Даниэль Клугер - Дело о вещих снах
Махнув рукой, Ницан махнул очередную порцию незнакомого вина с изысканным вкусом (потом на бутылке он прочел «Небесный ветер») и решил считать, что насмешка в голосе Сарит Нир-Баэль ему померещилась. Воспрянув духом, он подошел к небольшой группе гостей, в центре которой находились оба кузена хозяйки дома. И, судя по всему, именно их разговор занимал остальных.
Ницан прислушался.
– Стоит ли говорить об этом сейчас? – сказал Нуррикудурр Барроэс. – Но уж коли зашел разговор – да, Ишти Балу сказал чистую правду. Я действительно оставляю свою должность.
Ницан навострил уши.
– Собственно говоря, это было давно решено, – продолжил Нуррикудурр, словно не слыша удивленных возгласов. – Через два месяца должно открыться представительство «Хаггай Барроэс» в Греции, в их столице… как бишь ее? Митены? Метины? Никак не запомню.
– Микены, – подсказал Ишти Балу.
– Да-да, Микены. Идея была Шу-Суэна, да будет милосердна к нему Эрешкигаль и справедливы Аннунаки… – он благочестиво плеснул из бокала на пол, после чего сделал глоток вина.
Остальные последовали его примеру.
Ишти Балу дополнил слова кузена:
– Шу-Суэн давно носился с идеей инвестиций в курорты Греции. И был совершенно прав! Так что, господа, нашу компанию ждет процветание, которым мы все обязаны покойному.
– Но ведь это, наверное, крайне тяжело, – громко заметил Ницан, ни к кому не обращаясь. – Оставить столичную жизнь Тель-Рефаима – и перебраться в какую-то дыру… Ужасно. Я слышал, там даже водопровод не во всех районах проложен. Болезни, дикость туземцев… – он покачал головой и поднес бокал к губам. При этом взгляд его встретился с взглядом будущего главы греческого представительства.
Нуррикудурр пожал плечами. Но Ницан готов был поклясться, что в его глазах на короткий миг вспыхнула ненависть. К кому – к сыщику ли, к покойному Шу-Суэну – оставалось только гадать.
Но вот Ишти Балу выглядел радостным и довольным – и не пытался этого скрывать.
– Иной раз можно потерпеть, – сказал он. – Без водопровода, но с большими деньгами. И никаких столичных соблазнов – биржи, казино и прочего.
– С удовольствием бы поделился с тобой жалованьем, – огрызнулся Нуррикудурр. – К счастью, планы отменяются.
– К счастью? – повторила вдова. Она подошла некоторое время назад и стояла чуть в стороне, внимательно слушая разговор.
Нуррикудурр поперхнулся вином и побагровел. Откашлявшись, он поспешно ответил:
– Я, разумеется, имел в виду… То есть, мы все скорбим о смерти Шу-Суэна. Но теперь дела вынуждают меня отказаться от поездки в Грецию. Слишком много проблем в правлении…
– Почему же? – вдова пожала плечами. – То, чем занимался мой муж, теперь перейдет ко мне. Надеюсь, я справлюсь с этими обязанностями. Значит, можешь не менять свои планы. Как только окончится траур, отправляйся в Микены, Нуррикудурр. Мне бы очень хотелось, чтобы проект Шу-Суэна реализовался.
Нуррикудурр хотел что-то сказать, но вместо этого схватил с подноса новый бокал, осушил его залпом, после чего резко развернулся и отошел.
Ницан последовал его примеру: взял с подноса бокал, осушил его, взял второй – и тоже отошел от вдовы. Его взгляд нашел последнего из руководства компании – Апсу Баэль-Шуцэрра. Это был высокий, тощий мужчина в поношенном наряде. Он сидел в глубоком кресле в дальнем углу зала, под неярким светильником. Когда Ницан неторопливо подошел к нему, оказалось, что коммерческий директор фирмы «Хаггай Барроэс» спит. Ницан сел в кресло рядом.
– С ума все сошли с этой Грецией, – сказал вдруг Баэль-Шуцэрр, не открывая глаз. – Прямо-таки остатков разума лишились.
– Вот как? – произнес Ницан, оправившись от неожиданности. – А вам греческий проект не нравится?
Баэль-Шуцэрр открыл глаза и удивленно уставился на Ницана.
– Вы кто такой? – спросил он. – Я думал, это Ишти Балу, мы с ним… – коммерческий директор нахмурился. – Неважно. Так что вы тут делаете?
– То же, что остальные, – ответил Ницан, беспечно покачивая бокал в руке. – Меня пригласила Нурит, я пришел. Так что вы там говорили о Греции?
– Вам-то что до того? – пробурчал Баэль-Шуцэрр. Он кряхтя, поднялся из кресла и направился, тяжело ступая, к стоявшему в одиночестве Ишти Балу.
Ницан задумчиво посмотрел ему вслед.
– Греческий проект… – пробормотал он. – Что-то я не вижу особого энтузиазма по отношению к нему…
– Как вы себя чувствуете? – спросила приблизившаяся вдова. – Не заскучали?
– Пока нет, – ответил Ницан. – Ваш винный погреб – выше всяких похвал. Скажите, смерть вашего мужа ускорила реализацию греческого проекта или, напротив, притормозила его.
Вдова пожала плечами.
– Понятия не имею, – ответила она. – Вообще-то, этот проект поддерживала только Сарит.
– Кто?
– Нир-Баэль, генеральный менеджер, – пояснила госпожа Нурит Барроэс. – Она какое-то время жила в Греции и действительно полагала работу там перспективной.
– Почему же она сама не отправляется туда? – удивился Ницан. – Коли она знает тамошние условия, ей и возглавлять греческий филиал. Разве нет?
– Я тоже так думаю, – согласилась вдова. – Думаю, она именно на это и рассчитывала, предлагая моему мужу это направление деятельности. Но у Шу-Суэна было другое мнение. Он категорически отказался назначать ее директором филиала.
– Вот как? А почему? – спросил сыщик.
– Этого я не знаю. И она, как мне кажется, тоже. Во всяком случае, так она сказала мне.
– Она вам жаловалась?
– Можно и так сказать. Во всяком случае, просила, чтобы я переговорила с мужем насчет ее назначения.
– И вы переговорили?
– Да. Но он только рассмеялся. Что-то заметил насчет того, что женщина всегда ищет заступничества у женщины. Но вот, мол, от Сарит он ожидал такое в последнюю очередь. Уж не знаю, что смешного он тут нашел, но, почему-то, мое заступничество его изрядно развеселило.
– И больше вы не пробовали ходатайствовать?
– Нет. Видите ли, вскоре после этого случилась «черная декада». С Шу-Суэном было очень трудно разговаривать, он в те дни находился на грани нервного срыва. Кстати, в те же дни он назначил Нуррикудурра главой греческого филиала.
Следующим утром Ницан отправился в Дом призрения при Храме Эрешкигаль. Именно здесь находился, по информации Лугальбанды, единственный живой господин Ошеа Бен-Апсу. Ницан надеялся, что именно он окажется тем самым смертельным врагом покойного.
Редко случалось так, чтобы Ницан испытал робость. Но в этом храме он почувствовал – если не робость, то некоторую неуверенность. Мало того: он ощутил вдруг настоятельную потребность немедленно покаяться в грехах, причем – желательно во всех. И чтобы его примерно наказали. На глаза навернулись слезы. Еще немного, и он рухнул бы на колени, припал бы к ногам мраморной статуи и принялся громко вопить обо всех своих проступках. Не исключено, что вопли эти сопровождались бы самоистязаниями. Во всяком случае, Ницан уже готов был надавать самому себе пощечин за плохое поведение в прошлом.
