Шофёр - Никонов Андрей
– Хороши, – сказал он. – Не желаете, господин Ковров?
– Такого добра рядом с «Пассажем» пруд пруди, – Николай наконец положил тарталетку в рот, прожевал, белужья икра была свежей и в меру солёной, тесто песочным и пресным, – и куда здоровее прежних. При большевиках гигиена поднялась на новую высоту, хоть в чём-то они преуспели.
– И не говорите, – поддержал Гершин, – тут не отнимешь, больницы открыты для трудящихся масс. Кстати о них, точнее, о вас. Надолго в Москве решили осесть?
– На год, – не раздумывая ответил Ковров. – Помещение оплатил, на обустройство потратился, у здешней милиции пока что претензий ко мне нет, а в Петрограде примелькался, интерес ненужный возник. Я с тонким товаром работаю, он доверия между покупателем и продавцом требует, а его, кроме посредника, никто обеспечить не может. Главное – репутация.
– Отлично сказано, – Гершин налил себе ещё вина, выпил залпом. – Ещё год назад здешние оценщики нарасхват были, но сейчас к ним доверие упало. Кого-то замели по пустяку, а есть которые стучат, к ним только если случайный человек придёт.
– Мои расценки простые. Если товар обычный, ходовой, то два процента беру за осмотр и удостоверение, с картинами и гобеленами сам не работаю – слишком много фальшивок, специалистов со стороны привлекаю, из галереи Третьякова, к примеру. Ну а если вещички действительно ценные, которые в аукцион не понесёшь, то тут уж зависит от того, с кем сговорюсь. Лучше с покупателем, у кого деньги, тот и музыку заказывает. Если у вас сомнения есть, могу нескольких в Харькове и Петрограде назвать, они подтвердят, что работаю я честно, интерес клиента выше своего ставлю.
– Спросили уже, – сказал Радкевич, – иначе не встречались бы.
– Тогда, господа, за чем дело встало? Пустые разговоры – дело хорошее, на баб голых поглазеть, вина выпить завсегда готов, но денег на этом не заработаешь. Сегодня отдохнём, а потом и к делу перейти надобно.
– Пойду освежусь, – Гершин поднялся, чуть покачнулся, – а как вернусь, обо всём сговоримся.
Он вышел, тяжёлая дверь на секунду впустила из коридора женский визг и хохот. Радкевич отпил воды, побарабанил пальцами по столу.
– Значит, Ковров? – спросил он.
– Как есть, – Николай слегка поклонился.
– Ты мне арапа не гони, – Радкевич опёрся ладонями на стол, – помню по шестнадцатому году, в штабе Литовского полка в Гатчине банчик метали. Был там один фраер фартовый, вроде лопух лопухом, а всё себе сгребал, как звали только, позабыл, но портрет твой прямо один в один.
– Везение – штука переменчивая, господин Азалов, если не ошибаюсь? Шрама тогда у вас не было, но на лица у меня тоже отличная память. Имя своё я напомню, Гизингер Николай Леопольдович, – Ковров чуть приподнялся, – только оно в прошлом осталось, полагаю, шантажировать этим меня не будете? А то ведь это процесс обоюдный, у всех у нас грешки перед новой властью имеются. И если захотите спросить, чего это я из Советской России не сбежал, так наперёд отвечу – мне и здесь неплохо живётся.
– Ладно, – Азалов-Радкевич слегка расслабился, – ты уж извини, я привык за эти годы по-простому, без расшаркиваний, предупредить сразу хочу, если в какой организации из бывших состоишь, меня агитировать не надо.
– И не подумаю, сам эти компании стороной обхожу. Нас, Герман, большевики пока что терпят, волю дали деньги заработать, но тех, кто в политику полез, уничтожат, и глазом не моргнут. Новая власть всегда на костях старой строится. Поэтому лучше займёмся, как говорят в Североамериканских Штатах, бизнесом, а о прошлом вспоминать не станем. Скажи, из нашего разговора толк какой будет? А то кузина мне наобещала, что вы люди серьёзные и с возможностями, но она женщина возвышенная, мало чего в голове придумает.
– Торговыми делами у нас Шпуля ведает, ты ему вроде приглянулся, почует гешефт – будет у вас бизнес, моё дело маленькое, проследить и предупредить. Но сегодня только приглядываемся. Будешь?
Он достал из кармана крохотную металлическую фляжку, насыпал на серебряную тарелку белый порошок, протянул Коврову блестящую трубочку. Тот отделил небольшую часть, втянул в нос, вернул трубочку Радкевичу.
– Завтра сам подойду к обеду, – сказал тот, делая себе порцию раза в три больше, – есть у меня одна вещица, посмотришь, скажешь, что она собой представляет.
Радкевич не обманул, появился в почти обустроенном магазине на следующий день в два часа. Старенький «студебеккер» подкатил ко входу, бывший офицер вылез с заднего дивана, вместе с ним из салона авто бодро выскочили два крепыша в кожаных куртках, они, в отличие от Радкевича, далеко проходить не стали, заняли позиции у входа. Ковров как раз показывал новенькой продавщице пришедший товар – перчатки и шляпки. Продавщицу прислала Мальцева, ей Николай доложился с утра о встрече, но про то, что он и бывший офицер друг друга узнали, рассказывать не стал. Мальцева была недовольна, посчитала, что Ковров уж больно сильно на Шпулю и его компаньона давит, и приказала дальше на рожон не лезть.
– Разложи перчатки по витринам, и как уборщица придёт, пусть хорошенько всё почистит, чтобы блестело, – распорядился Николай, – а мы с товарищем пока побеседуем. Прошу, товарищ Радкевич, ко мне.
За стенкой из комнаты прислуги Ковров оборудовал себе гостиную, двери из небольшого общего зала вели в подсобку и ванную, по центру стены стоял массивный шкаф с вензелями, купленный за двадцать пять рублей у треста, дубовый круглый стол расположился под зелёным абажуром с электрической лампочкой. Стол был застелен бильярдным сукном, на нём даже следы мела сохранились, вокруг расставили стулья с гнутыми ножками, сиденьями из гобелена и резьбой. Радкевич одобрительно хмыкнул, уселся за стол, положил на сукно свёрток, развернул.
– Занимательная вещица, – Ковров повертел тяжёлую шкатулку в руках, достал из кармана окуляр, вставил в глаз, – ага, вот. Видишь клеймо, корабельный якорь? Ювелирная фирма Мальцей из Варшавы, по датировкам монет – где-то восемьсот тридцать пятый год. Фамильная реликвия?
– Друга моего покойного, – собеседник качнул головой, – всё, что осталось от него. Как думаешь, цена какая ей?
Ковров откинул крышку, внутренности шкатулки блеснули золотом.
– Снаружи, – сказал он, – монеты вставлены нарочито мелкие, подчёркивается, что настоящая ценность сокрыта внутри. Ангел, если не ошибусь, наверху из золочёной бронзы, орнамент и ножки – тоже. Герб Пилава, с подобным польских родов множество, знавал я графа Потоцкого, так у него такой же был, только с подковой понизу, ну да тебе лучше известно, какая у друга фамилия. Больше сорока червонцев за неё не выручить, и то если на ценителя попадёшь – мастер хороший, но из средних, к весу металла столько же прибавляется. Это, увы, не Фаберже.
– Мне Станислав говорил, с потайным отделением она, – Радкевич наклонился поближе, – вот только как открыть, не знаю, ножки вертятся в разные стороны, а ничего не происходит. Выламывать жалко.
– Раз вертятся, значит, хитрость есть, – Николай закрыл крышку, подвигал ножки, прислушиваясь, – Карл Филипп Мальц родился в 1797-м, все его шкатулки с секретом открываются одинаково. Первая цифра – левая передняя ножка, один щелчок по часовой стрелке, потом дальняя левая, семь щелчков против, и так доходим до последней, поворачиваем ангела так, чтобы от тебя смотрел. Главный секрет, крышку, пока набираешь код, трогать нельзя. Вуаля!
Он снова открыл шкатулку и потянул золотую коробочку на себя. Та легко пошла вверх, открывая потайное отделение, в котором лежал исчерканный карандашом лист писчей бумаги. Антиквар продемонстрировал закладку собеседнику, Радкевич стремительно схватил лист, развернул, быстро проглядел, потом спрятал в карман.
– А ещё секреты у этой вещицы есть?
– Как не быть.
Ковров тяжёлую золотую вкладку вернул на место, поставил ножки в исходное положение, а потом завертел их в обратную сторону, с последним щелчком монета на боковой стенке отвалилась, в углублении лежала матово блестевшая игральная кость, которая вывалилась на стол, но упасть на сукно не успела, Радкевич её ловко поймал и в карман спрятал.
