Нил Гейман - Сыновья Ананси
– Что это?
– Похоронное вино, как раз такое, какое пьют за богов. Давненько они его не готовили. В него добавляют горькое алоэ и розмарин, и слезы дев с разбитыми сердцами.
– И его продают в баре на Флит-стрит? – Толстяк Чарли взял бутылку, но пыльная этикетка к тому же так выцвела, что ничего было не разобрать. – Никогда о таком не слышал.
– В старых барах попадаются неплохие вещи, если попросишь, – сказал Паук. – Или, может, мне так кажется.
Толстяк Чарли сделал еще глоток. Крепко и пряно.
– Не пей по глоточку, – посоветовал Паук. – Это вино скорби. Выпей залпом. Вот так. – Он сделал большой глоток и скорчил гримасу. – И так вкуснее.
Толстяк Чарли поколебался и набрал полный рот странного вина. Ему даже показалось, что он различает вкус алоэ и розмарина. Неужели оно действительно солоно от слез?
– Они кладут розмарин, чтобы помнилось, – сказал Паук и вновь наполнил бокалы. Толстяк Чарли попытался было сказать, что не настроен так много пить, ведь завтра на работу, но Паук его остановил.
– Твоя очередь говорить тост, – сказал он.
– Хм. Ладно, – сказал Толстяк Чарли. – За маму.
Они выпили за мать. Толстяк Чарли чувствовал, как усилился вкус горького вина: в глазах защипало, и чувство утраты, глубокой и болезненной, пронзило его. Он скучал по матери. Скучал по своему детству. Даже по отцу он скучал. Напротив него качал головой Паук, по лицу его скатилась и плюхнулась в бокал с вином слеза; он дотянулся до бутылки и разлил еще.
Толстяк Чарли выпил.
Скорбь пронизывала его, пока он пил, наполняя голову и тело ощущением потери и болью утраты, накрывая его с головой, как океанская волна.
Вот уже слезы потекли по лицу, растворяясь в бокале. Он ощупал карман в поисках платка. Паук разлил остатки черного вина.
– Так это вино здесь правда продают?
– У них была бутылка, но они об этом не знали. Нужно было просто напомнить.
Толстяк Чарли высморкался.
– Я никогда не знал, что у меня есть брат, – сказал он.
– Я знал, – сказал Паук. – Всегда хотел тебя отыскать, но стеснялся. Знаешь, как это бывает.
– Не совсем.
– Случались всякие вещи.
– Какие вещи?
– Вещи. Случались. Вот что делают вещи. Они случаются. Невозможно рассчитывать, что удастся за всем уследить.
– Напр’мер?
Паук отпил еще вина.
– Хорошо. В последний раз, когда я решил, что мы должны встретиться, я, типа, целыми днями это обдумывал. Чтобы все хорошо прошло. Нужно было выбрать, во что одеться. Затем нужно было решить, что сказать, когда мы встретимся. Встреча двух братьев это ж, типа, тема для эпоса, разве нет? Я решил, что единственная возможность изъясниться в подобающем тоне, – это если говорить стихами. Но какими стихами? Прочитать рэп? Устроить декламацию? В смысле, я ведь не собирался приветствовать тебя лимериком. Итак. Это должно быть что-то кромешное, мощное, ритмическое и эпическое. И я нашел нужное начало. Идеальная первая строка. «Кровь взывает к крови, как сирены в ночи». Этим многое сказано. Я знал, что мог бы все в них вместить: людей, умирающих на улицах, пот и кошмары, несокрушимую мощь свободных духом. Все бы туда засунул. Но потом я стал придумывать вторую строку, и все пошло наперекосяк. Самое лучшее, что пришло в голову, было: «Малтай[16]-талалалай-талалалай-не-кричи».
– А кто такой Малтай-талалалай? – прищурился Толстяк Чарли.
– Это не кто. Я просто показываю, где должны быть слова. Но дальше этого я так и не продвинулся, а не мог же я заявиться с одной первой строкой, несколькими малтаями и несколькими словами из эпической поэмы. Это было бы неуважительно по отношению к тебе.
– Ну…
– Вот видишь. Так что вместо этого я отправился на недельку на Гавайи. Как я и говорил, время от времени что-то такое случается.
Толстяк Чарли выпил еще вина. Оно начинало ему нравиться. Иногда яркому вкусу соответствуют яркие эмоции, и это был тот самый случай.
– Но не мог же ты всегда упираться во вторую строку, – сказал он.
Паук накрыл ручищу Толстяка Чарли своей изящной ладонью и сказал:
– Хватит обо мне. Хочу о тебе послушать.
– Нечего особо рассказывать, – сказал Толстяк Чарли.
Он поведал брату о своей жизни. О Рози и матери Рози, о Грэме Коутсе и агентстве Грэма Коутса, а брат слушал его и кивал. Когда Толстяк Чарли облек свою жизнь в слова, выяснилось, что она не очень-то похожа на жизнь.
– И все же, – философски заметил Толстяк Чарли, – ведь есть же люди, о которых пишут в светской хронике. И они всегда говорят, как скучна, и пуста, и бесцельна их жизнь.
Он держал над бокалом бутылку, надеясь, что вина еще хватит на солидный глоток, но из нее не вылилось ни капли. Бутылка была пуста. Она держалась дольше, чем возможно, но теперь опустела начисто.
Паук встал.
– Я встречал таких людей, – сказал он. – Людей из глянцевых журналов. Я ходил среди них и собственными глазами видел их глупые пустые жизни. Я наблюдал за ними из тени, пока они думали, что одни. И вот что могу тебе сказать. Боюсь, никто из них не поменялся бы с тобой жизнями даже под дулом пистолета, брат. Пойдем.
– Чего? Куда это ты?
– Куда это мы. Мы выполнили первую часть сегодняшней триединой миссии. Вино выпито. Осталось еще две.
– Хм.
Толстяк Чарли вышел за Пауком на улицу в надежде, что холодный ночной воздух остудит ему голову. Не остудил. Не будь голова Толстяка Чарли надежно пристегнута к телу, она бы наверняка уплыла.
– Теперь женщины, – сказал Паук. – Потом песня.
* * *Возможно, стоит упомянуть, что в мире Толстяка Чарли женщины просто так не появлялись. Их должны были ему представить; он должен был найти в себе смелость с ними заговорить; а заговорив, придумать тему для разговора; а потом, достигнув этих высот, приступить к покорению следующих. От него требовалось осмелиться спросить, что они делают в субботу вечером, а когда он это делал, почти неизменно выяснялось, что в это время они как раз моют голову, или ведут дневник, или чистят перышки попугаю, или просто ждут звонка от другого мужчины, который все не звонит.
Но Паук жил совсем в другом мире.
Они прошли в сторону Вест-Энда и остановились у переполненного паба. На улицу высыпали постоянные клиенты, Паук остановился и поприветствовал тех, кто, как выяснилось, праздновал день рождения молодой леди по имени Сивилла, которая была чрезвычайно польщена, когда Паук настоял на том, чтобы она и ее подруги в честь дня рождения угостились за его счет. Потом он рассказывал анекдоты (…а Дональд Дак говорит: «Пописаете на мой счет? Да за кого меня тут держат? Я вам что, извращенец какой?») и сам над ними хохотал, громко и раскатисто. Он запомнил имена всех, кто там был, разговаривал со всеми и всех внимательно слушал. А когда Паук объявил, что пора поискать другой паб, все как одна участницы дня рождения решили пойти вместе с ним…
