Людмила Стрельникова - Феномен режиссера Филина
– Так что же? Герой по сценарию умирает, а артист… – я замер.
– А артист умер через месяц и, как показало вскрытие, тоже от внезапной остановки сердца.
Неприятный холодок пробежал у меня по спине, и чтобы согреться, я налил в рюмку коньяк и залпом выпил; потом, ещё ничего не понимая, попытался объяснить ситуацию.
– Но ты же знаешь – в век скоростей и эмоций мы все несёмся неизвестно куда, бежим, спешим, испытываем постоянные нервные перегрузки. Сердечные болезни по статистике занимают в настоящее время одно из первых мест.
– Это так. Но и в этот раз я ещё не сделал для себя никакого вывода. Мало ли, действительно, случайностей. Я искренне погоревал о нём и приступил к новой работе. Это был фильм «Русское поле». Фильм довольно обыденный. В главной роли – Виктория Волохова, тоже яркий, самобытный талант, чуткая, тонкая душа. Сценарий прозаичен: крестьянский быт, борьба за человека, то есть пьяницу-мужа. Сама героиня – передовой человек, старается, чтобы люди жили честно, работали добросовестно. Она добивается высоких показателей в труде, добивается успехов в общественной жизни и мужа-пьяницу вытягивает из болота, однако сама умирает от простой язвы.
– И что же? – я впился в него глазами и так сжал деревянную ручку кресла, что она заскрипела.
– Неделю назад Волохова скончалась от язвы желудка.
Я, ослабев, откинулся на спинку кресла, на лбу у меня выступили капли пота.
Феликс сидел в своём кресле спокойно, но теперь мрак на его лице приобрёл зловещий кроваво-красный оттенок. И мне показалось, что белки глаз его в сумерках стали отливать каким-то мефистофельским, дьявольским кроваво-красным светом. Что-то прорицательское обозначилось в его резком профиле, тяжёлых надбровных дугах, большом прямом носу с хищными ноздрями, мощном, выступающем вперёд подбородке и необычайных глазах. Как это я раньше не замечал, что глаза у него необыкновенные: они словно заглядывают в душу и видят тебя насквозь. Мне вдруг показалось, что для этого человека нет ничего скрытного в другом. Он смотрит и видит чужую душу так же ясно, как мы видим окружающие нас предметы.
– А тебе не хочется снять меня в какой-нибудь роли? – спросил я и похолодел в ожидании чего-то ужасного. Я замер, как замирает приговорённый к смерти, ожидая, когда судья вслух произнесёт приговор.
Феликс посмотрел на меня задумчиво и грустно, я сидел, как пригвождённый, не смея пошевелиться.
– Нет, тебя не хочется, – ответил он спокойно.
Я облегчённо вздохнул и даже повеселел. Мне показалось, что сейчас от меня отодвинулась смерть. Только что она стояла рядом, а вот стоило Феликсу посмотреть на меня, сказать своё веское слово – и я почувствовал, что буду жить долго.
Тут я заметил, что сумерки в комнате сгустились до неприличия, в такой темноте хорошо сидеть с любимой женщиной, но с всевидящим другом как-то не очень приятно. Я почти физически ощутил в себе желание света, встал и зажёг люстру на все пять ламп. Можно было ограничиться двумя, она у меня включается на два положения: интимное освещение и «на всю катушку». В данном случае требовалось последнее. Возвращаясь назад в кресло, по пути, незаметно для друга я нажал за его спиной кнопку и включил дополнительно настольную лампу. Теперь с темнотой было окончательно покончено, но я почувствовал нечто другое неприятное, на этот раз в себе. Это было чувство голода.
– Не поесть ли нам? – спросил я неуверенно.
– Как хочешь, – ответил Феликс и задумчиво склонил голову на грудь.
Я помчался на кухню, сварил кофе, молниеносно изжарил яичницу с колбасой и прямо в сковороде отнёс на журнальный столик, было не до эстетики… Я чувствовал, что рассказанное – лишь предисловие, оставалось сделать вывод, откровенный и безжалостный. Пока я только чувствовал его, как говорится, «нутром», он имел аморфный вид, теперь его нужно было облечь в слова.
Мы молча поели, выпили кофе. Калории ужина приободрили меня, и я вновь приступил к расспросам.
– Так ты думаешь – это случайность, или между твоим выбором и происшедшим есть зависимость?
Феликс посмотрел на меня проницательным острым взглядом:
– Думаю, что есть.
– Это мистика, – засмеялся я. – Уверен, что эти три случайности, возможно нелепые, удивительные, но случайности. Сейчас, при таком темпе жизни и не то бывает. Только мы не видим и не обращаем на это внимания.
– Нет. Это, к сожалению, не простые случайности, – покачал головой Феликс. – Происшедшее стоит рядом с мистикой, потому что пока не находит своего материалистического объяснения.
– Так может, это пророчество? – предположил я.
– Это виденье человека, – твёрдо заявил он. Я согласился:
– Я про то же и говорю – пророчество.
– Нет, – продолжал упрямо возражать Феликс. – Под пророчеством мы подразумеваем несуществующие вещи и явления. Хотя… – он задумался на несколько секунд, – кто знает, может в старину именно такие люди, как я, и легли в основу понятия «пророк». Но я, к сожалению, не пророк и предсказывать судьбы не могу. Дело здесь в другом. Я вижу не судьбу человека, а его талант, мастерство, неповторимое и удивительное. Я вижу талант, нахожу его, а остальное уже дело психологии: я подбираю для артиста такую роль, из которой он в силу эмоциональности, таланта и ещё чего-то, чего я не знаю, не может долгое время выйти. Сцена сыграна и занавес опущен, а артист подсознательно продолжает жить жизнью только что сыгранного героя, его чувствами, его умом. Именно поэтому все трое погибли. Не зря же человек усваивает хорошо и надолго только то, к чему склонна его натура. Я, к примеру, первоначально окончил технический техникум, но в силу того, что склонен к гуманитарным знаниям, уже через десять лет не помнил не только то, что учил, но даже предметы, которые сдавал. А гуманитарные знания, не учась, схватывал на лету и помню до сих пор. Так вот, я сумел увидеть человеческую сущность, то, к чему максимально склонна натура, и настолько слить воедино талант, мастерство актёра с образом, что после съёмок они не смогли выйти из образа и погибли так же, как и их герои. Я чувствую, что нажал какую-то невидимую кнопку и запустил в действие неведомый механизм, который и привёл их к гибели.
– Но сколько артистов снимается в трагических фильмах – и ничего, живут, – заметил я. – Красов умирал десятки раз и прожил благополучно до восьмидесяти лет.
– Не вспоминай о нём. Мне этот актёр несимпатичен и, на мой взгляд, посредственен. Он играет бездушно, играет, никогда не погружаясь в роль с головой. Он только внешне герой, а душа его далека от образа. Я бы такую игру назвал плаваньем по поверхности. Нет, я бы такого актёра никогда не пригласил в свой фильм.
