Надежда Попова - Пастырь добрый
– И какой из этого вывод?
– В Альпы, человек, – приговорил наставник коротко. – Как быть с твоим разумом, что делать, чтобы усовершенствовать твои возможности – это нам предстоит еще решить. Пока нам не доводилось иметь дело с тебе подобными, мы не знаем, как быть, какие специалисты нужны для твоего обучения. Найдем – будешь учиться. Тем временем же, дабы врожденная твоя стойкость имела в поддержке что-то, кроме себя самой и академических навыков, пройдешь обучение с instructor’ом зондергрупп Конгрегации. Пока твоя выносливость, твоя физическая подготовка – это все, что ты можешь противопоставить твоим противникам. Понимаю, это не всегда спасает, но ничего иного пока нет, и не сидеть же сложа руки.
– Господи, снова муштра… – пробормотал Курт себе под нос, и наставник довольно улыбнулся:
– Ничего, малая толика дисциплины тебе не помешает, а ты, судя по душевному и физическому состоянию обер-инквизитора, совсем от рук отбился… На службу после обучения выйдешь в первом ранге.
– Подсластили пилюлю? – укоризненно заметил Курт. – Еще пара дел – выбьюсь в обер-инквизиторы и, глядишь, в Генеральные… Если так пойдет и дальше, боюсь, в Конгрегации недостанет чинов.
– Мы нарочно для тебя что-нибудь придумаем, – утешил его отец Бенедикт, вновь обретя серьезность. – А теперь я соблюду традицию, каковая связана с завершением всех твоих дознаний. Еще в прошлый раз я сказал, что они уже не оставят тебя в покое, и оказался прав; я говорил, что твоя служба будет теперь все опасней…
– Снова предложите в архив? Это после обучения-то?
– Или вместо него, если пожелаешь.
– Я уникум, – усмехнулся Курт невесело. – Разве ж я могу уйти и лишить Конгрегацию шанса изучить столь редкостный exemplar[227]?.. Я сказал это однажды и буду говорить до конца, отец: нет. Я остаюсь следователем, и на это решение не повлияет ничто.
– Я повлияю, – осек наставник строго. – Если все слишком далеко зайдет. Если я пойму, что на тебя навалились те, с кем тебе уже не справиться при всех твоих достоинствах; именно из-за твоей уникальности – тебя следует сохранить. Если не обо мне, то помни хотя бы об этом, когда снова полезешь в пекло…
– Меня не слишком спрашивали, желаю ли я лезть в пекло, – заметил Курт негромко, когда наставник умолк; несколько долгих мгновений висела тишина, нарушаемая лишь скрипом тонкой кожи перчаток, и, наконец, Курт вздохнул, с усилием отгоняя видение разливающегося под ногами огня. – Знаете, отец, у меня создается нехорошее чувство, что он меня преследует. Словно знает, что я его боюсь, и настигает меня всюду, где может. Словно задался целью меня уничтожить. И… я даже смирился уже с мыслью о том, что смерть… которая – настанет же когда-нибудь… я приму именно от него. Что когда-нибудь никакое чудо уже не спасет. Что это судьба. Для равновесия, что ли…
– В Альпы, – повторил духовник настойчиво и убежденно. – На воздух, на плац, работать. Там, мальчик мой, тебе будет не до еретических раздумий. А если старший instructor решит взяться за тебя всерьез, то – вообще не до каких.
Эпилог
– Сочувствую.
– Это еще цветочки, – вздохнул Курт недовольно. – В конце нашей беседы отец Бенедикт сообщил мне, что я удостоен рыцарского звания. Поздравления принимаются.
– Неплохая карьера для инквизитора полутора лет службы, – отметил Бруно, и он усмехнулся:
– Неплохая карьера для сына прачки и точильщика. Кто бы сказал мне тогда… Даже за хорошую шутку не сошло бы. Оказывается, Его Императорское Величество возжелали пожаловать меня сей милостью еще за прошлое дело – неоценимая услуга трону, что ты! Раскрыт заговор с участием герцога, князь-епископа и еще кучи знатной шелупони; я ведь вывел из строя разом двух курфюрстов – подарок императорским планам, лучше не придумаешь… Вчера меня притащили в магистрат, зарядили возвышенную речь, нацепили меч и рыцарскую цепь. Большим болваном я себя еще не чувствовал, особенно учитывая торжественную физиономию бюргермайстера. De jure за мной числится вшивая деревенька, именуемая громким словом майорат, посему я нынче «фон»… – на откровенную, нескрываемую ухмылку Бруно он покосился почти с ненавистью, покривившись: – Смейся, давай. Курт Гессе фон Вайденхорст… Самому противно.
– Почему только de jure?
– Потому что de facto я этой деревни в глаза не видел, дохода с нее получать не буду и владеть ею – тоже навряд ли; следователю собственность иметь запрещается. Id est, табуретку я купить могу, а вот деревню иметь права у меня нет. Пока служба – заказано. Переписать эту дыру на Конгрегацию совершенно я тоже не могу – майорат, однако препоручить заботу о надзоре за ней – вполне.
– И весь доход, соответственно, в конгрегатскую казну…
– Да Бог с ним, – легкомысленно отмахнулся Курт. – Невелика потеря. Тебе назначено собственное содержание, я уже почти в первом ранге; Дитрих на жалованье второго содержал жену и дом, а я при моих запросах буду сыром в масле кататься. Мне – много ли надо?
– Вот жители-то счастливы, – хмыкнул подопечный сочувственно. – Воображаю их лица, когда им сообщили эту радостную новость. «Ваш владетель – инквизитор». У половины – сердечный приступ.
– Временами это бесит, – уже серьезно отозвался Курт. – Уж с десяток лет выворачиваемся наизнанку – что им еще надо? Работаем как должно, расследуем справедливо, никого не трогаем…
– «Пшел вон», «Святая Инквизиция, прочь с дороги» и «я сказал, молчать» – вряд ли способствуют установлению доброго отношения к Конгрегации, – заметил Бруно наставительно. – Брось, Курт; ты ждал, что тебе всякий встречный руки целовать станет?.. Знаешь, мне сегодня приснился кошмар – с твоим участием. На площади были разложены угли, над ними на вертеле висел Бернхард с яблоком в зубах, а ты, поворачивая этот вертел, поливал его стекающим жиром и приговаривал – «Adaequato, bene adaequato[228]»… В умах людских нечто подобное и возникает в голове при слове «инквизитор».
На усмешку подопечного он не ответил, лишь покривился, и минуту оба шли молча, прислушиваясь к тому, как с площади у церкви святой Агнессы доносится постукивание молотков – на возведение помоста бюргермайстер, невзирая на то, что сие его обязанностью не было, и выделил приличную сумму, и нанял мастеров. Керн, понимая, какое удовлетворение Хальтер находит в этих заботах, ему не препятствовал…
– В беседе с отцом Бенедиктом, – заговорил Курт уже серьезно, – я обмолвился, что желаю подать еще одно прошение о твоем освобождении от нашей опеки…
