Нахаловка 2 (СИ) - "lanpirot"

Нахаловка#2

Глава 1

Я висел, в чем мать родила, распятый, словно Христос на грубой деревянной крестовине, впивающейся в мою новоприобретенную молодую и нежную кожу острыми и шероховатыми задирами, причиняющими при каждом движении тела вспышки жгучей и раздражающей боли. Голова, туго стянутая какой крепкой и колючей хренью, невыносимо пульсировала, грозя с минуты на минуту развалиться на части, и этим причиняла мне неимоверные страдания.

Напряженные мышцы то и дело сводило жестокими судорогами, терпеть которые не было уже никаких сил. Но я каким-то Макаром еще держался, не позволяя себе зайтись в диком и истерическом вопле. Врешь, Семена Метлу так просто не сломать! Даже такими жестокими и примитивными пытками. Да я себе язык лучше зубами под корень отчекрыжу, чем произнесу хоть звук на радость моим неведомым мучителям! Только вот где я? Как сюда попал? И кто, сука, сотворил со мной такое? Все эти вопросы, хороводящие друг за дружкой в пульсирующей болью голове, оставались для меня настоящей загадкой.

С трудом разлепив опухшие и слипшиеся от подсохшего гноя веки, я огляделся. Даже каждое движение глазных яблок тоже причиняло мне боль. Да что же со мной сделали, твари позорные? Но давать ответ и на этот вопрос никто явно не собирался. Похоже, что меня просто оставили здесь подыхать… Только какой в этом смысл? Ведь в этом мире я никто. Безответный фраер[1]. Вусмерть укатанный[2] торчок. Кому он, нахрен, нужен? Да он и сам бы сдох! Вернее, я бы сдох… Так, кто сдох? Он или я? Я точно сдох. И он тоже сдох. Выходит, что мы оба сдохли? Тогда кто остался? Я или он? Я никак не мог с этим определиться — сейчас в моей черепушке творился настоящий хаос.

Окружающее меня пространство тонуло в густом сером тумане, не давая даже примерно понять, где я нахожусь. Холодный туман оседал крупными каплями на моей коже, покрывшейся крупными мурашками, заставляя все тело жестоко дрожать, словно конченного алика, не нашедшего даже глотка шнапса на опохмел. Но я, до хруста сжав зубы так, что заломило челюсти, продолжал вглядываться в этот странный туман, ливером предчувствуя приближающуюся задницу.

И она не замедлила явиться… Вернее они… Жмуры. С серыми бескровными рожами они тихо выплыли из такого же серого тумана и начали медленно приближаться ко мне, выстроившись в длинную нескончаемую вереницу. Я и не думал, что их столько накопилось за всю мою блатную жизнь… Хоть персональное кладбище открывай… Сквозь боль и судороги я умудрялся еще и веселиться. Да ты действительно больной на всю голову ублюдок, Семен Метла. Может, и недаром ты здесь?

Они проходили мимо меня, останавливаясь на мгновение и заглядывая мне в глаза, словно проклиная навеки вечные. И каждый такой взгляд жег меня, мою душу, не хуже каленого железа. Да я всех их и не упомню уже… Тех бедолаг, кому помог отправиться в Царство Божие, а кого спровадил прямиком в ад. Не всегда сам, и не всегда своими руками, но всегда с моего непосредственного распоряжения или молчаливого согласия… Власть, она всегда накладывает свои отпечатки… вносит в твою жизнь свои поправки и коррективы… От которых вовек не отмыться, не свести, не забить мазутой, как «шельмовские» наколки.

Кое-кого из тех, кто шел мимо меня, я отлично помнил, а кого-то даже и в глаза никогда не видел. Но это отнюдь не означало, что я не был повинен в его смерти. Скорее наоборот… это только усугубляло мою вину. И, похоже, что наступил час оплаты по просроченным счетам.

Рядом со мной гадко ухмыляясь, и посверкивая золотой фиксой во рту, прохилял расхлябанной походкой Вовка Дьяк — двадцатилетний грабитель-налетчик, жиган-беспредельщик. Несмотря на «юный» возраст считавшийся всамделишным Иваном[3] в кодле малолетних беспризорников, к чьей многочисленной своре[4], державшей в страхе один из небольших провинциальных городков, я прибился в начале тридцатых. Злобный больной ублюдок и опасная зубастая тварь. Но именно он — мой «первенец».

Остановившись на секунду напротив меня, Дьяк нервно пошевелил руками в карманах широких штанин, заправленных в искусно зашпиленные третями прохоря[5]. Он всегда так делал, когда собирался воткнуть кому-нибудь остро заточенное писало[6] под ребро. Но в тот раз я оказался быстрее… Его вскрытое моей заточкой горло — лучшее тому подтверждение, что не нужно недооценивать худого заморыша, посмевшего раззявить хлебальник на всесильного короля шпаны.

Покойник, видимо, хотел произнести что-то нелицеприятное в мой адрес, но из перерезанного горла донеслось только невнятное бульканье, и выплеснулась ему на грудь струйка черной густой крови. Злобно скрежетнув зубами, Дьяк плюнул кровавым сгустком мне в лицо, закинул за спину конец длинного полосатого шарфа, что вмиг пропитался из раны кровью, которая полновесными каплями оросила его начищенные до блеска сапоги, надвинул на белесые мертвые глаза кепку-восьмиклинку и похилял восвояси. Походу туда, откуда и вылез — из булькающей кипящей кровью адовой реки — Флегетона[7].

Мы и должны были встретиться с Вовкой, только не так, как это случилось сейчас, а в соседних котлах. Даже хвостатый черт-надсмотрщик мог быть у нас один на двоих. Но что-то пошло не так, как должно, и эту ошибку вскоре исправят, отправив меня наконец по заслуженному этапу — на первый пояс седьмого круга ада[8]. Откуда, спросите вы меня, я об этом знаю? Так было время полистать литературку во время многочисленных отсидок, и «Божественная комедия» безумного стихоплета Данте Алигьери была выучена мною едва ли не наизусть. Особенно эти сроки из двенадцатой песни:

'Но посмотри: вот, окаймив откос,

Течет поток кровавый, сожигая

Тех, кто насилье ближнему нанес.

О гнев безумный, о корысть слепая,

Вы мучите наш краткий век земной.

И в вечности томите, истязая!'

Да, у меня было достаточно времени подумать о бренности бытия и собственной дальнейшей судьбе. И я не испытывал на этот счет никаких заблуждений, поскольку прекрасно знал, что за все содеянное в этой жизни придется платить. Ведь и я сам большую часть своей жизни проповедовал эту простую истину: за все нужно отвечать! Иногда по понятиям, а иногда — и по жизни! И я, отнюдь, не исключение из правил…

Но… что-то в этом мире пошло не так и, зажмурившись, я не отправился по ожидаемому маршруту до конечной станции «Ад», а внезапно получит второй шанс, «возродившись» в теле конченного торчка, сдохшего от передоза в будущем, спустя более тридцати лет.

Что это было: случайность, насмешка богов или сбой в отлаженном механизме «Колеса Сансары»[9]? Я не знал. Возможно, что и всё сразу. Однако, судя по моему нынешнему положению, в «Небесной канцелярии» наконец-то разобрались, что к чему, и скоро я отбуду на утлом суденышке Старого Харона на вечное поселение в Геене Огненной[10]. Ну… Хоть погреюсь…

Вереница мертвяков все шла и шла мимо меня, пока совсем не иссякла. Шедший последним отчего-то смутно знакомый пацанчик остановился напротив. В его глазах плескалась вселенская тоска, от которой мне отчего-то стало совсем неуютно — ведь эту изможденную физиономию я видел не далее, как вчера, в мутном зеркале заброшенного дома, в котором я очнулся.

«Так это же я… — Ужасающая догадка обожгла мое и без того воспаленное сознание. — Вернее, он — Тимоха!» — Это был тот самый деревенский наркоман, откинувший копыта от передоза, и в чьем молодом теле я оказался по какому-то высшему недоразумению.

— Ты это… пацанчик… — прохрипел я спекшимся от обезвоживания горлом. — Ты на меня зла не держи! Вот в твоей смерти я точно не при делах! Зуб даю… — Добавил я, а в голове шевельнулась одна шкурная мысль — так это, вообще-то, его зуб, хоть и ставший моим неизвестно с какого перепуга.

— Я знаю… — глухо, словно голос шел из железной бочки, произнес натуральный Тимоха. — И не виню… Ведь я сам себя в гроб вогнал… Только понял я это, уже сдохнув… Просьба у меня к тебе, Семен, — в его глазах неожиданно вспыхнул лучик надежды, — о родителях позаботься. Мать, если бы не ты, с ума бы сошла… Да и отец… Раз уж тебе такая доля выпала, побудь им настоящим сыном вместо меня… лучше меня… Ведь и ты, — он кивнул вслед исчезающей в тумане толпе мертвецов, — совсем не ангел. А это тебе зачтется… при распределении… Все в этой жизни и после нее — не просто так… Совсем не просто… Пообещай, что не оставишь их заботой и не бросишь в старости! — Его голос набрал «обороты» и зазвучал тревожно и требовательно. — Клянись! — Неожиданно чистым и звонким голосом потребовал Тимоха. — Клянись!