Алекс Мередит - Путь к Сатане
Я кивнул. На самом деле я был крайне возбужден. Все, что я испытал, было тщательно рассчитано, чтобы воспламенить мое воображение. Я трепетал при мысли о том, что могу сделать, если выиграю — допустим, он действительно Сатана — его и всю стоящую за ним силу. Он невозмутимо следил за мной. Консардайн смотрел понимающе, в глазах его была тень жалости.
— Послушайте, — резко сказал я, — проясните мне еще кое-что. Допустим, я откажусь играть в эту вашу игру — что будет со мной?
— Завтра вас вернут в Баттери-парк, — ответил он. — Ваш двойник будет убран из клуба. Вы обнаружите, что никакого вреда вашей репутации он не причинил. Вы можете идти своим путем. Но…
— Я так и думал, что есть но, — пробормотал я.
— Но я буду разочарован, — спокойно продолжал он. — А я не люблю разочарований. Боюсь, ваши дела не будут процветать. Возможно даже, что я сочту вас таким постоянным упреком, таким живым напоминанием об ошибке в моих рассуждениях, что…
— Понимаю, — прервал я. — Живое напоминание однажды перестанет быть… живым.
Он ничего не сказал, но я прочел ответ в его глазах.
— А что помешает мне принять ваш вызов? — снова спросил я. — Частично пройти через игру. Этого достаточно, чтобы убраться отсюда, а потом…
— Предать меня? — Снова смех сквозь неподвижные губы. — Ваши усилия ничего не дадут. А что касается вас — лучше бы для вас, Джеймс Киркхем, вообще не родиться на свет. Это я, Сатана, говорю вам!
Голубые глаза сжигали; за креслом, казалось, выросла тень, поглотившая его. Он излучал нечто такое дьявольское, что у меня перехватило дыхание и сердце стало биться с перебоями.
— Я, Сатана, говорю вам! — повторил он. Наступила небольшая пауза; я старался восстановить утраченное равновесие.
Снова прозвенел колокол.
— Пора, — сказал Консардайн. Но я заметил, что он побледнел, и знал, что мое лицо тоже бледно.
— Так случилось, — органный голос был снова спокоен, — так случилось, что как раз сейчас у вас есть возможность увидеть, что происходит с теми, кто пытается перечить мне. Я попрошу вас принять некоторые меры предосторожности: они необходимы. Но вам они не принесут никакого вреда. Очень важно, чтобы вы ничего не говорили, были неподвижны и чтобы ваше лицо не было видно, когда вы будете смотреть… на то, что вам предстоит увидеть.
Консардайн встал, я за ним. Человек, называвший себя Сатаной, тоже поднялся из кресла. Я догадывался, что он велик ростом, но не ожидал, что он окажется таким гигантом. Я сам ростом шесть футов, но он выше меня по крайней мере на двенадцать дюймов.
Невольно я взглянул ему на ноги.
— А, — учтиво сказал он, — вы ищете мри копыта. Идемте, скоро увидите.
Он коснулся стены. Отодвинулась панель, открыв широкий коридор, недлинный, лишенный окон и дверей. Сатана пошел впереди, Консардайн за мной. Пройдя несколько ярдов, Сатана опять коснулся обшивки стены. Она беззвучно раздвинулась. Он прошел в отверстие.
Я пошел за ним и остановился, тупо глядя на удивительную комнату, зал — нет, — храм — единственное слово, которое передает его размер и характер, — повторяю, я стоял, тупо глядя на необыкновенный храм, подобного которому, может быть, не видели глаза человека.
Глава 6
Храм был залит неярким янтарным светом из какого-то скрытого источника. Куполообразная крыша возвышалась в сотне футов надо мной. Только одна стена прямая; остальные изогнуты, как внутренности огромного пузыря. Прямая стена представляла собой огромную полусферу.
Стена была сделана из какого-то блестящего зеленого камня, как я решил, вероятно, малахита. И на ней была вырезана картина в древнеегипетском стиле.
Картина изображала богинь судьбы: мойр Древней Греции, римских парок, норвежских норн. Тут была Клото с ручной прялкой, на которой она пряла нити человеческой судьбы, Лахезис, правившая эти нити, и Атропос с ножницами, которыми перерезала нити, когда этого хотело трио. А над богинями парило лицо Сатаны.
Одной рукой Сатана держал Клото, другой направлял ножницы Атропос, в то же время он что-то нашептывал на ухо Лахезис. Линии всех четырех фигур были нанесены синим, ярко-зеленым и альм. Глаза Сатаны устремлялись не на нити, чьей судьбой он руководил. Нет, они смотрели прямо в храм.
Кто бы ни был неизвестный гениальный создатель картины, он добился удивительного сходства. Благодаря какому-то приему глаза сверкали на камне с той же жизненной алмазной яркостью, как и глаза человека, называвшего себя Сатаной.
Изогнутые стены были темного дерева — тика или эбенового. На них сверкающие линии, подобные паутине. Я увидел, что это действительно изображение паутины; паучьи сети тянулись по черному дереву и блестели, как серебряные нити под луной. Сотни и тысячи таких нитей пересекали стены. И сходились на потолке.
Пол храма поднимался к задней стенке ряд за рядом вырезанных из черного камня сидений, подобно древнеримскому амфитеатру.
Но все это я заметил потом, когда оторвал взгляд от сооружения, доминировавшего в этом необычном месте. Пролет полукруглых ступеней вздымался вверх постепенно уменьшавшимися арками. Ступеней было двадцать одна, самая нижняя, как я прикинул, в сто футов длиной, самая высокая — в тридцать футов. Высотой они все были около фута и в три фута шириной. Сделаны из черного как смоль камня.
Эта необыкновенная лестница вела к невысокому помосту, на котором стояли два искусно вырезанных трона — один из черного дерева, а другой — на пьедестале, который делал его заметно выше первого, — очевидно, из тусклого желтого золота.
Черный трон пуст. На спинку золотого трона наброшена полоска пурпурного бархата; на сиденье подушка того же материала.
А на подушке — корона и скипетр. Корона сверкала разноцветными огнями больших бриллиантов, мягким синим пламенем огромных сапфиров, красным сиянием необыкновенных рубинов и зеленым блеском изумрудов. В рукояти скипетра — огромный бриллиант. А весь скипетр, подобно короне, усажен драгоценностями — жемчугами.
По обеим сторонам лестницы стояли по семь человек в белых одеяниях, похожих на арабские бурнусы. Если они и были арабами, то из племени, которое я никогда не встречал; мне они показались скорее персами. Лица у них истощенные и странно бледные. Глаза казались лишенными зрачков. У каждого в правой руке плеть с петлей, своего рода лассо.
На каждой третьей эбеновой ступени сиял отпечаток, след ноги ребенка, очерченный живым огнем.
Их было семь, сверкающих неземной яркостью, как будто они живые и готовы сами подниматься по ступеням.
