Ольга Михайлова - Бесовские времена
Сегодня здесь на несколько часов, что оставались до вечернего приёма у герцога, сошлись секретарь его светлости Григорио Джиральди, сенешаль Антонио Фаттинанти, каноник Дженнаро Альбани, хранитель печати Наталио Валерани, наставник принцесс Франческо Альберти и главный лесничий Ладзаро Альмереджи. Песте редко принимал участие в философских прениях, но его приход никого не удивил. Сам Чума, заметив среди шестерых дебатирующих троих людей подеста, задался вопросом, не ими ли и инспирирован разговор? Он прислушался.
Увы, беседа шла об искусстве.
Григорио Джиральди, длинноносый кареглазый пезарец, высказывался веско и аргументировано.
— Сегодня мы приходим к новому пониманию древних истин! Мы начинаем видеть Бога в мире, мы, наконец, разглядели Его! Бог во всем — в красоте природы, в мощи животных, в силе энергичного мужского тела и изящных мягких очертаниях женской фигуры. Ведь всё это тоже есть создание божие! Мы начинаем разбираться в красоте! Раньше иконописец мало интересовался пропорциями человеческого тела, для него тело было только носителем Духа, но понимал ли он, что женское обнаженное тело тоже символизирует Бога? Нет! У него было только убогое понимание человека как образа Божия, тленного подобия вечного мира. В традиционном жалком понимании человек — это греховное существо, обязанное своей временной земной жизнью доказать право на жизнь вечную, все свои помыслы посвятив любви к Богу. На смену этим примитивным представлениям приходит новое видение, личность человека становится средоточием и целью всякого познания…
Чума против воли усмехнулся, и оказалось, что его усмешка была замечена говорящим.
— Вы смеетесь, мессир Грандони? — надо заметить, что секретарь герцога был довольно высокого мнения об уме шута, к тому же прекрасно знал, что тот — любимец герцога.
— Ну что вы, Григорио, — тут шут заметил, как у парапета за колонной появился Портофино, который, видимо, намеревался дождаться здесь прибытия епископа. — Я просто полагаю, что убогое понимание человека, как образа Божия, должно смениться не только более высоким пониманием красоты энергичного мужского тела и изящных очертаний женского — мышление с глубочайшей свободой и духовным бесстрашием должно устремиться глубже и дальше — к высочайшей цели! Оно должно преодолеть былую аскетическую скованность мышления, оставив мелкую идею Божественности, и смело проникнуть мыслью в сакральные глубины подлинного венца нашего познания — заднего прохода!!
Философы расхохотались, и даже Григорио рассмеялся. Ладзаро Альмереджи едва не свалился со стула.
— Ну, эти глубины я измерял…
— И как? — с живым интересом осведомился шут.
— Сам я, — притворной скромностью заметил мессир Альмереджи, — отличаюсь, как свидетельствует банное сравнение, достаточно значительным средством для исследований. — Песте кивнул, он слышал, что мессир Альмереджи был одарен на зависть многим прекрасным любовным орудием, — и, тем не менее, мой опыт свидетельствует, что вы, мессир Грандони, правы. Мне никогда не удавалось… достать до дна… Колодец бездонен.
Надо сказать, что мессир Альмереджи был богатой натурой: весьма склонный к распутству, в коем не знал удержу, он также славился остроумием и добродушием. Шут часто ловил себя на мысли, что перед ним человек, который впустую растрачивает свою одарённость: красавец Ладзаро лучше любого поэта сочинял ядовитые эпиграммы, превосходно пел и великолепно танцевал, а уж в умении выследить дичь на охоте ему и вовсе не было равных. Был он известен и по военным компаниям, где показал себя опытнейшим лазутчиком. Песте иногда вышучивал похотливость Ладзарино, но тот встречал все инвективы шута с кроткой незлобивостью, видя в упреках его разврату свидетельство своей мужской силы. Сам он симпатизировал шуту и порой пел с ним на вечеринках дуэтом: чистый тенор Ладзарино превосходно оттенял мягкий баритон Грациано.
Сейчас Чума согласился с его аргументом.
— Что же, ещё Сократ свидетельствовал, что познание беспредельно, по его мнению, сколько не познавай даже такой близкий объект, как собственную натуру, исход познания явит лишь тщету этих усилий. И всё же Бога, на мой взгляд, гораздо умнее искать… — шут несколько раз сморгнул, — в… Боге. Но это, конечно же, мнение штатного дурака. Нынешние же мудрецы ищут Его в тайных женских отверстиях и в заднем проходе, и кто знает, может, они там что-то и найдут…. Но что?
Хранитель печати Наталио Валерани поморщился и проронил что-то о пошляках, которые сумеют затрепать любую высокую тему, наставник принцесс Франческо Альберти рассмеялся, а сенешаль Антонио Фаттинанти заметил, что бездонная глубина заднего прохода не должна закрывать человеку глаза на бездны человеческого духа, в коем — оправдание безграничной абсолютизации человека. Но тут каноник Дженнаро Альбани, брат Пьетро Альбани, главного ловчего, правда, уже много лет считавший своего брата язычником и мытарем, поморщился и вздохнул.
— Когда-то в раю люди захотели, чтобы их статус в мире определялся не свободным развитием духа, а съеденными плодами, делающими их «яко бози». А в нынешние бесовские времена они просто мнят себя «богами» без всяких яблок, провозглашают себя мерой всех вещей и не считают себя обязанными вслушиваться в слова Господни. Но Бог поругаем не бывает!
— Ну, полно, Ринуччо, — Валерани был настроен благодушно. — Все мы понимаем, что вы заинтересованы в сохранении вековых заблуждений — но пришли новые времена. Сегодня основанием новой религии должна стать наука — и мы познаем все тайны Бога и человека, смело шагнув за запретное! Наша эпоха преобразовала не жизнь, но умы, не реальность, а воображение!
Его поддержал и Альберти.
— Это новые пути…
Альбани вздохнул.
— Новые яблочки дьяволова сада. Ох уж эти исследователи… Содрогаясь в непристойной радости Хама, подсмотревшего наготу родного отца, они вместо сакрального преклонения перед тайной жизни они являют нам похотливое любопытство сладострастных циников, вместо священнического предстояния святыне мира — жадную алчбу всех земных благ…
Наталио ядовито вскинулся.
— Что-то я не замечал, чтобы вы отказывались от земных благ, Ринуччо.
К беседующим тихо подошёл Аурелиано Портофино и молча присел рядом с Чумой. Он слышал весь разговор.
Альбани вздохнул.
— Господь не требует отказа от земных благ, Наталио, но просит лишь Его искать. Остальное прикладывается.
Наталио Валерани язвительно ответил, что если мессиру Альбани от рождения приложились несколько тысяч в звонкой монете, то ему и вправду нет оснований хулить Господа. Но зачем же отрицать право человека на земные блага?
