Ангелотворец - Харкуэй Ник

– Его зовут Далтон, – бормочет Перри, забившись в дальний темный угол ночного автобуса.

Оплатив проезд наличными мистера Ничего Особенного, он теперь перебирает его карточки.

– Так, водительские права. Домашний адрес. Интересно, он женат?.. – Увидев лицо Джо, Перри восклицает: – Эй, ну ты чего! Господи боже, я просто думал, нельзя ли нам проникнуть в его дом и разжиться там одежкой, может, холодильник обчистить. А ты сразу…

Он оскорбленно вздыхает. Джо глядит в окно на серо-зеленый городской ландшафт: бетон и жалкие деревца в невзрачных казенных вазонах.

Оба плохо представляют, куда едет автобус, потому что плохо представляют, где вообще они находятся. Воган Перри хотел сигануть в кусты, но Джо заверил его, что в городе спрятаться куда проще, чем в полях. Поэтому они сели в автобус и сказали: «Нам до города».

– А фокус с лифтом, который на самом деле едет вверх… Хитро придумано! Небось, брат Шеймус руку приложил. Ох и гнусный у него умишко!

Джо Спорк смотрит на самого опасного убийцу Великобритании и гадает, можно ли расценивать его слова как восхищение профессионализмом коллеги. Воган Перри видит это и опять вздыхает.

– Ты не за того меня принимаешь, Джо. Да, я малость озверел, ничего не скажу, а кто не озверел бы на моем месте? Я долго там просидел, и веселого было мало. Но я не такой, как ты думаешь.

– Если честно, я не знаю, что думать.

Перри скептически косится на него, затем, что-то прикинув, кивает.

– Рассказать с самого начала?

– Путь, очевидно, неблизкий.

– Час у нас есть, – говорит Перри. – Что ж.

И начинает рассказ.

На обоях в его детской комнате были изображены огородные пугала. Первые воспоминания Вогана Перри: как он играет с деревянными кубиками на красном ковре и разглядывает жутковатые репки-головы и иссохшие руки-палки. Будучи сыном владельца похоронного бюро, он уже в четыре года уяснил, что люди умирают: и мужчины, и женщины. Он рос черствым. Ему не нравились другие дети, которые будто вовсе не понимали: если смерть неизбежно ждет всех, какой смысл в существовании Земли, неба и всего, что под ним есть? Перри жил в непроницаемой тьме. Она постоянно маячила где-то на краю его зрения. Он спал с включенным светом, пока отец не приходил и не заставлял его выключить лампу; каждую ночь они грызлись, как собаки, рыча и накидываясь друг на друга. Мать умерла рано, от пневмонии. Он подрос и тоже занялся похоронным делом, потому что ему было все равно, за каким занятием коротать дни в ожидании собственных похорон.

– А потом меня разыграли, – бормочет Перри. – Вот же черти, а?! Зашили в труп лису или еще кого, не знаю. Я потерял сознание, стоя. Отключился прямо. Не помню, что я делал… Потом какой-то старикан сообщил мне, что я – чудовище. «Брехня!» – ответил я ему и ушел, хлопнув дверью.

Он бездельничал. Потом стал визажистом – пригодились навыки, полученные в похоронном деле. С лицами покойников работать труднее, потому что они мертвые, и в то же время легче, потому что можно использовать гипс, штукатурку и обычные краски. Можно даже втихомолку отрезать лишнее.

Он жил в глубинке, в старом деревенском доме, когда к нему пожаловали двое: толстый и тонкий. Перри сменил имя – не хотел иметь никакого отношения к своей семье, но эти двое откуда-то прознали, кто он.

– Имей в виду, это было лет пять назад, может, шесть. Черт подери, я ведь понятия не имею, какой сейчас год!

Джо, в сущности, тоже не в курсе. Сколько недель прошло с момента его заточения в лечебницу? Сколько месяцев? Он чувствовал только усталость.

– «Мистер Перри, – обратился ко мне тонкий, – для вас есть работа. Мы готовы хорошо за нее заплатить, но вы обязаны держать все в тайне». Ну, ту работу я выполнил, так? Надо обрядить покойника, сказали они. Чтобы выглядел прилично и солидно. Это я умел. Через несколько недель мне поручили второго, потом третьего. Платили по две штуки за каждого, благодарили, обещали в скором времени привезти еще. Однако потом я почуял неладное. Те бедолаги – все мужики, слава богу, не бабы и не дети, иначе я б не смог, – они выглядели странно, как будто… ну, мы с тобой теперь знаем, ага? Их держали в том же или похожем заведении, и живыми они оттуда не вышли. Померли на операционном столе, видать. А мне, значит, полагалось замести следы. Они и твоего друга Теда хотели мне отдать, оставили меня с ним в комнате, штукатурку дали и прочее. Я их послал на хер. Орал, как резаный… Боже, прямо озверел. Человеку недолго озвереть. Превращаешься в Кинг-Конга в клетке, ей богу! – Перри смеется странным, нездоровым смехом, как чудом выздоровевший от чумы. – Ну, и вот. Они заметили, что я заметил, так? Один раз я прихожу со своим чемоданчиком и вижу труп… свежий. Тепленький еще. Я чуть не обоссался от страха, а потом снаружи завыли сирены. Мне и невдомек было, что происходит, пока копы не вломились в дверь. Толстый и тонкий меня подставили. Свалили на меня всю вину. Пятьдесят или шестьдесят покойников… а была ведь еще подсобка, так?

Про ту подсобку много слухов ходило. Если верить журналистам, Перри ударился во все тяжкие. По-видимому, у серийных убийц так принято. Им становится мало своих безумных деяний, аппетиты растут, они жадничают, теряют бдительность, выдумывают все более ужасные ритуалы – пока их наконец не схватят.

В подсобке нашли всю семью последней жертвы. То, что там случилось, заставило двоих следователей принять смертельные дозы наркотиков. Еще двое ушли в отставку.

– Все свалили на меня, – цедит Перри. – И мать, и ребенка убил я. Ты уж извини, плакать я больше не могу, год с лишним в неволе просидел. Сперва в тюряге, потом в больнице, а потом меня туда перевели. И все это время я был маньяком-убийцей. У меня теперь вставные зубы. Свои-то мне все повыбили. И я… я стал другим человеком. Так оно и бывает, да? Мы теряем себя. Становимся кем-то еще.

Перри содрогается.

– Ну, а ты? – спрашивает он. – У тебя какая история? Судя по тому, что я слышал, на тебя они взъелись еще больше, чем на меня.

Джо вздыхает, вкратце пересказывает ему события последних дней и выдает совсем уж урезанную версию своей биографии. Он не хочет подпускать Перри слишком близко, даже если тот говорит правду. Человек, решивший отплатить мистеру Ничего Особенного той же монетой, – не тот, с кем ему хотелось бы откровенничать.

– Механические пчелы, – бормочет Воган Перри. – Дела плохи, говоришь?

– Совсем дрянь. Может до войн дойти.

– Охренеть!

Автобус съезжает на дорогу с другим покрытием, вой шин сменяется низким рокотом.

– Ладно, это еще не все, – говорит Перри. – Я должен кое-что тебе рассказать. Потому что я перед тобой в долгу… И перед Далтоном, будь он неладен. Хочу отплатить. Тем более, раз оно так важно…

– Что?

– Твой приятель Тед, он… исповедался мне, другого слова не подберу. Видать, потому что я раньше людей хоронил. Вообще-то я не рассказывал ему про похоронное агентство – зачем? Да и не до того старику было. – На лице Перри читается ужас. – На нем живого места не осталось. Они его обработали, а потом рассказали ему, кто я такой, и привели ко мне. Хотели припугнуть Изувером Воганом, так? Но ему было уже плевать. Что-то оборвалось у него внутри, слышно было, как оно там болтается… Он просил отпущения грехов. – Перри вздыхает. – У меня. Из всех людей на белом свете он попросил отпущения грехов у меня – самого отпетого душегуба. А я не смог выполнить его просьбу. Видишь ли, на меня так давно никто не смотрел без ненависти, что я потерял дар речи. Молча глазел на него, а он, давясь, рассказал все и… умер.

Вогана Перри передергивает.

– Та штуковина, которую они ищут, – она в самом деле у тебя? – вдруг спрашивает он. – Всю эту петрушку не зря затеяли? Не на пустом месте?

– Она у меня, – слетает с языка у Джо. – Я понял, когда меня пытали.

– Шольт так и сказал. Для него это было что-то вроде откровения. Мол, будто ангел с небес сошел. Ну, а я… – Он осекается. – Тьфу. Трещу тут без умолку, как идиот.