Габриэль Зевин - Право на рождение. Дилогия (ЛП)
А моя мать была католичкой и рассказывала о Боге постоянно. Она утверждала, что говорит с Ним. Мама даже хотела в юности стать монахиней, но, как видите, ей это не удалось. Можно сказать, что она выбрала совершенно противоположный путь, выйдя замуж за главу печально известной криминальной семьи и все в таком духе. Но я стала католичкой именно под влиянием матери. Конечно, мне хотелось верить в возможность жизни после смерти, искупления, спасения и воссоединения и, самое главное, верить во всепрощающего Бога. Поэтому я выбрала Школу Святой Троицы (да-да, именно я выбрала школу для себя и Нетти). Но в ней я не нашла того Бога, о котором думала. Это был Бог моей матери, Тот, Кого бы она выбрала. И когда я ходила в церковь и вдыхала запах ладана в кадильнице священнослужителя, я чувствовала себя ближе к ней. И опускаясь на колени на вытертый бархат в исповедальне, я знала, что она ощущала то же самое. Когда я сидела на скамье и смотрела на распятие, залитое мягким разноцветным светом от витражей, порой мне даже казалось, что я ее вижу. В моей жизни сложно было найти что-нибудь, более похожее на счастье. И поэтому я знала, что я никогда полностью не отойду от католической религии.
Конечно, моя религия налагала на меня ряд ограничений, но цена была невысока по сравнению с тем, что давала мне вера. Ну и что, если мне придется хранить девственность до брака? У Гейбла не было шансов.
— Сколько дней прошло со времени твоей последней исповеди?
— Четыре, — ответила я, потом изложила свои грехи, о которых вы, должно быть, уже знаете. Подкуп, гнев, несколько повторяющихся грехов с понедельника и так далее. На меня наложили еще одну небольшую епитимью, которую я успела выполнить до начала первого урока, криминалистики. Это был мой любимый предмет, отчасти потому, что он казался мне интересным, отчасти потому, что он, единственный из выбранных мною предметов, имел отношение к полному преступлений миру, в котором я жила. Ну и еще потому, что криминалистика давалась мне лучше, чем другие предметы. Должно быть, это наследственное. Моя мама была судебным криминалистом в полиции Нью-Йорка после того, как оставила мечту стать монахиней, и до превращения в жену «крестного отца». И, конечно, именно так она познакомилась с папой.
Криминалистику уже второй год вела доктор Лау — однозначно лучшая преподавательница, которую я встречала в школе (она когда-то обучала и мою мать). Мне нравилось в ней то, что она не терпела брезгливости, как бы отвратительно ни выглядел предмет обучения, — например, недельной давности труп цыпленка, или матрас, весь в зловещих пятнах, или прокладка с менструальной кровью. «Жизнь — грязная штука, — любила повторять она, — и вам придется как-то с этим жить. Если вы позволяете себе ставить оценки, вы не можете видеть по-настоящему».
Доктор Лау была уже пожилой женщиной, впрочем, не такой старой, как бабуля, — лет пятидесяти — шестидесяти.
— Сегодня и на несколько следующих дней вы все станете зубными врачами, — весело заявила она. — У меня для вас семь наборов зубов, а вас тринадцать. Кто хочет изучать зубы самостоятельно?
Я единственная из всего класса подняла руку. Возможно, это выглядит странным, но мне на самом деле нравилось самостоятельно работать над уликами.
— Спасибо, что согласилась, Анни. В следующий раз у тебя будет партнер, — кивнула мне доктор Лау и начала раздавать лотки с зубами. Задача была ясна. Нужно было, используя только зубы, детально описать привычки их хозяина (например, курил ли он или она), а также сделать заключение о возможной причине смерти.
Я надела новые резиновые перчатки и начала изучать доставшиеся мне зубы. Они были маленькие, белые, без пломб, а на правом коренном зубе можно было различить слабые следы ассиметричного износа, словно их хозяин скрипел зубами во сне. Зубы были небольшие, изящные, — не детские, скорее, женские. Я записала на доске: «Богатая. Молодая. Боковое давление. Женщина?»
Словно описывала саму себя.
Доктор Лау дотронулась до моего плеча:
— Хорошая новость — мы нашли для тебя партнера, Анни.
Это был Вин. Мистер «я слишком умен для своего класса» перешел на второй курс криминалистики.
— Часто же мы с тобой сталкиваемся, — сказал он.
— Ну, это маленькая школа, — ответила я и показала ему экран моей доски. — Я далеко не продвинулась. Предпочитаю сначала подумать.
— Звучит разумно, — согласился он. Он надел перчатки (такое поведение мне всегда нравилось в партнерах по лабораторным исследованиям), затем указал на обратную сторону нижних зубов. — Посмотри, тут эмаль повреждена.
Я наклонилась над лотком — обратную сторону я еще не исследовала.
— Похоже, ее часто рвало.
— Может быть, она была больна, — сказал он.
— Или делала это намеренно.
— Похоже на то, — кивнул он и наклонил голову так низко, что почти коснулся лицом зубов. — Ты была права, Аня. Наша девочка сознательно вызывала рвоту.
Я улыбнулась ему.
— На лотке лежит вся история ее жизни и ждет, когда мы ее прочтем.
Он согласился:
— Когда думаешь об этом, становится грустно, но в этом есть что-то красивое.
Слова звучали странно, но я понимала, что он имел в виду. Все эти зубы когда-то принадлежали настоящим, живым людям. Они разговаривали, улыбались, ели, пели песни, ругались и молились. Они чистили зубы щеткой и зубной нитью и в конце концов умерли. На уроках английской литературы мы читали стихи о смерти, но вот тут, прямо передо мной, также была поэма о смерти. Только эта смерть не была выдуманной. Я сталкивалась со смертью, и стихи ничем мне не помогли. Слова ничего не значат — значат улики.
Было всего восемь утра — слишком рано для таких умных мыслей. Но это-то мне и нравилось в криминалистике.
Хотелось бы мне знать, был ли Вин свидетелем смерти кого-нибудь дорогого для него.
Прозвенел звонок. Вин аккуратно положил зубы обратно и пометил лоток куском скотча, на котором написал: «Баланчина — Делакруа. Не трогать!!!» Я запихнула доску в сумку.
— Увидимся на обеде, — сказал он.
— Ты узнаешь меня по сетке для волос, — ответила я.
Факультативным курсом для физического развития у меня было «мастерское фехтование» (оно шло четвертым уроком). «Мастерское» относилось скорее не к моему умению фехтовать, но к тому, что я отходила два предыдущих года. Само по себе оно казалось довольно смешным. Даже несмотря на все мое «мастерство», если бы я вдруг оказалась в смертельной опасности, я не прибегла бы к фехтовальным премудростям. Я бы использовала огнестрельное оружие.
Я фехтовала в паре со Скарлет; мы двигались одинаково неуклюже, хотя ей очень шел фехтовальный костюм. Единственное, на что мы были способны — она вставала в серию правдоподобных нападающих позиций, а я быстро принимала соответствующие оборонительные позы. Я уверена, что мистер Жарр, учитель фехтования, видел нас насквозь, но ему было плевать. Мы входили в число учеников, и это значило, что у него будет работа.
