Мариэтта Шагинян - Месс-менд. — Лори Лэн, металлист.
— Друк, — сказал кто-то за его спиной.
Сыщик обернулся и радостно схватил протянутую руку. Перед ним стоял слепой председатель союза, Тодте.
— Как вы узнали, что это я? — спросил он с живостью. — Откуда вы, куда делись инвалиды?
— Я узнал вас по запаху. Я пришел из мобилизационного участка. Инвалидов нет. За два часа, что вы охотились за Крамером, объявлена война. Инвалиды разбились по районам. Все они до одного пойдут снова в армию.
Друк слушал, ошеломленный.
— Война?!
Вместо ответа Тодте подвел Друка к стене Велленгауза. Он пальцами ощупал афишу и подтолкнул сыщика к стене.
— Читайте!
ВОЙНА ОБЪЯВЛЕНА
Граждане Зузеля, вы были свидетелями дьявольской провокации. Соединенные государства сделали запрос Советскому Союзу по поводу гнусного убийства юноши Растильяка и получили неудовлетворительный ответ. Вынужденные к самозащите, они двинули армию к советской границе. Мы объявляем мобилизацию.
Все, в ком жива честь, в ряды соединенной армии!
Друк свистнул:
— Мы опоздали!
— Ничего не опоздали, — пробормотал Тодте. — Ребята пошли работать в армию. Я вам говорю, не останется ни одного солдата, не начиненного нами, как бомба.
Друк тихо ломал руки, уставившись глазами на афишу.
— Но Лорелея! Тодте, она добилась своего, и мы не знаем, что нам с ней делать. Мы не можем поднести немецкому правительству всей правды. Оно бежит на цепочке за господами фашистами!
— Терпение! — ответил Тодте и поднял палец — Терпение, Друк. Остерегайтесь, выжидайте, прячьте убийцу, вы найдете меня через три дня в Велленгаузе.
Он оставил сыщика одного и быстро ушел, постукивая впереди себя длинной палкой. Друк стиснул голову. Она горела и гудела. Он побежал по улице, качаясь из стороны в сторону и делая нечеловеческие усилия, чтоб не спуститься опять к Рейну. Чем ближе к городской площади, тем люднее становились улицы. Множество рабочих вперемежку с инвалидами тянулось в участки: они шли записываться в добровольную дружину. Жены и дети сопровождали их, ничуть не плача: они как будто даже хихикали. Министр Шперлинг на белом коне ездил с площади на площадь и держал политические речи.
— С тех пор, как я родился, — говорил он, подпрыгивая на лошади, точь-в-точь как горячая пышка на сковороде, — я был пацифистом. Ни одна из войн не изменила моих убеждений. В англо-бурскую войну я сидел за Марксом, в мировую войну я сидел за Марксом. Я сажусь за Маркса и в эту великую войну! Граждане, невзирая на свое положение, я высказался — единогласно — против войны. Да здравствует истинное понимание социализма!
Популярность Шперлинга возросла до такой степени, что городские мальчишки стали играть в министров, подскакивая на палочках по всем площадям. Приехав домой, к встревоженной событиями фрау Шперлинг, министр тихо поцеловал ее в губы и прошептал свою последнюю историческую фразу:
— Делай запасы, моя дорогая! Приготовь мне ночные туфли, — я опять засяду за Карла Маркса!
Между тем в лаборатории доктора Гнейса угрюмый и мрачный Зильке, под защитой двух пушек, проволочного заграждения и целого взвода солдат, принимал уже вторую порцию баллонов с элементом Э, привезенных курьером на аэроплане из Зангезура. Представители крупнейших металлических и газовых заводов Франции и Германии поджидали своей порции сиропа и в ту же секунду воздушной дорогой отлетали к себе, чтоб снабдить элементом снаряды. Боевая способность армии была обеспечена на пять дней. Тринадцатидневная война при помощи элемента Э должна была смести с лица земли все города и деревни, испорченные советским духом.
Зильке работал один, так как двенадцать отборных химиков, назначенных для приемки и проверки яда, писали в соседней комнате свои завещания. Правда, они писали их в высшей степени долго, но известно, что человеку, отягощенному культурным наследием пяти тысяч лет, не так-то легко завещать его, в свою очередь, потомкам.
Оттого-то ни один из них не услышал отчаянного вопля Зильке, походившего на залп из старого ружья. Испустив его, Зильке повалился на землю и долго был неподвижен. Никто не интересовался его обмороком. Ни одна живая душа не помогла Зильке встать. Возможно, что никто не похоронил бы его, если б он умер. Эта мысль пришла ему в голову как раз вовремя, чтобы встать и задумчиво произвести ряд странных и даже безумных манипуляций, в данное время для нас совершенно непонятных. Так, он начал с того, что долго и с удовольствием сосал свои пальцы. Обсосав их хорошенько, он сполоснул руки и принялся толочь в медной ступке кусочек разбитого стекла. Превратив его в порошок, он почему-то сплюнул, высыпал все в грязное ведро и произнес мрачное, зловещее проклятие, полное таинственной минералогической номенклатуры. Как раз в это время, раздав кому надо десять пропусков с печатями, в страшную лабораторию проник третий агент из Зангезура с баллоном. Он был бледен и измучен. По лицу его текли капли пота. Осторожно поставив свою смертоносную поклажу в угол, он вытер лицо и хрипло рассказал Зильке о последних событиях в Зангезуре:
— Доктор засыпан землей, разработка покончена, десять человек погребено, и больше не будет ни одной капли, ни одного атома чудодейственного элемента.
К его изумлению, Зильке не выказал никакого отчаяния. Он принял поклажу, наложил печать, нахлобучил шапку и, схватив измученного курьера под руку, вытащил его из лаборатории на вольный воздух.
— Где твоя машина, парень? — воскликнул он мрачным голосом. — Веди меня к ней сию секунду! Я должен сломя голову лететь в Зангезур!
Глава пятидесятая.Погребенные заживо
Маленькая группа погребенных, предводительствуемая Лори Лэном, углубилась в бесконечные пегматитовые коридоры. Они снижались и снижались. Дыхание лэния становилось все ощутительней. Лихорадка и веселость вернулись к ним снова. Но вот на повороте Лори носом уткнулся в гранит, издал восклицание и ударил ладонью о стену:
— Она появилась только что! — крикнул он изумленно. — Здесь был проход на площадку; я весь путь отмечал меловыми крестиками — взгляните!
На стенах коридора стояли меловые кресты. Но тем не менее перед ними не было никакого выхода.
Гнейс покачал головой.
— Движение продолжается, друзья мои. Можно подумать, что у земли судороги и спазмы. Лучшее, что мы можем сделать, — это остаться здесь на ночлег.
Он скинул свой плащ, разостлал его на земле и преспокойно улегся.
— Не будем нарушать стиля! — крикнул он рабочим, бродившим по коридору. — Наша песенка спета. Вся эта суетня похожа на то, будто мы стараемся вернуться к жизни. Неужели вы позабыли, что обречены?
