Михаил Емцев - Только четыре дня
— А почему бы и нет? Чтобы добыть ДНК с такими свойствами, о которых пишет Кузовкин? Можно!
— И снова ждать много лет?
— Погоди… Вот ты говоришь — восстановить, восстановить… — Второв задумался. — Это слово имеет для меня какое-то особое значение, — сказал он. — Меня мучает вопрос, почему Рита не уезжала. Она чего-то ждала, на что-то надеялась.
— В любом возрасте человек или надеется на будущее, или использует настоящее, или пытается восстановить прошлое.
— Рита, скорее всего, пыталась восстановить прошлое, особых надежд на будущее у нее не было.
— Странное совпадение, — усмехнулась Вероника. — Я тоже хочу восстановить прошлое…
— Прошлое?
— Я приехала к тебе, Саша. Совсем. Понимаешь? Совсем… Почему ты молчишь?
— Я? Что ж… очень хорошо. Я рад.
— Ты в своем репертуаре, Саша. Что меня всегда бесило в тебе, так это твое олимпийское спокойствие.
— Возможно. Но, по-моему, это спокойствие только кажущееся. Ты не замечала?
— Мне от этого не легче.
Они замолчали. Второв криво улыбнулся и покачал головой:
— Ну вот, произошло то, о чем я мечтал, а… кругом тишина, покой.
— Ты хотел фанфар и грома аплодисментов?
— Нет, но все же что-то должно было измениться. А ничего не изменилось…
— Ты просто устал. И я очень устала. Очень. Точно прожила тысячу лет.
— Пойдем домой, Вера?
— Да, поедем. И поскорее.
Рано утром дверь в спальню приоткрылась.
«Опять я не узнал насчет нового лекарства от подагры, сколько уже собираюсь», — с досадой подумал Второв, глядя на руки матери.
— К вам можно?.. Сашенька, только что звонили из института, просили срочно приехать. У них какая-то авария.
— Авария? Из какого института? Подмосковного?
— Ну, где ты работаешь.
— Я теперь работаю в двух. Кто звонил? Филипп?
— Нет. Алексей Кузьмич. Второв торопливо одевался.
— Плохой мне сон сегодня приснился, — сказала мать.
Третий день
Корпус «В» рухнул под утро. Это случилось в тихий предрассветный час, когда улица крепко спала и на асфальте лежали влажные ночные тени. Где-то высоко вверху начинал розоветь синий воздух. Но теплый свет еще не достиг верхних этажей. Десятиэтажное здание Главного корпуса Института новейшей бионики, выстроенное совсем недавно, слепо глядело на пустынную улицу. За ним, в глубине двора, под липами, ютились маленькие трехэтажные домики, отведенные для специальных исследований.
В ночь катастрофы в корпусе «В» дежурил вахтер Потехин. Он крепко спал в вестибюле на широкой дубовой скамейке, подложив под голову телогрейку. Спать, конечно, не полагалось, но начальство было далеко, и старик отводил душу. Он сладко похрапывал, приоткрыв рот. Под самое утро сладостные видения были нарушены странным шумом. Где-то плескалось море, катились большие медлительные валы, и галька, подхваченная волной, с хрустом терлась о песок. Вначале это было как сон, но затем шум стал неприлично громким для сна. Море исчезло, пропали волны. Вместо них в уши вахтера проникло шипенье и свист, словно в храм науки ворвались буйные ветры ревущих сороковых широт. Испуганный старик вскочил со своего неуютного ложа.
Сначала, как это всегда бывает, он ничего не мог сообразить. Первое, что его поразило, было странное движение на полу. Паркет вестибюля гнулся и корячился, словно в припадке буйной эпилепсии. Несколько половиц выскочило, обнажив засмоленное подполье. Стены вестибюля ходили ходуном и выгибались. Казалось, вот-вот помещение рухнет. Потехин стрелой вылетел во двор.
— Ах, мать моя, кажись, светопреставление! — шептал он, путая это давно предсказанное отцами церкви событие с обыденным землетрясением. Отковыляв несколько метров, он пугливо обернулся и с ужасом уставился на корпус. Удивительное зрелище возникло перед его маленькими голубыми глазками, подернутыми красной сеткой лопнувших капилляров.
Здание обнажалось. Под несмолкающий свист скользила вниз розовая штукатурка, вскрывая темно-красную кирпичную кладку, которая дымно осыпалась торопливыми серебряными струями. Одна за другой рассыпались три колонны, украшавшие фасад здания. Затем шлепнулись в пыль барельефы и памятные доски, вздымая серые облачка. Шум усилился. Водосточная труба с грохотом ударилась о землю и разлетелась на несколько рукавов. Сквозь проломы в стене было видно, как рушатся перекрытия и летят вниз огромные металлические сейфы и громоздкие лабораторные установки. Постепенно здание заволокло клубами дыма. За дымовой завесой что-то шипело, свистело и ухало. Иногда раздавался резкий беспощадный треск, и тогда Потехин в ужасе накрывал руками давно освободившуюся от тяжести волос голову. Это благоуханное летнее утро казалось ему глубокой полярной ночью. Старика трясло…
Когда Второв подъехал к автомобильной стоянке, корпус «В» был окружен плотной толпой возбужденных людей. Она тревожно гудела. Голубой солнечный воздух дрожал и вибрировал, как взрывоопасная смесь. Второв, не заперев машины, бросился к месту катастрофы.
Люди узнали его и расступились. Ему послышалось злорадно-насмешливое: «Доигрался!», и торопливое, испуганное: «Тише! Что вы?!»
Стараясь твердо ступать по асфальтовой дорожке, он прошел вперед. Люди, топтавшиеся на подстриженной траве газонов, молча смотрели на него. Он уже все увидел, но подходил все ближе и ближе, пока не уткнулся грудью в кольцо из пожарников и рабочих. Внутри кольца бродило несколько человек. «Директор… Зам… Ученый секретарь… Остальные незнакомые», — отметил Второв.
Алексей Кузьмич часто задирал голову кверху, указуя на небо пальцем, словно призывал в свидетели бога; его зам, Михайлов, что-то высматривал, пригнувшись к земле. Его длинный нос, казалось, превратился в щуп миноискателя. За их спинами лежала огромная груда серебряного пепла. Из нее торчали черные металлические прутья, напоминавшие обожженные человеческие руки. Здание напоминало плетенку из проволоки. Письменные и лабораторные столы застряли между этажами в самых странных положениях. Запутавшись в паутине проводов, точно заколка в распущенных женских волосах, мерно раскачивалась на ветру новая установка парамагнитного резонанса. Второв узнал ее по полукружиям мощных магнитов. Из оборудования аннигиляторной остался только распределительный щит — самая никчемная деталь в лаборатории. На нем болтался смятый плакат, приказывающий бросить папиросу. Легкий ветер кружил пыль над грудой мусора и обломков.
Второв заметил, что Алексей Кузьмич делает ему знаки рукой. Он протиснулся сквозь шеренгу, сдерживающую напор любопытных. Все стоявшие рядом с директором повернулись и смотрели, как он идет. Очень трудно было пройти эти несколько шагов по проволочно-жесткой траве.
