Миллион миров (СИ) - Карелин Антон Александрович
Искажение прошло по всему кораблю, Чернушка пронзительно вскрикнула, и несколько раз подряд беспорядочно телепортировалась по рубке. Фокс застонал и осел бы на пол, согнувшись в судороге, если бы скафандр его не держал.
— Я падаю в центр аномалии, — выдохнул он, приходя в себя, — где уже дважды добровольно отправился на смерть. Если я получу бомбу, что я с ней сделаю, как я отсюда выберусь? В лучшем случае я обречён летать по кругу ещё тысячу с лишним лет!
— Несмотря на то, что вы мой враг, мне хочется вам верить.
— Тридцать секунд! — Фокс выставил руку к умпу, чтобы успеть схватить бомбу, если тот её подаст. — Ну же!
Невозможная зеркальная звезда вертелась, мечась из стороны в сторону, и с каждым мгновением приближалась. При взгляде на неё казалось, что она в агонии и ищет выход, но не может найти.
— Возможно, из нас двоих самурай вы, Одиссей-сан, — сказал старик задумчиво и так неторопливо, как будто у него в запасе была вся жизнь. — В вашем файле написано, что вы всегда говорите правду, даже себе в ущерб. Ответьте мне: что такое идеальный ключ?
До точки невозврата оставалось пятнадцать секунд.
— Я! — крикнул Одиссей. — Я идеальный ключ! И мне, и аномалии по пятьсот лет, мы равны, и при прохождении через точку инверсии есть шанс, что я разомкну её…
— Хочется верить… — безмятежно повторил старик. — А я так редко в жизни делал то, чего хотел.
— Пять секунд, — прошептал Фокс.
Тяжёлый инкрустированный шар лёг в его руку, сегменты послушно раздвинулись под пальцами. В тот же момент сводящее с ума искажение перекрутило Одиссея, рубку и корвет — всё чудовищно изогнулось. «Гаррак» ударился в сверкающую зеркальную грань и канул в неё, как отражение, упавшее в отражение.
Он нёсся по фрактальному пространству во все стороны сразу, вокруг мелькали грани, заполнявшие звезду изнутри. В одних гранях корабль был ещё цел; в других его терзали удары астероидов и капитан Холу гибла прямо в рубке; в третьих Одиссей молчаливо возвышался между четырьмя замершими креслами; в четвёртых корвет вращался, безжизненный и пустой; в пятых его облегало защитное поле, и метеориты вспыхивали, ударяясь о него… в шестых «Гаррак» разносило взрывом кварковой бомбы, а в седьмых он собирался воедино и становился целым.
Чернушка пронзительно вскрикнула и исчезла, не в силах переносить искажение, которое было повсюду. Человек плохо понимал, где находится его рука и куда надо нажать, чтобы бомба взорвалась. Но внезапно всё кончилось. Они вылетели в белую пустоту, и чувство скомканности исчезло, Одиссей выдохнул и распрямился, впившись взглядом в абсолютную чистоту. Она казалась бесконечной, а корабль застывшим на месте — но впереди нарастал маленький, судорожно дрожащий спазм, похожий на двоящийся луч пойманного света.
В эту крошечную точку рушились и исчезали все астероиды, вливались все туманности летящей пыли, там, на кончике космической иглы, громоздились легионы темпоральных ангелов. И Одиссей падал прямо в игольное ушко.
Он не знал, что будет, не знал, сработает ли план и сбудется ли его гипотеза; но в любом случае знал, что это приключение, эта аномалия — уникальны и неповторимы. Как и всё остальное во вселенной.
Он посмотрел на кварковую бомбу в своей руке и увидел, что мрачную сегментную поверхность оплетает резной дракон в витом круге, с вытянутым телом, восемью лапами и смутно знакомым, почти кошачьим лицом. Герб семьи Сатори. В эту секунду всё окончательно встало на свои места.
— Ранцеллы, я иду, — прошептал Фокс и сжал бомбу за долю миг до того, как дрожащий луч света залил его с ног до головы и поглотил.
Время замедлилось, и человек увидел, как аннигилирующая волна разносит в пыль его руку, панели управления и стены «Гаррака», докатывает до его головы. Всё погасло, пришла темнота и смерть, но Одиссей продолжал видеть: как аннигиляция расходится дальше, волна распада поглощает корвет и вырывается из зеркальной звезды. Как идеальная симметрия её граней ломается и превращается в хаос распада… А затем всё остановилось и замерло.
Искажённый слиток света дрожал и раздваивался прямо перед ним, метался туда-обратно, снова и снова, а Одиссей застыл, обхватив себя руками, инстинктивно укрывшись перед лицом небытия. Но небытие не наступало, и Фокс стоял, осознавая себя заново. Он не был мёртв и не был жив. Его вообще, кажется, не было, но, тем не менее, он был. Дышал, сердце билось, глаза видели — но при этом Одиссей понимал, что у него нет тела, нет лёгких и глаз. Он не видел своих рук, потому что их не было — но чувствовал их и мог сжать.
Это правильно, подумал он. Так и должно быть, когда выпадаешь из потока времени. Вне времени нет материи и нет процессов, но сохраняешься ты — каким туда вошёл. Загадкой оставалось то, как Одиссей мог мыслить и чувствовать, ведь мысли и чувства — это тоже процесс. Но он мыслил и, следовательно, существовал. Выпавший из потока времени, вышедший за пределы своего тела, переживший то, чего не переживал до этого момента ни один человек во вселенной… кроме Одиссея Фокса. Ведь однажды он уже испытал это ощущение — в Сердце истины.
Там было именно вневременье: логично, учитывая, что он вырастал до огромных размеров и включал в себя тысячи звёзд, а Сердце могло отыскать любого, кто когда-либо жил. Оно нашло отца в последние мгновения его жизни, столетия назад.
Здесь же Одиссей прошёл сквозь точку инверсии и вместо того, чтобы инвертироваться, как остальные объекты, и полететь дальше по реке Мёбиуса в бесконечной временной петле, он вышел за пределы потока. Стал призраком во времени. А это значило… чувства захлестнули Одиссея, он завертелся, оглядываясь вокруг — и увидел бледный, слоистый, призрачный ландшафт, который раскинулся вокруг.
Это было время в виде пространства, страна времён — то, о чём он только что рассказывал старику Сатори. Пейзаж тянулся во все стороны: вверх, вниз, вправо и влево, по всем диагоналям. Это выглядело, как бесконечный ряд смутных отражений того места, в котором Одиссей находился в момент выхода из потока — взрывающейся рубки корвета «Гаррак». Но каждое отражение было чуть иным.
Они просвечивали одно из-за другого, особенно, если вглядываться. Отображение и восприятие этого места вообще сильно зависело от воли смотрящего. Фокс сдвинулся чуть в сторону и увидел, как рубка меняется: испепеление сжимается, втягиваясь обратно в бомбу, как в замедленной обратной съёмке. Он начал двигаться в разные стороны и быстро понял, как устроена страна времён.
Каждый шажок вправо переводил его в то же место, но на мгновение позже, каждый шаг влево возвращал на миг назад. Одиссей почти сразу понял, что может шагнуть сильнее и перескочить сразу на часы, дни и даже годы. Ведь у него не было настоящих ног и реальной ширины шага, а только привычка передвигаться шагами — и воля совершить движение дальше и сильней.
Каждое движение вперёд или назад смещало Фокса в пространстве: он проплыл сквозь обшивку «Гаррака» и вышел прямо в призрачный космос. Затем шагнул с усилием, и резко скакнул на сотни или тысячи километров отсюда, угодив в середину ледяного астероида.
Фоксу потребовалось много попыток, чтобы научиться соизмерять усилия с тем, насколько он смещался. Получалось не очень, потому что человеческое восприятие пространства не приспособлено к безвременью, а привычка к телу формирует разум с рождения и так просто её не отбросишь.
Было бы очень нелегко найти точку отсчёта, рубку корвета, и вернуться туда, но ему помог трепещущий раздвоенный сгусток света. Он был виден отовсюду, как далеко бы ты ни отошёл, это был маяк и центр замкнутого мироздания аномалии.
Возвращаясь на корабль, Одиссей осознал, что у него в распоряжении всё время мира. Больше некуда было торопиться, потому что здесь он не состарится и не умрёт, не почувствует голода и усталости, вероятно, даже его разум никогда не устанет и всегда будет оставаться в том общем состоянии, в котором сюда попал. Однако он накапливал знания и опыт, интересно, благодаря чему?..
