Лорел Гамильтон - Прегрешения богов
— Четверо или пятеро, не помню точно. — Она уткнулась лицом в шею Роберта, хрупкие плечики затряслись — она снова плакала.
Все, что мы пока услышали, — что это были мужчины, эльфы-подражатели, с длинными волосами и ушными имплантами. Было их от четырех до шести, хотя могло быть и больше. Паслена уверена была только, что не меньше четырех. Вопрос времени она никак не прояснила, потому что фейри, особенно те, кто до сих пор остался связан с природой, определяют время по солнцу, а не по часам.
Роберт заставил ее съесть еще пирожного; мы уже объяснили детективам, почему это важно. Ах да, почему же мы еще не ушли? Потому что когда мы собрались уходить, Паслена впала в истерику. Она была уверена, что полицейские только в присутствии принцессы и ее стражи ведут себя хорошо, а без нас ее тут же уволокут в участок, где полно железа и техники. Они же не знают, что она от этого помрет.
Я попыталась убедить ее, что Люси хорошая, но Паслена лет тридцать назад, едва переселившись в Лос-Анджелес, точно при таких же обстоятельствах потеряла своего любимого. Если бы я по халатности полицейских лишилась кого-то из близких, то тоже вряд ли бы им доверяла.
Люси попыталась продолжить допрос:
— Вы можете описать тех, кто там был?
Паслена с перемазанным кремом ротиком выглянула из-под воротника. Выглядела она донельзя невинной и хрупкой, даже для меня хотя я знала, что многие феи-крошки предпочтут пирожным теплую кровь.
— Они были высокие, но для меня все высокие, — пропела она тем же флейтовым голоском.
На нас она визжала совсем по-другому. Она играла роль перед людьми, что было подозрительно. Хотя, может быть, по привычке маскировалась, чтобы верзилы ее не обидели.
— А волосы какого цвета? — спросила Люси.
— У одного черные, как ночь, у другого желтые, как кленовые листья осенью, у третьего посветлее — как выгоревшие на жарком солнце розы. Еще у одного цвета опавших листьев, когда они уже утратили все цвета, кроме коричневого, но коричневый такой… как после дождя.
Мы ждали, что она скажет еще, но она снова занялась пирожным, которое перед ней держал Роберт.
— А во что они были одеты, Паслена?
— В пластик.
— Что ты имеешь в виду под «пластиком»? — спросила Люси.
— Ну, такой, в который остатки еды заворачивают.
— То есть они были завернуты в пластик?
Она покачала головой.
— У них головы, и руки, и одежда были закрыты пластиком.
Люси и ее напарник встрепенулись, хотя и старались этого не показать. Наверное, этот кусочек хорошо лег в мозаику — объяснил что-то, что они узнали на месте преступления, а значит, придавал словам Паслены больше веры.
— Какого цвета был пластик?
Я потягивала чай, стараясь не привлекать к себе внимания. Мы с Холодом и Дойлом находились здесь только потому, что Паслена верила в нашу способность вырвать ее из полицейских клещей. Она верила, как верят обычно малые фейри, что благородные сидхе поведут себя благородно. Мы пытались соответствовать. Люси велела Дойлу сесть со мной рядом, а не висеть у них над душой, так что я теперь сидела между двумя стражами. Холод тоже пересел на сиденье с ручки дивана.
— Никакого, — ответила Паслена и прошептала что-то на ухо Роберту.
Он осторожно поднял со стола чашку с чаем и поднес к ее губам. В этой чашке она искупаться могла бы.
— Вы хотите сказать, что он был бесцветный?
— Я это и сказала, — чуть более раздраженным тоном заявила она. Отчего в ее словах будто послышалось сердитое гудение пчелы? Не гламор ли это — вкотором феи-крошки великие мастера?
— Значит, вы видели одежду сквозь пластик?
Она задумалась, потом кивнула.
— А описать ее можете?
— Одежда как одежда, примятая пластиком. — Она внезапно взлетела в воздух, стрекозиные крылышки зажужжали за спиной радужным крутящимся ореолом. — Это были люди! Высокие! Они для меня все на одно лицо!
Сердитое гудение — фоном к ее голосу — стало громче. Напарник Люси спросил:
— Это пчела гудит или мне мерещится?
Роберт встал, протянув руку к висящей в воздухе фее жестом, которым подманивают птичку.
— Паслена, они хотят найти тех, кто совершил это злодеяние. Они пришли, чтобы тебе помочь.
Сердитый гул становился все выше и громче. Где-нибудь на лужайке или в саду я бы уже сделала ноги. Уровень напряжения в комнате резко подскочил, даже Холод и Дойл насторожились, хотя мы-то знали, что это лишь звуковая иллюзия, и ее назначение — не давать любопытным людям слишком близко подходить к феям или охраняемым ими цветам. Этот звук должен был внушать опасение, рождать желание уйти от него подальше. Для этого все и делалось.
В дверь громко постучали. Люси крикнула:
— Потом!
Она не отрывала взгляда от феи: теперь она уже не принимала ее за ребенка. У Люси, как у всякого Опытного полицейского, есть чутье на опасность. Все хорошие копы, кого я знала, умели прислушиваться к сверлящему чувству в затылке — это сохраняло им жизнь.
Роберт сделал еще попытку:
— Паслена, дорогая, мы хотим тебе только помочь.
Райт приоткрыл дверь, передавая реплику Люси. Послышалось оживленное перешептывание.
Бедро Дойла под моей рукой ощутимо напряглось — он готов был к прыжку. Тело Холода везде, где я к нему прикасалась, чуть подрагивало, как у нетерпеливой лошади. Все верно. Если Паслена нападет на детективов с той же силой, с какой она сшибла Дойла и Роберта, они получат тяжелые травмы.
Я впервые усомнилась, точно ли Паслена просто напугана. Один раз можно списать на истерику, но два? Не сошла ли она с ума? С фейри это случается, как и с людьми, а с изгнанниками волшебной страны даже чаще, чем обычно. Не примерещились ли нашей главной свидетельнице те убийцы? Может, все это только пустые слова?
Роберт шагнул к ней, все так же протягивая руку.
— Паслена, солнышко, успокойся. Пирожное еще осталось, и я пошлю за свежим чаем.
Сердитое жужжание стало еще громче. Напряжение вокруг росло вместе с силой звука — так бывает, когда музыкальная нота тянется слишком долго, и ты уже желаешь, чтобы она сменилась хоть чем-нибудь, лишь бы только сменилась.
