Дарья Кузнецова - Дым и зеркала
— Ух, какой здесь ветер, — громко проговорила я, обеими руками цепляясь за локоть мужчины. Ветер действительно был гораздо сильнее, чем на берегу. А самое неприятное, он швырял в лицо мелкие колючие песчинки, подобранные на краях каньона. На самом мосту не было ни пылинки, только гладкий отполированный временем камень. — Нас не сдует?
Дагор, было, хотел что-то ответить; но сообразил, что кричать ему противопоказано, и только покачал головой. Потом вдруг сделал резкий жест, будто бросил что-то навстречу ветру, и вокруг стало значительно тише.
— Совсем забыл, что ветер тоже можно немного разрушить, — хмыкнул он.
— Удобно, — уважительно кивнула я. А потом буквально в метре от нас что-то тихо щёлкнуло, как будто лопнул сухой стручок акации. — Что это?
— Беги! — только и успел сказать Дагор, толкая меня в сторону ближайшего берега и одновременно пытаясь закрыть собой.
Но было уже поздно.
Воздушной волной нас обоих швырнуло в сторону; настолько сильно и далеко, что мост вдруг будто исчез, а под ногами раскрылась пропасть.
Я рефлекторно вцепилась в отброшенного на меня Дагора, и мы полетели вниз.
Время тянулось безумно медленно. В ушах грохотало сердце и шумело не то далёкое море, не то начинающаяся песчаная буря. На губах был солоноватый привкус; кажется, носом пошла кровь. Весь мир вокруг казался очень далёким и ненастоящим. Мир — и мы, зависшие над пропастью в бесконечном падении.
Я не успела испугаться. Может быть, это были последствия контузии, может быть — что-то ещё. Но я только очень ясно и отчётливо подумала: это неправильно. Ни Дагор, ни я, — мы не должны сейчас вот так глупо погибнуть из-за какого-то пустяка. Слишком долго мы ждали друг друга и шли друг другу навстречу, слишком многое пережили на этом пути и слишком мало были вместе, чтобы наши жизни сейчас могли оборваться.
«Так нельзя», — строго сказала я выгоревшему небу над головой, каменным стенам каньона и мелкой в это время года грязно-жёлтой речке глубоко внизу.
«Нельзя», — покорно согласился мир.
«Ложь, что человек не может летать», — шепнула я ветру. — «Мы же летим!»
«Ложь», — согласился ветер.
И поверил в то, что два человека могут быть легче песчинок, которые он прихотливо швыряет через мост, играя с ним в салочки.
Надо помнить, что в мире возможно всё, и заставить окружающий мир признать эту истину. И он согласится на чудо. Прогнётся, подстроится, изменит, — пусть на какой-то миг, — фундаментальные свои законы, и ветер легко подхватит две невесомые тени, сплетённые в одно. И красновато-жёлтый сухой камень, нагретый на солнце, мягко примет эту ношу в свои бережные объятья.
«Приходи, полетаем ещё», — ласково шепнул ветер на прощанье, игриво теребя мягкие чёрные пряди лежащего на мне всей массой мужчины и края моего платка. Впрочем, Дагор сейчас казался мне лёгким и невесомым как пёрышко, и я крепко держала его обеими руками, боясь, что ветер решит пошалить, и попытается его украсть.
«Постараюсь», — ответила я. И ветер пропал.
Вокруг суетились какие-то люди, что-то говорили, кого-то звали. Я не слышала ни слова, только всё тот же шум моря в ушах. И смотрела в блеклое выгоревшее небо пустыни. А небо с нежной улыбкой на суровом обветренном лице смутно знакомого мужчины наблюдало за нами. И среди морского шума я разбирала его ласковый убаюкивающий шёпот, в конце концов отправивший меня в беспамятство.
Дагор
— Лейла? — зов сорвался с губ едва различимым шёпотом даже прежде, чем сознание вернулось в тело.
— Жива, жива твоя красавица, не дёргайся, — с насмешкой произнёс знакомый голос и чья-то тяжёлая рука на мгновение придавила меня за плечо к постели. Я несколько секунд приходил в себя, следуя полезному совету. Воспоминания до какого-то момента были чёткие и ясные, а дальше в них зиял безнадёжный провал. Последнее, что я помнил, был тихий щелчок, возглас Лейлы, взрыв, ощущение полёта и — темнота. Неужели повезло, и нас вышвырнуло «на берег»?
А потом я сосредоточился на настоящем и, открыв глаза, поспешно попытался сесть, потому что наконец вспомнил голос, рекомендовавший мне «не дёргаться».
— Да говорю же, лежи, подполковник; ты раненый, тебе можно, — весело проговорил царь, опять придерживая меня в горизонтальном положении.
Мельком оглядевшись, я обнаружил себя в каком-то небольшом чистом помещении, озарённом мягким слабым светом единственного свет-камня на потолке. Похоже, это была палата в госпитале.
— Ваше Величество, а что вы здесь делаете? — не очень вежливо уточнил я. Мысли в голове шевелились вяло, сталкивались друг с другом и бестолково расползались в разные стороны. То ли это были последствия контузии, то ли — пытавшихся избавить меня от неё лекарств.
— То есть, что тут делаешь ты, тебя не интересует? И где — здесь, тоже? — ехидно уточнил он.
— Об ответе на эти вопросы я догадываюсь, — честно признался я. Было очень неуютно лежать, когда рядом на жёстком стуле без спинки скрючился самодержец. В этом было что-то нереальное и категорически неправильное, настойчиво требовавшее у меня подняться на ноги.
— Не поверишь, но я тут прячусь, — усмехнулся царь. — Предваряя твой следующий вопрос, — тем более что Тахир велел тебя контролировать и не давать переутомляться, если вдруг очнёшься, — прячусь ото всех. Начиная с царицы и заканчивая бесконечными советниками и охранниками. Ты такой переполох устроил своим «большим бумом», любо-дорого посмотреть. Посмотреть со стороны, а не участвовать.
— Почему? — машинально переспросил я. Каша из головы пропала, оставив звенящую пустоту. Я совсем ничего не понимал, а Его Величество, похоже, ещё и совершенно сознательно пытался меня окончательно запутать; в порядке мести за переполох, надо думать.
— Потому что никаких нервов не хватит, — рассмеялся он. — Но я понял, ты не про это спрашиваешь; тебе интересно, что их всех так всполошило, и что именно взорвалось на этом проклятом мосту. Поздравляю, ты умудрился вызвать на себя удар ловушки, предназначенной мне. Как? В общем-то, тоже ничего сложного. Близкая моему дару сила, — твоё ненаправленное Разрушение в небольшой концентрации вполне могло её напомнить, — и царская кровь. Понимаю, тебе непонятно, откуда она там взялась. Это тоже довольно просто, но ты должен дать клятву о неразглашении; я-то тебе верю и без клятвы, но всё-таки государственная тайна. Ну, или можешь и дальше пребывать в неведении.
— Что, Тай-ай-Ришад всё-таки ваш родственник? — тихо предположил я.
— Нет, ну, определённо, с тобой неинтересно общаться, — ехидно улыбнулся царь. — Всё-то тебе понятно. Родственник, да. Помнишь историю про моего прадеда, Бирга Второго? Который всю семью вырезал, чтобы на престол взойти. Ну, вот; оказывается, не всю. Супруга старшего из его братьев, которую считали погибшей в реке, не погибла. Благополучно выжила, сбежала в дальние края, родила там ребёнка, которого носила в момент бегства… В общем, дальнейшая история вполне понятна. Рошан, вернувшись в Флоремтер, на Венец претендовать не собирался, даже принёс отцу клятву верности и молчания; ему просто хотелось жить в родных краях. Я его хорошо знал, мы были почти ровесники. Когда отец умер… Об этом мало кто знает, но был совершён ряд покушений на первых претендентов на Венец, включая меня. Видимо, кто-то знал о наличии у Рошана права носить это украшение, за что он и поплатился, а вместе с ним — его жена. Как при этом выжила девочка, надо думать, никто уже никогда не узнает. Равно как и причину, по которой про неё так никто и не вспомнил за многие годы.
