Константин Образцов - Красные цепи
А сейчас страх терзал его изнутри. Это было давно забытое, темное и жуткое чувство, от которого он так долго и так хорошо прятался в сырых грязных трущобах, держась подальше от людей, жадных до древних секретов, от их алчных властителей, от других, таких же как он, упырей, которые рады были бы завладеть его тайнами, и самое главное, от нее, дочери своего бывшего товарища по магическим опытам. Смерть Лилит отозвалась в нем вспышкой боли и ужаса: нет, он не сожалел о ней так, как скорбел о гибели верного волка, но связь его темной натуры с душой родовой вампирессы была прочной и глубокой, и ощущение было таким, словно у него изнутри вырвали клок старческой плоти. Кроме того, убить ламию было делом куда более невероятным и трудным, чем даже одолеть оборотня, и ее смерть означала, что тот человек, который уже доставил столько проблем и неприятностей, который сразил Вервольфа, теперь погубил и Лилит, и что противник он куда более серьезный и опасный, чем это можно было представить. А еще, что сейчас он скорее всего едет к нему, Некроманту, чтобы завершить начатое.
Надо уходить. Когда-то давно, много столетий назад, когда он был совсем другим, Некромант и не подумал бы бежать, но вступил бы в бой и сразил врага, опрометчиво решившегося бросить ему вызов. Но с тех давних пор прошло слишком много лет, и он стал мудрее и осторожнее. А еще он постарел. Не внешне: тело его по-прежнему оставалось крепким и жилистым, как в те времена, когда он силой черной магии преобразил себя, превратив в бессмертного вампира. Он состарился внутренне. Кто может сказать, что произойдет с душой, мыслями и чувствами того, кто когда-то был человеком, но прожил дольше, чем несколько поколений людей? Каким станет он через шесть веков, если на исходе пятого десятка лет жизни многие из живущих начинают терзаться ощущением бессмысленности своего существования, называемым кризисом среднего возраста? И как не ощутить бесцельность собственного бытия старому вампиру, если единственный смысл его жизни состоит только в том, чтобы сохранять и продлевать ее еще и еще? Но никакого другого смысла и быть не может, когда прочитаны все книги, изучены науки, когда старое наскучило, а новое не будоражит разум и не волнует тягучую холодную кровь. Остается только тянуть бесконечную лямку земного бытия, со страхом думая о том, что ждет его за гранью этого мира, если вдруг его жизнь оборвется. А он знал слишком хорошо, кто поджидает его рядом с выходом отсюда.
И теперь, хотя ярость, боль и ненависть душат его, сжимая костлявое горло, хотя более всего на свете ему сейчас хочется вырезать сердце у самоуверенного наглеца, заставившего его испытать страх за собственную жизнь, он уйдет. Но перед этим даст почувствовать и зарвавшемуся юнцу, и всему этому гнусному, пропитанному холодом и мертвечиной городу, что такое сила настоящего Некроманта.
Он прикрыл глаза, поднял вверх голову, медленно развел руки в стороны, растопыривая узловатые пальцы, и замер на несколько долгих мгновений, словно прислушиваясь. В груди его завибрировал низкий, странный звук, который мгновенно стал сообщаться окружающим предметам, стенам, самому воздуху, заставляя их отзываться на это гудение мелкой дрожью. Звякнули и дрогнули на кухонных полках чашки, карандаши покатились по грязной неровной столешнице, зашуршали ветхие обрывки обоев, беспокойно заметались в подвалах крысы, и тараканы в панике нырнули в темные щели. Низкий звук нарастал, и вот уже задрожали оконные стекла в ветхих рамах, посыпалась пыль со стен и дверных косяков, и распахнулась, хлопая на ветру, неплотно прикрытая форточка. Некромант зашевелил растопыренными пальцами, как будто вбирая в себя всю тьму и страх, все разложение и мерзость, какие только мог взять из окружающего мира, накапливая их в себе, как в гнусной сокровищнице, и сплавляя в кипящую массу мрачным подземным пламенем, что горело в его душе. Он разжал тонкие бескровные губы, и низкое утробное гудение, вырвавшееся из его глотки с каплями ядовитой слюны, стало воем, в котором слышались слова длинного, тягучего заклятия на не известном никому из живущих языке, созданном для выражения самых страшных тайн, чувств и стремлений. Завывание нарастало крещендо, и вот на самой громкой и высокой его ноте Некромант резко свел руки, хлопнув большими ладонями и давая сотворенному заклинанию жизнь.
Мир дрогнул. Незримая черная волна пробежала по городу, расходясь из центра к окраинам, как круги по воде, неся с собой ледяное дыхание смерти. Заметались, не находя себе места, животные; спящие провалились в черные глубины цепенящих кошмаров, а те, кто не спал, в страхе озирались вокруг, почувствовав, как померк электрический свет и замаячили в углах комнат серые тени. Хлопнули незапертые двери, неплотно прикрытые окна зазвенели разбитыми стеклами, открывая путь тьме и холоду в тепло человеческих жилищ, и долгий вой пронесся в темноте над заброшенными погостами окраин.
Откликаясь на слова заклинания, мрак и грязь зашевелились под городом. Гнездящиеся среди ушедших в болотистые недра кирпичных кладок, под земляными полами подвалов и пластами гниющих нечистот, в заплесневелых распухших стенах, в заколоченных наглухо подземельях, проснулись и ожили те, чьи имена были давно позабыты ими самими: ожили и стали выбираться наружу, скрипя рассохшимся деревом старых дверей, скрежеща рассыпающимися кирпичами, гремя крышками мусорных баков. Порождения страшных снов, эманации кошмаров и неупокоенные мертвецы отозвались на призыв Некроманта, обессиленно уронившего руки после того, как вложил в этот зов всю свою древнюю мощь.
Город окутан тьмой, непогодой и страхом. Страх сгустился вокруг так, что мне трудно дышать, и каждый вдох питает нарастающее чувство паники, от которого хочется забиться в угол, закрыть голову руками и переждать накатывающий волнами ужас, как застигнутые ураганом люди пережидают в подвалах и погребах буйство яростной стихии. Все вокруг кажется обрывками сна, на которые обрушилась злобная осенняя метель, как будто в стеклянном шаре среди взметнувшихся бутафорских снежинок вместо рождественской деревушки появился вдруг покосившийся темный дом, полный истлевших призраков.
Я гоню машину вперед, с трудом преодолевая желание остановиться или повернуть вспять, и мне кажется, что даже двигатель джипа звучит испуганно, словно ржание боевого коня, которого всадник бросает галопом в дымное пламя пожара. Мимо проносятся темные громады домов, их окна черны и пусты, двери подъездов открыты настежь, будто оттуда разом вырвались все кошмарные сновидения обитателей. Редкие светящиеся окна горят ярким, лихорадочным светом, который наводит на мысли о поспешных сборах, предшествующих паническому бегству. На дорогах не видно машин, пустынные тротуары безлюдны, вывески магазинов и ночных заведений тревожно мерцают над темными витринами и панорамными окнами. Я перелетаю через почти невидимый в ненастной тьме мост и вижу, как черная вода реки внизу как будто кипит и тянется вверх ледяными пальцами волн, оживляемая сознанием сотен утопленников и самоубийц, нашедших последний приют в толще холодного ила.
