Алексей Калугин - Дело о картинах Ван Гога
Я как мог попытался успокоить его, заверив в том, что в ближайшее время достану для него холст, краски и кисти. Для этой цели я связался с охраной и передал сообщение своему двоюродному дяде, в котором просил его немедленно встретиться со мной.
Он пришел ко мне на свидание на следующий день. К тому времени у меня уже был готов план. Замечу, что руководствовался я при этом вовсе не корыстными интересами. Я просто хотел помочь несчастному художнику, у которого каким-то чудом перед самой смертью появилась возможность создать еще несколько живописных работ.
Но, решив помочь Винсенту, я подумал и о том, что, если работы его будут выполнены современными материалами, то мне никогда не удастся убедить кого-либо в том, что это прежде неизвестные, – да что там неизвестные, несуществовавшие! – картины Ван Гога. А между тем я собирался вернуть эти картины людям. Руководствуясь этими соображениями, я вручил дяде записку к одному из моих коллег, который в кратчайшие сроки мог достать все необходимое. Кстати, именно стремление к тому, чтобы новые картины Ван Гога были приняты как подлинники, надоумило меня продать их с аукциона. А как иначе я мог их представить? Подкинуть на порог какой-нибудь картинной галереи? Глупость полнейшая! Это сразу же породило бы сомнения в подлинности картин… Но отрицать не стану, свою часть выручки от этой сделки я, естественно, получил.
Сразу хочу сказать, что мой дядя не имеет ни малейшего отношения к тому, что вы называете аферой с картинами Ван Гога. Он даже не знал, с чем имеет дело. Просто отправлял посылки по указанным мною адресам.
Итак, получив наконец холсты, краски и кисти, Ван Гог принялся за работу. Надо было видеть, с каким упоением он отдавался ей! Он трудился как одержимый! От начатой картины он мог отойти буквально на несколько минут, только для того, чтобы присесть чуть в стороне, свесив руки с зажатыми в них кистями между колен, и окинуть свое творение оценивающим взглядом.
Глядя на него, можно было понять, что он счастлив. Возможно, как никогда в жизни.
Но каково было мне наблюдать за работой великого художника и знать при этом, что через несколько часов после того, как Винсент вернется в свое время, он должен будет умереть!
Я никак не мог решить, что же мне делать? Временами меня так и подмывало нажать кнопку вызова охраны. В конце концов, почему я должен был брать на себя ответственность за судьбу Ван Гога, когда у нас имеется Департамент контроля за временем, который как раз и должен заниматься подобными вопросами?..
Наверное, в итоге я именно так и поступил бы. Но до тех пор, пока Ван Гог был занят работой и никуда, похоже, не собирался уходить, я решил ничего не предпринимать.
Мы почти не разговаривали. Я о многом хотел расспросить Ван Гога, но он не обращал на мои вопросы никакого внимания. И дело тут было вовсе не в моем ужасном знании языка, на котором я к нему обращался. Художник был всецело поглощен работой. Он не желал ни секунды тратить на что-либо иное, кроме красок, накладываемых на полотно. Я так и не смог выяснить, понимал ли он, что с ним произошло и где он находится?
Одна за другой появлялись картины, созданные неподражаемым мастерством великого художника, его поразительным видением мира, сочетающимся с болезненным воображением. Кстати, если вы внимательно рассматривали его картины, то, несомненно, заметили, что фоном для них послужило не что иное, как пустота, окружающая нас в зоне безвременья.
Ван Гог никогда не позволял мне смотреть на еще не законченные работы. Обычно, наложив последний мазок, он окидывал картину придирчивым взглядом, делал два шага назад и, склонив голову к плечу, как-то странно усмехался. Мне так и не удалось понять, что за чувства он испытывал, глядя на завершенную работу. Только после этого он бросал в мою сторону быстрый, чуть лукавый взгляд и легким, едва заметным движением кончиками пальцев подзывал меня к себе. Сам он при этом отходил в сторону, – похоже, мои восторги по поводу его новой работы были ему совершенно безразличны.
Если бы я знал заранее, что Ван Гог задумал написать мой портрет, я ни за что не позволил бы ему сделать это. Кому, как не мне, знать, что подобная картина, – портрет человека XXII века, написанный художником XIX, – явилась бы грубейшим нарушением закона непрерывности временной последовательности и первого принципа причинно-следственной связи. Но Ван Гог, как обычно, показал мне уже законченную работу. Увидев ее, я на какое-то время потерял дар речи. Видеть свой портрет, написанный рукой гения, – это, скажу я вам, несравнимо ни с чем! Я не знал, что мне делать, что сказать Винсенту. Я был настолько потрясен и взволнован, что горло мне сдавил спазм, как будто я собирался разрыдаться. Когда же я наконец смог в какой-то степени совладать со своими чувствами и оглянулся, ища взглядом Ван Гога, рядом со мной никого не было. Он просто исчез. Так же неожиданно, как появился.
В свое оправдание могу сказать только то, что продавать последнюю картину я не собирался. Я хотел оставить ее себе, как память о встрече с Винсентом Ван Гогом, которая никогда не могла состояться в реальности.
Глава 17
– Послушайте, Марин, почему вы не рассказали об этом с самого начала? – спросил инспектор Фрост. – Для чего нужно было устраивать мистификацию с продажей ранее неизвестных картин Ван Гога, если вы могли сразу обратиться в Департамент контроля за временем? Вы же сами прекрасно понимаете, что в данном случае вам невозможно предъявить никакого обвинения? Напротив, лично я считаю, что вы действовали, руководствуясь самыми наилучшими побуждениями. Ну, для чего нужно было всех вводить в заблуждение?
Прежде чем ответить, Марин задумался.
– Ну, во-первых, я работал именно так, как привык. Недоверие к Департаменту является одной из основных особенностей моей профессии. А во-вторых, – и это, пожалуй, самое главное, – я не хотел, чтобы удивительное событие последнего дня жизни Ван Гога стало достоянием гласности. История жизни Винсента Ван Гога уже написана, и, как мне кажется, не имеет смысла что-либо к ней добавлять.
Глава 18
После того как руководство Департамента контроля за временем ознакомилось с материалами дела, оно было переведено в мемори-чип под кодом «Секретно. Только для служебного пользования». Подобное решение мотивировалось тем, что, по мнению руководства, сообщение о неизвестных прежде свойствах зоны безвременья могло послужить причиной того, что на ее исследование бросились бы искатели приключений и легкой наживы. И в таком случае Департаменту контроля за временем пришлось бы заниматься только спасательными работами.
