Юрий Леж - Перевертыш
Здороваясь с заканчивающим ночное дежурство незнакомым Пану сержантом, Успенский открыто, теперь не скрываясь от товарищей, передал тому пяток разноцветных упаковок презервативов, посмеялся вместе с ним над предполагаемым нецелевым использованием этих средств «индивидуальной защиты».
— Хорошая вещь, в хозяйстве, ох, как нужная, — подмигнул он Пану, — папироски в них упакуешь, потом — хоть ныряй, хоть в болоте день лежи, а табачок-то — сухонький…
«Чудеса, — удивленно подумал Пан, никогда раньше в таком ракурсе резиново-технические изделия не рассматривающий, — вот почему сержант-то столько их закупил тогда в аптеке…»
У штабной палатки их встретил капитан Пешков, усталый, позевывающий, но довольный, что ночь прошла спокойно, никто из начальства не дергал, тревожных происшествий не было. Он подтолкнул в спину проходящего мимо и даже не заметившего офицера, ссутулившегося, шаркающего, как дедок, сапогами о землю Пельменя, иди, мол, шустрее, а то на сон времени не хватит. Рядовой Валентин Пельман исчез в палатке, а капитан спросил Успенского:
— Вы что-то рано сегодня, до подъема почти двадцать минут…
— Так получилось, — пожал плечами Успенский. — Мы ж не по расписанию, как скорый поезд…
— Как всегда там у тебя получилось? — усмехнулся капитан. — Без стрельбы не обошлось?
— Доложили с комендатуры? — улыбнулся старший сержант.
— Не столько доложили, сколько уточнили, ты ли это был и зачем тебя в город выпустили, — засмеялся капитан.
— Ну, да, понимаю, — согласился Успенский, кивая на Пана. — Только стрельбы-то никакой не было, так, разок вон шмальнул рядовой, что б народ порядок помнил да по улицам с оружием не шастал…
— В курсе, в курсе, — ответил капитан. — В журнал даже внес… С благодарностью от дежурного по комендатуре.
— Везет же людям, — подмигнул Пану сержант, — две недели на службе, а уже благодарность от командования схлопотал…
Они еще пошутили о чем-то с капитаном, и пошли в пока еще досыпающую последние минутки казарму. Стоящий при входе у тумбочки ночной дневальный, из новичков, дернулся спросонья, отдавая честь старшему сержанту, но Успенский только махнул рукой, мол, к черту формальности.
Уже сняв сапоги и заваливаясь, не раздеваясь на койку, старший сержант сказал Пану:
— А ты не расслабляйся, тебе пока спать не положено…
Пан недоумевающе глянул на Успенского. Как же так получается? гуляли вместе, а отсыпаться тот один будет?
— Потом мне же спасибо скажешь, — туманно пообещал Успенский, — а пока разбуди-ка мне Волчка…
— Да я уже и не сплю, — отозвался с соседней койки снайпер. — Поспишь тут от вашего топота и гогота… Как погуляли-то хоть? с толком?
Никакого топота, а уж тем более гогота ни Пан, ни Успенский, входя в казарму, не производили, но с сонным замечанием Волчка смирились.
— С толком, с чувством, с расстановкой, и даже с пользой для общества, — ответил Успенский. — А ты, Волчок, сегодня Пана не гоняй. Пусть после завтрака пару часов постреляет на меткость, посмотришь, на что он способен с недосыпа и после пьянки, понятно? А потом — спать до вечера, до моего, так сказать, особого распоряжения…
Тут Пан сообразил, почему старший сержант не разрешил ему вытянуться рядышком и подремать минуточек четыреста после бурной ночки со странной мулаткой. И в самом деле, грех было не воспользоваться ситуацией и не проверить, как сбивает ему прицел почти бессонная ночь, выпитые водка и коньяк и кувыркания с девочкой, пусть и приятные, но все-таки утомляющие организм.
— Четвертая рота — подъем! — донесся от входа в спальное помещение хрипловатый голос лейтенанта Веретенникова, их ротного командира, появившегося в батальоне на неделю раньше Пана и тоже считавшегося новичком, хоть и успел лейтенант взводным повоевать на юге Маньчжурии.
— Первый взвод, третий взвод, четвертый взвод!
— Третийй взвод, — подскочил с места Волчок, принимая на себя временное командование, вместо уже задремывающего старшего сержанта Успенского.
— Выходи строиться!!!
— Волчок, — пользуясь моментом, что он не в строю, обратился Пан по-простому, — мне бы «семена» почистить…
— А что — завтракать не будешь? — удивился Волчок, не спеша, но проворно одеваясь. — Ах, да, ты же любовью сыт… Ладно, иди в оружейку, почистись и захвати винтовку, сразу после завтра в развалины пойдем…
— Есть, — отозвался Пан.
* * *Острогрудая мулатка Шака, хохоча, как одержимая, бегала голышом по казарме, оглушительно, по-мальчишечьи, свистела и временами высоко подпрыгивала, зависая в воздухе, как наполненный гелием шарик, и взмахивая руками.
Солдаты с испуга попрятались кто куда, забравшись под койки, запершись в оружейке, присев в уголках и стараясь притвориться ветошью. Только Пан спокойно сидел на своей постели и иногда старался уговорить мулатку не хулиганить, когда она вихрем пролетала мимо. Но его тихие, уравновешенные слова никакого воздействия на расшалившуюся ведьмочку не оказывали.
Она уже успела вытащить из углов и из-под коек то ли пятерых, то ли шестерых товарищей Пана и деятельно растормошить их, приводя в беспорядок обмундирование, расстегивая пуговицы, подготавливая к акту любви, а потом бросая со вставшими членами и горящими от возбуждения глазами. Сам же Пан никакой охоты к совокуплению не проявлял, с содроганием вспоминая, во что превращается после этого Шака.
Наконец-то, мулаточка зажала в углу самого молодого и смущенного паренька из всего учебного снайперского взвода, расстегнула на нем штаны и, привстав на колени, усердно взбодрила его орудие французским, уже знакомым Пану, способом. Со стороны это было почему-то очень забавно наблюдать, как надуваются и опадают смуглые щечки старательной мулатки, как искажается сладострастной судорогой полудетское лицо Мишки. Добившись в несколько секунд необходимой ей твердости вожделенного предмета, Шака развернулась задом к пареньку, по-прежнему прижимая его к стенкам казармы, в углу, наклонившись, наделась своим женским естеством на стоячий член и начала раскачиваться взад-вперед, тоненько ухая, томно вздыхая от удовольствия и хищно улыбаясь, посматривая на Пана… «Ух, ты… ух, ты, как здорово… ух, как пробирает… — почему-то чисто по-русски приговаривала мулатка, — ух, еще разок… ух, ух, ух… а ты, Пан… что же ты?.. Пан! Пан, вставай…»
Открыв глаза, Пан не увидел ни старых полуоблезлых коек казармы учебного взвода, ни разбежавшихся по углам своих прежних товарищей, ни уж тем более голой мулатки, зажавшей у стены молоденького Мишку. Рядом с койкой стоял старший сержант Успенский. Он и позвал его: «Пан, вставай!»
