковинным подарком. Он и вправду не видел доселе, чтобы вода могла кипеть в прозрачном стекле.
— От меня ничего не зависит, — вынужденно признался верховный лама, оказавшись в одиночестве.
— Вот видите, господа, — пожал плечами Смит.
Профессор Валенти, безотчётно способствовавший неуловимыми тонкостями перевода победе американца над его загнанными в угол оппонентами, счёл необходимым разрядить возникшую неловкость.
— Моего учёного коллегу, — слегка поклонившись верховному, он дал понять, что говорит на сей раз от себя лично, — интересуют рецепты выплавки бутанской бронзы. И ничего более. Не так ли, мистер Смит? — бегло улыбнулся он, переходя на английский.
— Совершенно точно, — подтвердил американец.
— Если бы вы, высокопреподобный, могли посодействовать нашему другу в приобретении необходимых образцов, то, я уверен, он бы не торопился с отъездом и у вас не было бы оснований для тревог. — Как и хозяева, Валенти предпочёл не называть вещи своими именами и ни разу не обмолвился насчёт долины, хотя прежде говорил о ней совершенно открыто.
Создавалось впечатление, что из всех присутствующих один только Смит не посвящён в тайну. Подобная атмосфера намёков и недомолвок помогла ему с честью выйти из трудного положения. Формальный запрет уже сам по себе предполагал частичное разглашение тайны, на что ни лама, ни управитель никак не могли пойти, дабы не отягчать свою карму. Получалось, что за все последствия отвечал лишь один Смит, силой обстоятельств принуждаемый к роковому шагу, но вовсе об этом не осведомлённый. Буддийская этика почти не оставляла места для вмешательства в столь сложную ситуацию, чьи концы и начала замыкались, очевидно, в кромешной тьме предшествующих рождений.
«Не зная всех узлов и хитросплетений нити судьбы, где остановиться, в каком месте спрямить петлю, — рассуждал лама, — не проще ли предоставить безумца собственной незавидной судьбе? И так ясно, что бежит он навстречу неотвратимому, и сильный йог Норбу Римпоче чует запах крови в прошлых его следах».
— А где другой гость, спустившийся с гор? — спросил верховный, для которого конечно же не остался тайной самовольный уход Макдональда. — Он ещё вернётся сюда, или у вас назначена встреча?
На столь прямой и ясный вопрос нужно было отвечать без увёрток. Ложь всё равно обнаружится рано или поздно, и это отрежет все пути назад.
Смит почувствовал себя неуютно. Мало ли что встретится им в той проклятой долине? И вообще Гималаи не такое место, где можно сжигать за собой мосты.
— Я впервые увидел мистера Макдональда лишь здесь, во «Всепоглощающем свете», — он отвечал, обдумывая каждое слово, как на детекторе лжи, опутавшем все его существо чуткими электрическими щупальцами. — И не берусь толковать чужие намерения.
— А разве вы не условились с ним о совместном путешествии за перевал? — от чётких вопросов сандалового старичка веяло лютой стужей, хотя держался он столь же безразлично-благожелательно, как всегда.
Не приходилось гадать, откуда черпал верховный свои сведения. На Востоке, где путешественник кровно зависит от переводчиков, проводников и прочих, имеющих глаза и уши, но непостижимых в своей отгороженной глубине людей, нет секретов.
— Мы много о чём говорили с ним, но окончательно ещё ничего не решено.
— И где же состоится наконец окончательное решение? На перевале или сразу же у реки?
— Затрудняюсь сказать, — через силу выдавил Смит.
— Ну что ж, позвольте пожелать вам успеха, — безмятежно заключил Нгагван Римпоче и, перевернув пустую чашку, дал знак об окончании аудиенции. Взяв реванш в словесном поединке, он посчитал, однако, уместным предупредить напоследок: — Все же подумайте лишний раз, прежде чем подвергать себя немыслимой опасности.
Каждой порой, каждой кровинкой ощутил Смит опаляющий ветер этого последнего перед окончательным уходом предупреждения. И всколыхнулась где-то на самом дне невыразимая атавистическая жуть, и суеверная память вихрем взметнулась. Не шевельнув и пальцем, он внутренне рванулся назад, зная уже, что свершилось необратимое и не соскользнуть с подхватившей его колеи, где, как по ледяному жёлобу, неслись, набирая немыслимую скорость, чьи-то бесконечно чужие сани.
Валенти, участвовавший в беседе, довольно поверхностно и почти целиком погруженный в круг собственных забот, тоже ощутил в это мгновение прилив неизъяснимой щемящей печали и неожиданно усомнился в себе. На самом ли деле готов он к той встрече, что манила его в течение долгих лет, и, главное, по-прежнему ли он хочет её? И не нашлось ясного ответа, и не отпускала тоска.
Выручило, как всегда в тяжёлую минуту, бесстрашие знания, кристальная ясность продуманной истины. Вершина жизни давно осталась за спиной, и спуск не сулил уже особых открытий. Едва промелькнула привычная мысль и все логически из неё вытекающее, как стало легко и прозрачно.
Роберт Смит тоже быстро взял себя в руки. Вспомнив о дочери и жене, о своём неприкаянном одиночестве, он трезво прикинул, много ли весит ноша, которую готовился бросить в чашку надмирных качающихся весов. Решил, что не слишком. Пришло успокоение, но прежняя жажда докопаться во что бы то ни стало до загадок поющей бронзы исчезла. Стало ясно, что подлинной страсти по сути и не было. Он лишь разжигал в себе некое подобие её, дабы насытить беспросветную пустоту, подгонявшую бежать сломя голову на край света.
Вот он и приблизился к этому самому краю. Стоит ли шарахаться теперь обратно, чтобы вновь переживать свою унылую неприкаянность?
Лама видел, что ему удалось смутить белых людей. Однако, каждый по-своему, они сумели, сохранив достоинство, преодолеть страх. В глазах буддиста это было бесспорной заслугой. Интуитивно прозревая, что пришельцы обрели мужество, черпнув из тёмного колодца отчаяния, он простился с ними теплее, чем намеревался вначале. Даже пробормотал охранительную мантру и начертал в воздухе сокровенный знак. Пусть не светились их глаза бескорыстным исканием, но зато в речах не ощущалось тлетворного привкуса лжи, за которой прячутся мелочные, всегда сиюминутные вожделения. Примирившись с безнадёжностью, зияющей в конце пути, эти люди хотели увидеть, прежде чем умереть. Да, они не были искренни и хитрили, но кто располагал властью остановить их?
