Сергей Гомонов - Пари с будущим
Ох и везет же мне эти дни на дурацкие сны и события!
— Да, я у тебя есть. Но это ненадолго, вайшва. Я здесь только для того, чтобы соединить берега и проложить курс от маяка к маяку. Могу подсказывать, но защитить при надобности не сумею. Тебе надо торопиться. Будет знак, ты поймешь.
Похожее на свернутый в конус пластик бекона, существо отступило к шифоньеру и погрузилось в зеркало на дверце, словно в воду.
И вовремя, потому что вслед за этим я почувствовал, как кто-то осторожно убирает с моей головы подушку и ласково прикасается к волосам.
— Денис! Дени-и-ис! — негромко протянул мамин голос, и я совсем очнулся. — Привет! Ты будешь с нами обедать?
Что? Это я проспал целых два часа? А мне казалось — минут десять от силы…
— А… мам… — я протер колючую физиономию, и щетина электрически затрещала. — Угу, я щас… щас…
В голове еще все плыло и покачивалось, как после легкого похмелья.
Мама степенной павой покинула мою комнату, улыбнувшись мне от двери перед тем как выйти.
О, так я еще почти ничего не рассказывал о нашей семейке! Абхазские воспоминания не в счет. Наша семейка стоит того, чтобы о ней рассказать.
Мой отец, Виктор Алексеевич Стрельцов, профессор, преподавал в университете на факультете антропологии. Однажды, лет пятнадцать назад, он взял меня с собой в Москву на новогодние каникулы, в результате чего я поклялся, что больше с ним никуда не поеду. Каникулы насмарку: папа каждый день таскал меня по музеям. А музеев в Москве — ходить не переходить. В моей десятилетней голове тогда смешались не только кони, люди с залпами тысячи орудий, но и доисторические кости всяких тварей с цифрами дат рождения известных и не известных мне тогда поэтов и писателей. Я думал, за те семь дней он вытрясет из меня всю душу и вынесет из головы мой опухший от переизбытка информации мозг. Но что удивительно, спустя некоторое время я вдруг обнаружил, что в памяти осталось очень много после тех музейных лекций. У меня даже получалось извлекать из нее какие-то факты, почерпнутые в той поездке. Особенно четко запомнился музей на Никитском бульваре, где мы с папой долго рассматривали бронзовую фигурку танцующего Шивы и старинную астролябию…
Потом, пару лет спустя, я умудрился, играя в футбол с пацанами во дворе школы, переломать правую ногу в двух местах. Сложный перелом вылился в несколько месяцев стационара, где я, прикованный к больничной койке, лежал с вытяжкой и тоскливо смотрел сначала на облетающие кроны деревьев, затем на голые ветки, постепенно покрывшиеся инеем, снегом, льдом, а после — на робкую зелень, что пробилась из почек под весенним солнцем. Навещавшие меня одноклассники жутко завидовали моей «уважительной причине» прогулов, а я понял, что безнадежно отстану по всем предметам и уже никогда их не догоню. Это читалось в глазах вздыхающей мамы. Мне откровенно светил второй год и еще куча всяких неприятностей в нагрузку к второгодничеству, однако папа решил проблему кардинальным образом.
Удивляя медперсонал, каждый день ко мне заявлялись чудные посетители. Чудные — с ударением на предпоследней гласной. Я-то их всех знал с детства — ни один праздник не проходил без папиных и маминых друзей, которые за долгие годы дружбы стали едва ли не членами нашей семейки. Все они были или учеными (с папиной стороны) или деятелями искусства (с маминой — она и по сей день преподает вокал в местной консерватории). И если кто-то думает, что все они страшные зануды и сухари, то он глубоко ошибается из-за незнания основ доценто-профессорской психологии. Во всяком случае, у такого человека, как Виктор Стрельцов, зануд в друзьях не могло быть просто по закону притяжения подобного подобным. Даже если бы я никогда и не слышал от папы баек об их студенческих похождениях, то все равно с легкостью мог бы вообразить, что вытворяли эти ученые жены и мужи во времена их общей юности. Хех! При их-то фантазии и энергичности!
Историю я никогда не любил и просто прочитывал и пересказывал на уроках параграфы, чтобы отвязаться от нашей Воблы. А ей большего было и не нужно. Посмотреть на эту дисциплину другими глазами мне помог дядя Игорь — Игорь Сергеевич Кирпичников, читавший папином универе курс лекций по культуре Древнего Мира. Много позже папа признался, что Игоря Сергеича с детства преследовало прозвище Кирпич, но вовсе не из-за фамилии, как можно было бы ошибочно подумать, а из-за квадратной челюсти: казалось, что у него надуло двусторонний флюс у зубов мудрости.
— Знаешь ли ты, что есть такое — государство?!! — патетически вещал Кирпичников, растопыривая руки на манер огородного пугала и размахивая ими — неважно, что у двери при этом собирались все дежурные медсестры крыла и, шушукаясь, хихикали, как школьницы на линейке. — Не знаешь?!
Я не спешил его останавливать заявлениями о том, что историю древности мы прошли еще в пятом классе. Мне было чертовски забавно наблюдать за тем, как Игорь Сергеевич входит в раж. Если бы не хрипловатый бас, своим напором профессор Кирпичников напоминал бы Радзинского, которого теперь так любят отечественные пародисты за его характерный тембр и вдохновенную распевность.
А Кирпич уже почти кричал:
— Вот встань, Денис! Встань-встань!
В моем случае это звучало как призыв к свершению чуда. Прямо «встань и иди». Недоумевая, я уставился на него. Игорь Сергеич приутих, растерянно поглядел на мою подвешенную к сооружению и забинтованную почти до самого таза ногу, кашлянул.
— Ну ладно! Ты! — решил он и повернулся с этими словами к другой жертве его азарта — десятилетнему пацаненку Мишке с переломом ключицы.
Миша опасливо поднялся со своей койки, ожидая от Кирпича какой-нибудь каверзы.
— Вот! — вскричал папин друг с таким видом, будто в том, что паренек встал, была его собственная, Кирпичникова, заслуга. — Как вас зовут, молодой человек?
— Миша! — шмыгнул носом Миша.
— Почему, Миша, ты стоишь?
Тот захлопал редкими светлыми ресницами:
— Так вы же мне сказали встать!
Кирпич по-лошадиному замотал громадной головой, а медсестры у двери снова прыснули от смеха.
— Нет-нет, я спрашиваю тебя, почему ты, Миша, стоишь и не падаешь? Почему он стоит и не падает, Дениска?
— Чувство равновесия хорошее, — отозвался я.
Профессор тяжко вздохнул из-за нашей тупости и махнул рукой Мишке садиться.
— Костяк! — опять накопив пыла, выкрикнул он. — Он не падает, потому что в нем есть костный каркас — скелет! Вот таким же костяком, не позволяющим обществу упасть, является государство! Итак, открываем параграф «Древний Рим»…
В таком духе у нас проходили почти все исторические лекции, и вскоре этот предмет начал вызывать у меня настоящий интерес. Еще вдохновеннее были его пересказы древних мифов разных народов. Кирпич обожал разыгрывать их в лицах (в своем единственном лице, если быть точным) и еще больше любил, когда ему задавали вопросы по теме или даже сверх темы. Это у него была университетская привычка. И однажды его любовь к мифологии очень помогла мне в житейском вопросе.
