Аркадий Стругацкий - Дело об убийстве, или Отель «У погибшего альпиниста»
Я снова прислушался. В столовой звенели посудой – Кайса уже накрывала на стол. Кто-то протопал мимо дверей. Голос Симонэ зычно осведомился: «А где же инспектор? Где он, наш храбрец?» Пронзительно взвизгнула Кайса, леденящий хохот сотряс этаж. Пора было удирать.
Так ничего и не придумав, я торопливо разрядил обойму, сунул патроны в карман, а пистолет и часы вернул на дно баула. Я едва успел выскочить и повернуть ключ, как в другом конце коридора появился дю Барнстокр. Обратив ко мне аристократический профиль, он говорил кому-то, по-видимому, Олафу:
– Дорогой мой, о чем может быть речь? Когда это дю Барнстокры отказывались от реванша? Сегодня же, если вам будет угодно! Скажем, в десять часов вечера, у вас…
Я принял непринужденную позу (то есть вытащил зубочистку и стал ею орудовать), а дю Барнстокр повернулся и, увидев меня, приветливо помахал рукой.
– Дорогой инспектор! – провозгласил он. – Победа, слава, богатство! Таков всегдашний удел дю Барнстокров.
Я пошел ему навстречу, и мы сблизились возле дверей его номера.
– Обчистили Олафа? – спросил я.
– Представьте себе, да! – сказал он, счастливо улыбаясь. – Наш милый Олаф слишком уж методичен, играет, как машина, никакой фантазии. Даже скучно… Минуточку, что это у вас? – Он ловко выдернул у меня из нагрудного кармана игральную карту. – А, это тот самый туз червей, которым я окончательно сразил нашего беднягу Олафа…
Бедняга Олаф вышел из своего номера, огромный, румяный, легкий, прошел мимо нас и добродушно улыбнулся, буркнув: «Выпить перед обедом…» Дю Барнстокр, улыбаясь, проводил его глазами и вдруг, словно что-то вспомнив, схватил меня за рукав.
– Кстати, милый инспектор. Вы знаете, какую новую шутку учинил наш дорогой покойник? Зайдемте-ка на минуточку ко мне…
Он втащил меня к себе в номер, пихнул в кресло и предложил сигару.
– Где же она? – пробормотал он, похлопывая себя по карманам. – Ага! Вот, извольте взглянуть, что я получил сегодня. – Он протянул мне смятый клочок бумаги.
Это опять была записка. Корявыми печатными буквами, с орфографическими ошибками, там было написано: «Мы вас нашли. Я держу вас на мушке. Не пытайтесь бежать и не делайте глупостей. Стрелять буду без предупреждения. Ф.»
Стиснув зубами сигару, я перечитал это послание дважды и трижды.
– Прелестно, не правда ли? – сказал дю Барнстокр, охорашиваясь перед зеркалом. – Даже подпись есть. Надо бы спросить хозяина, как звали Погибшего…
– Как она к вам попала?
– Ее подбросили в номер к Олафу, когда мы играли. Олаф отправился в буфет за спиртным, а я сидел и курил сигару. Раздался стук в дверь, я сказал: «Да-да, войдите», но никто не вошел. Я удивился, и вдруг я увидел, что у двери лежит эта записка. Видимо, ее подсунули под дверь.
– Вы, конечно, выглянули в коридор и, конечно, никого не увидели, – сказал я.
– Ну, мне пришлось довольно долго выкарабкиваться из кресла, – сказал дю Барнстокр. – Пойдемте? Откровенно говоря, я основательно проголодался.
Я положил записку в карман, и мы отправились в столовую, захватив по дороге чадо и так и не сумев уговорить его помыть руки.
– Какой-то у вас озабоченный вид, инспектор, – заметил дю Барнстокр, когда мы подошли к столовой.
Я посмотрел в его ясные старческие глаза, и мне вдруг пришло в голову, что всю историю с этими записками устроил он. На секунду меня охватило холодное бешенство, мне захотелось затопать ногами и заорать: «Оставьте меня в покое! Дайте мне спокойно кататься на лыжах!» Но я, конечно сдержался.
Мы вошли в столовую. Кажется, все уже были в сборе. Госпожа Мозес обслуживала господина Мозеса, Симонэ и Олаф топтались возле стола с закусками, хозяин разливал настойку. Дю Барнстокр и чадо отправились на свои места, а я присоединился к мужчинам. Симонэ зловещим шепотом читал Олафу лекцию о воздействии эдельвейсовой настойки на человеческие внутренности. Упоминались: лейкемия, желтуха, рак двенадцатиперстной кишки. Олаф, добродушно хмыкая, поедал икру. Тут вошла Кайса и принялась тарахтеть, обращаясь к хозяину:
– Они не желают идти, они сказали, раз не все собрались, так и они не пойдут. А когда все соберутся, тогда они и придут. Они так и сказали… И две бутылки пустые…
– Так пойди и скажи ему, что все уже собрались, – приказал хозяин.
– Они мне не верят, я и так сказала, что все собрались, а они мне…
– О ком речь? – отрывисто вопросил господин Мозес.
– Речь идет о господине Хинкусе, – откликнулся хозяин. – Он все еще пребывает на крыше, а я хотел бы…
– Чего там – на крыше! – сиплым басом сказало чадо. – Вон он – Хинкус! – И оно указало вилкой с нанизанным пикулем на Олафа.
– Дитя мое, вы заблуждаетесь, – мягко произнес дю Барнстокр, а Олаф добродушно осклабился и прогудел:
– Олаф Андварафорс, к вашим услугам, детка. Можно просто Олаф.
– А почему тогда он?.. – вилка с пикулем протянулась в мою сторону.
– Господа, господа! – вмешался хозяин. – Не надо спорить. Все это сущие пустяки. Господин Хинкус, пользуясь той свободой, которую гарантирует каждому администрация нашего отеля, пребывает на крыше, и Кайса сейчас приведет его сюда.
– Да не идут они… – заныла Кайса.
– Какого дьявола, Сневар! – сказал Мозес. – Не хочет идти – пусть торчит на морозе.
– Уважаемый господин Мозес, – произнес хозяин с достоинством, – именно сейчас весьма желательно, чтобы все мы были в сборе. Я имею сообщить моим уважаемым гостям весьма приятную новость… Кайса, быстро!
– Да не хотят они…
Я поставил тарелку с закуской на столик.
– Погодите, – сказал я. – Сейчас я его приведу.
Выходя из столовой, я услыхал, как Симонэ сказал: «Правильно! Пусть-ка полиция, наконец, займется своим делом», после чего залился кладбищенским хохотом, сопровождавшим меня до самой чердачной лестницы.
Я поднялся по лестнице, толкнул грубую деревянную дверь и оказался в круглом, сплошь застекленном павильончике с узкими скамейками для отдыха вдоль стен. Здесь было холодно, странно пахло снегом и пылью, горой громоздились сложенные шезлонги. Фанерная дверь, ведущая наружу, была приоткрыта.
Плоская крыша была покрыта толстым слоем снега, вокруг павильончика снег был утоптан, а дальше, к покосившейся антенне вела тропинка, и в конце этой тропинки неподвижно сидел в шезлонге закутанный в шубу Хинкус. Левой рукой он придерживал на колене бутылку, а правую прятал за пазухой, должно быть, отогревал. Лица его почти не было видно, оно было скрыто воротником шубы и козырьком меховой шапки, только настороженные глаза поблескивали оттуда – словно тарантул глядел из норки.
![Аркадий и Борис Стругацкие - Дело об убийстве [Отель «У погибшего альпиниста»]](/uploads/posts/books/no-image.jpg)
