Павел Амнуэль - Завещание
– Да? – холодно произнесла Селия, отступив на шаг. – Я никогда не допускала, чтобы ты делал глупости.
– Как ты сможешь мне это запретить? – насмешливо сказал Михаэль.
Селия открыла дверь в дом и остановилась на пороге. В холле слабо горели лампы под потолком, и Михаэль видел силуэт матери, казавшийся значительно выше, чем был на самом деле. «Будто призрак», – подумал он и вздрогнул от неожиданного ощущения неотвратимости чего-то темного и страшного, что непременно наступит завтра, если он… что?
– Очень просто, – сказала Селия. – Я не подпишу бумагу. Ты не получишь ни машин, ни самолет. Не сможешь их продать.
– Ты откажешься от двух миллионов? – изумленно спросил Михаэль. – Ты откажешься от денег, о которых мечтала все годы? Только для того, чтобы не позволить мне…
– Конечно, – призрак в дверях медленно наклонил голову, подтверждая сказанное. – Твое будущее для меня важнее всего, неужели ты этого еще не понял?
Она медленно закрыла дверь, и Михаэль остался стоять в темноте веранды. Свет в верхнем окне уже погас, луна, хотя и поднялась выше, скрылась в тяжелых облаках, пришедших с запада, Михаэлю показалось, что со стороны реки к дому медленно двигались серые тени, похожие на привидений, размахивавших руками и раскачивавшихся в такт неслышимой мелодии. «Туман», – подумал он, но не был в этом уверен. В этом доме, где жил отец, в этом саду, где он ездил по дорожкам в своей коляске, могло случиться все, и призраки из мира, с которым отец был накоротке, вполне могли явиться, чтобы почтить его память… или призвать к себе… или еще что-то могло прийти в их призрачные головы…
Вместо того, чтобы открыть дверь и отгородиться от тумана каменной стеной, Михаэль неожиданно для себя подтянулся к подоконнику – кажется, это было окно библиотеки, внутри было темно, черный глаз дома рассматривал Михаэля с равнодушным любопытством, а потом он ухватился за выступ карниза, поставил ногу на выбоину, которую даже и не заметил, но ощутил интуитивно, он сейчас вообще ни о чем не думал, и то, что происходило, происходило будто не с ним, а с другим человеком, знавшим наперед то, что нельзя предугадать, используя разум. Михаэль был уверен, что не сорвется, знал, что Ребекка не спит и ждет его – она оставила открытой дверь в коридор, но закрыла окно, и он, твердо встав на довольно широкий карниз, постучал в стекло.
Окно распахнулось, как ему показалось, даже раньше, чем он коснулся стекла костяшками пальцев. Что-то происходило со временем, следствия опережали причины, и в спальне Ребекки он оказался прежде, чем ухватился обеими руками за подоконник.
– Прости, – сказал он.
Ребекка притянула его голову к себе и поцеловала в губы.
– Прости, – повторил он, наверно, мысленно, потому что, как говорилось в восточных притчах, которые Михаэль любил читать в детстве, «уста его были запечатаны поцелуем». – Я только хотел сказать, что люблю тебя.
– И я тебя люблю, – сказала Ребекка или, наверно, подумала, а Михаэль, не услышав, понял, почувствовал, ладони его лежали у Ребекки на затылке, и, возможно, мысли перетекали через них, и через руки попадали в мозг, звуки ведь лучше распространяются в твердых телах, чем по воздуху, так, может, и с мыслями то же самое, и нужно крепко обнять друг друга, чтобы слушать…
– Ты моя сестра, – подумал он. – Мы не можем…
– Не можем – что? – подумала Ребекка. – Отец хотел, чтобы мы…
– Он не мог…
– Мы его еще не понимаем, Михаэль. Он знал, что делал и что хотел сделать с нами, а мы еще не понимаем, но он точно хотел, чтобы мы были вместе, ты и я…
– Откуда ты…
– Я знаю. Я чувствую.
– Я люблю тебя…
– Да… Да…
– Мать, – сказал Михаэль – на этот раз не мысленно, а вслух, лицо Ребекки было так близко, что он не видел его, все расплывалось перед глазами, будто туман из сада проник в комнату через распахнутое окно, – мать решила не подписывать бумагу, и мы с тобой не сможем…
– Она откажется от двух миллионов? – удивилась Ребекка.
– Она сказала, что мое будущее ей важнее денег, а она считает, что…
– Я знаю, что она считает, – перебила Ребекка, – об этом несложно догадаться. Но от денег она не откажется. Послушай, Михаэль, ты до сих пор веришь каждому слову своей матери?
– Она всегда делала то, что говорила, – пробормотал Михаэль.
– Ты сказал ей, что…
– Я проговорился, – виновато произнес Михаэль. – Случайно. Понимаешь, я так привык все ей рассказывать…
– Зачем?
– Не знаю. Как-то это получается… само. Были у меня только две тайны, которые я… Сегодня я и это ей выболтал. Не знаю почему.
– Я знаю, – сказала Ребекка. – Потому что ты порвал с прошлым. И то, что с тобой случилось в прошлом, там должно было и остаться.
– Не понимаю…
– Неважно. Если Селия откажется подписать бумагу…
– Да, что мы сможем сделать?
– Папа убедит ее не делать глупостей.
– Папа? Что ты хочешь сказать?
– Я так чувствую. Чувствую, и все. Ты не поймешь, я и сама не очень… Давай помолчим. И об этом, и обо всем.
– Хорошо, – сказал он.
И они молчали. Мысленный разговор продолжался, но нет никакой возможности связно изложить его на бумаге, потому что одновременно звучали тысячи слов, в том числе и таких, какие не существуют ни в одном языке, это и не слова были, а понятия, и не понятия даже, а целые миры, вмещавшиеся в интервал между вдохом и выдохом.
Туман, заполнивший комнату, то концентрировался, принимая форму человека с большой головой и длинными руками, цеплявшимися за стены и мебель, то растекался по стенам и полу, а на потолке в это время вспыхивали бледные искорки, быстро перемещавшиеся с места на место. Туман играл пространством, и Михаэлю казалось, что комната сжимается, стены начинают давить на плечи, а потом туман сыграл какую-то штуку со временем, и сразу наступило утро, солнце вспрыгнуло на подоконник и гневно хлестнуло лучами по глазам, Михаэль проснулся мгновенно, а Ребекка – минутой позже, она никак не могла выплыть из сна, который только что помнила, но уже забыла.
– Не вставай, – сказала она. – Я приготовлю кофе.
* * *
После ухода Сары адвокат долго ворочался в постели – знал, что не уснет до утра. Голова, однако, болеть перестала – разговор отвлек от боли, но не успокоил.
В доме было тихо, снаружи тоже не доносилось ни звука, тишина раздражала, Качински не выносил первозданную тишину, дома у него всегда слышны были звуки: из комнаты сына, где круглые сутки то играла музыка, то вопили футбольные комментаторы, то друзья Карела выясняли отношения или обсуждали достоинства и недостатки – просто достоинства и недостатки применительно к чему угодно: сегодня это могла быть Наоми Кемпбелл, а завтра аэробус А-380. С улицы тоже постоянно доносились какие-нибудь звуки – Качински жили в районе более чем престижном, но престиж в наши дни, похоже, связан не с тишиной и спокойствием, а с совсем иными категориями. Как бы то ни было, к звукам адвокат если не привык, то приспособился, а тишина действовала на нервы.
