Дин Кунц - Самый темный вечер в году
— Нет. Они попали сюда все в язвах, некоторые полуслепые от глазных инфекций, которые никто не лечил, жили в клетках, где едва помещались, от людей видели только плохое, никогда не слышали доброго слова. Вроде бы они должны ненавидеть нас. Но у них такие нежные рты, не так ли? И благородные сердца.
Иногда ночью Эми не могла заснуть, думая о том, что некоторым собакам устроен ад на земле, злясь и мучаясь бессилием.
На большинстве щенячьих ферм содержалось от десяти до двадцати собак, но встречались и крупные, где в жутких условиях жили до тысячи, а то и больше. Не жили, конечно, просто существовали, в вечном отчаянии.
У щенков еще была надежда на лучшую жизнь, но только не у этих собак. А поскольку заводчики не стремились создавать собакам сносные условия, не говоря уже о том, чтобы улучшать породу, то и щенки рождались больными, что сокращало им жизнь.
Респектабельные магазины, торгующие домашними животными, вроде «Петко» или «Петмарта», реализовывали программу по поиску новых хозяев для бездомных собак, но щенков не продавали.
Другие магазины, особенно работающие через Интернет, или заводчики, дающие объявления в газеты, заявляли, что получают щенков с маленьких ферм, где их окружали заботой и любовью, хотя на самом деле сук и кобелей на этих фермах жестоко эксплуатировали, чтобы свести расходы к минимуму и получить максимальную прибыль.
Свидетельство Американского клуба собаководства[11] указывало только на чистоту породы, но не говорило об условиях, в которых содержались собаки-производители. Каждый год сотни тысяч щенков, выращенных на таких вот фермах, получали бумаги, подтверждающие их чистопородность.
Эми выступала в школах, в домах престарелых, везде, где ее слушали: «Берите в дом спасенных собак. Или покупайте щенков у уважаемого заводчика, следуя рекомендациям клуба той или иной породы, скажем, Американского клуба золотистых ретриверов. Идите в собачьи приюты. Каждый год четыре миллиона собак умирают там, не найдя дома. Четыре миллиона! Полюбите бездомную собаку, и вы будете десятикратно вознаграждены. Отдавая деньги баронам щенячьих ферм, вы помогаете творить ужас».
Слушали ее всегда внимательно, аплодировали. Может, до кого-то ей и удавалось достучаться.
Она прекрасно понимала, что мир ей не изменить. Он не мог поменяться. Безразличие столь многих людей к страданиям собак доказывало, во всяком случае ей, что человечество падает в бездну, и придет день, когда ему придется заплатить по счетам. Она делала лишь то, что могла: за год спасала от жалкой и преждевременной смерти несколько сотен собак.
После того как Рената и Эми раздали печенье, три собаки сразу отошли, две побыли подольше, и лишь одна, Корица, села рядом с Ренатой, как бы говоря: «Ладно, я готова рискнуть, доверюсь этим людям».
— Корица будет одной из твоих спасителей душ, — предрекла Рената.
Эми верила, что у собак есть духовное предназначение. Возможность любить собаку и относиться к ней с добротой она рассматривала как шанс на искупление грехов, который давался заблудшему и эгоистичному человеческому сердцу. Собаки беспомощны и невинны, а ведь именно отношение к самым слабым и определяет судьбу нашей души.
Корица посмотрела на Эми. Действительно, только такие глаза и могли спасти душу.
Геометрическая фигура суждения — круг. Ненависть — это змея, которая кусает себя за хвост, круг сходится в точку, потом исчезает. Гордость — такая же змея, и зависть, и жадность. Любовь, однако, петля, колесо, которое катится и катится. Нас спасают те, кого спасли мы. Спасенные становятся спасителями своих спасателей.
Когда Эми выезжала из «Ранчо последнего шанса» со своими тремя детками, на шоссе она сворачивала очень медленно, чтобы запомнить номерной знак «Лендровера».
Направилась на запад, и этот автомобиль последовал за ней. Может, водитель думал, что она слишком наивна и понятия не имеет о том, что такое слежка. А может, его не волновало, знает она, что за ней следят, или нет.
Глава 21
Шуршание и шелест за спиной Брайана усилились, но громкости, в сравнении с первым разом, определенно недоставало. Он повернулся на стуле, чтобы взглянуть на источник этого странного звука, и обнаружил, что на кухне, кроме него, никого нет.
Когда звук повторился, Брайан посмотрел на потолок, гадая, может, что-то не так с крышей. Но в окне увидел все то же тихое утро.
Продолжив работу над центральной частью глаза собаки, он сломал карандаш. Второй. Третий.
Пока затачивал их, напряженную тишину нарушал лишь скрип лезвия по грифелю.
Даже когда громкость звука, источник которого определить Брайан не мог, достигала максимума, этот звук не пугал, во всяком случае, не вселял страх (разве что самую малость) в Брайана, но чувствовалось, что исходит этот звук от чего-то огромного, пусть и мирного.
Рожденный в торнадо, Брайан уважительно относился к хаосу, который могла сеять природа, и к внезапному порядку (называйте это судьбой), открывающемуся после того, как хаос рассеивался. В этом многокомпонентном звуке что-то было от хаоса, но Брайан чувствовал в нем свою судьбу.
Заточив карандаши, он вновь взялся за рисунок.
А через несколько мгновений звук повторился, и у Брайана не осталось сомнений, что доносится он сверху. Возможно, с чердака.
Рисунок вновь загипнотизировал Брайана, опять он почувствовал, что находится на грани наиважнейшего откровения. Обнаружение источника звука не могло идти ни в какое сравнение с игрой света и тени в центре возникающего на бумаге образа.
Брайан наклонился вперед. Рисунок раскрывался, стремясь заполнить все его поле зрения.
После еще нескольких минут работы по странице пролетела тень. Бесформенная и быстрая, но вызвала тревогу, сходную с той, которую он ощутил, когда впервые услышал тот самый странный звук и вскочил, опрокинув стул.
На кухне было одно, едва ли не полностью задернутое занавеской окно, так что без включенной люстры под потолком ему пришлось бы работать в сумраке.
Летящую тень могла вызвать бабочка, пролетевшая под люстрой. Только бабочка могла летать так бесшумно.
Брайан оглядел комнату. Если бабочка где-то и уселась, найти ее ему не удалось.
Справа, краем глаза, он уловил движение другой тени, высоко на стене. Или подумал, что уловил. Повернул голову, поднял глаза, ничего не увидел.
Тут же засек еще одну тень, на полу. Или подумал, что засек.
Взгляд вернулся к незаконченному рисунку. Руки слишком сильно тряслись, чтобы он мог пустить в ход карандаш.
