Стивен Эриксон - Память льда. Том 2
Парана охватило интуитивное озарение.
— Дома Азатов. Колода Драконов!
Скрытая капюшоном голова слегка повернулась, и Паран ощутил на себе холодный, нечеловеческий взгляд.
— Да, Ганос Паран.
— Дома забирают души…
— И связывают на одном месте. Там, где до них не дотянется Хаос.
— Тогда не важно, падёт ли Тьма.
— Не будь глупцом. Потери и преимущества накапливаются, меняют расположение сил, но не всегда настолько, чтобы восстановить равновесие. Сейчас оно нарушено, Ганос Паран, и приближается к пределу. Война, что казалась нам, пойманным в ней, вечной, может завершиться. Что именно ждёт нас всех, если это произойдёт… что ж, смертный, ты сам почувствовал его дыхание позади нас.
— Я должен поговорить с Рейком.
— Тогда найди его. Если, конечно, он по-прежнему носит с собой меч.
Легко сказать…
— Постой… Что ты имеешь в виду? «Если он носит меч?»
— То, что сказал, Ганос Паран.
Но зачем бы ему отказываться от меча? На что ты намекаешь, Драконус, Худ тебя побери? Проклятье, мы же говорим про Аномандра Рейка! Если б мы жили в какой-нибудь безмозголой сельской сказке про дурачка, который в поле нашёл волшебный меч, тогда, конечно, он бы мог его и потерять. Но… Аномандр Рейк? Сын Тьмы? Владыка Лунного Семени?
Драконус хмыкнул, это привлекло внимание Парана. Прямо перед ними, запутавшись в ослабших цепях, лежала огромная демоническая фигура.
— Бирис. Я сам его убил. Давно, так давно. Вот уж не думал… — Драконус подошёл к чернокожему созданию, наклонился и — к вящему удивлению Парана — взвалил тело на плечо. — В повозку, старый мой враг… — проговорил Драконус.
— Кто призвал меня, — пророкотал демон, — чтобы биться с тобой?
— Всегда один и тот же вопрос, Бирис. Я не знаю. Никогда не знал.
— Кто призвал меня, Драконус, умереть от меча?
— Он уже наверняка давно умер.
— Кто призвал…
Драконус и демон у него на плече продолжали свой бессмысленный разговор, а Паран почувствовал, что его уносит прочь, слова стали неразборчивы, образы поблекли… и вот он вновь стоял на каменных плитах в Доме Финнэста.
— Аномандр Рейк. Рыцарь Тьмы, Высокого дома Тьмы… — Он напряг глаза, чтобы выхватить призванное изображение среди бесконечного ряда резных фигур на плитах.
Но оно не явилось.
Почувствовав внезапный холод в животе, Паран мысленно потянулся, устремился к Высокому дому Тьмы, разыскивая фигуру с чёрным мечом, увитым призрачными цепями…
Капитан и сам не понял, что́ ринулось ему навстречу, ослепило, ударило в голову — вспыхнуло…
…затем пришло беспамятство.
Он открыл глаза навстречу пятнам солнечного света. По виску пробежала прохладная струйка воды. Свет на миг заслонила тень, а затем возникло знакомое круглое лицо с маленькими, цепкими глазками.
— Молоток, — прохрипел Паран.
— Мы уж сомневались, что вы вообще вернётесь, капитан. — Он поднял мокрую тряпку. — Вас некоторое время била лихорадка, сэр, но теперь вроде бы отступила…
— Где?
— В устье реки Эрин. У Ортналова Разреза. Сейчас полдень — Быстрому Бену пришлось вас вчера разыскивать, капитан. Слишком большой риск, что на открытой местности нас засекут перед рассветом. Мы вас просто привязали к кворлу и быстро улетели.
— Быстрый Бен! — пробормотал Паран. — Зови его сюда. Живо.
— Вот это запросто, сэр. — Молоток отодвинулся и махнул кому-то сбоку.
Возник чародей.
— Капитан. Поблизости четыре кондора пролетели с рассвета — если они нас ищут…
Паран покачал головой.
— Не нас. Семя Луны.
— Может, и так, но, стало быть, они его пока не увидели, а это очень маловероятно. Как спрятать летающую гору? Скорей уж…
— Аномандр Рейк.
— Что?
Паран закрыл глаза.
— Я искал его — через Колоду, как Рыцаря Тьмы. Чародей, по-моему, мы его потеряли. И Семя Луны. Мы потеряли тисте анди, Быстрый Бен. Аномандра Рейка больше нет.
— Гнусный город! Грязный! Гадкий! Гротескный! Крупп горько жалеет, что вообще увидел это поселение…
— Это ты уже говорил, — пробормотал Скворец.
— Зловещее знаменуют оные зловещие знамения. Ужас вселяют в сердце оные безлюдные улицы и оные гигантские стервятники, что поселились в нём и парят свободно в чистом небе — прямо над благородной главою Круппа. Когда, о, когда же явится тьма? Когда падёт милосердная тьма, вновь вопрошает Крупп, дабы благословенная слепота увенчала достойных нас и даровала таким образом вдохновению возможность озарить и открыть хитрость из хитростей, ловчайшую ловкость рук, неиллюзорность иллюзии и…
— Два дня, — простонала Хетан, с другой стороны от Скворца. — Я лишила его голоса на… два дня. Надеялась, что хватит на дольше, сердце у него чуть не выпрыгнуло.
— Заткни его снова, — буркнул Кафал.
— Сегодня вечером. И если повезёт, он слова не сможет сказать до самого Маурика.
— Прекрасная дама неверно поняла несвойственную Круппу молчаливость! Он клянётся! О нет! Он истинно умоляет избавить его от грядущих заполошных телодвижений ночи — сей и всякой последующей! Ибо Крупп слишком тонок душевной организацией, слишком легко обретает синяки, царапины и ушибы. Никогда прежде Крупп не ведал ужасов кувырков и вовсе не жаждет вновь испытать указанного терзания собственного совершенного тела. Итак, в объяснение оной противоестественной лаконичности, роковые два дня, когда в одеяния молчания столь неуместно облачился достойный Крупп, будто в лихой саван уныния… В объяснение да будет сказано! Крупп, дражайшие друзья, размышлял. О да! Предавался думам! Таким, каковых никогда прежде и не подумал бы удумать. Никогда и нигде! Думам, столь осиянным славой, столь ярким, что ослепили бы его смертных сородичей, столь сногсшибательным, что они лишили бы всякого страха, оставив лишь незамутнённую отвагу, коя, будто тончайший парус, несёт плот мыслей в самое устье рая!
Хетан фыркнула.
— Да какие там кувырки. Так — перекатики. Но ладно, сегодня я тебя по полной покувыркаю, скользкий человек!
— Крупп молит, о, как беззаветно молит он небеса никогда не укрываться тьмою! Умоляет глубины породить лишь краткую вспышку, незаметную в мире, исполненном чудодейственного света! Сдержись, о, милосердная тьма! Нам следует идти вперёд, отважный Скворец! И только вперёд! Без отдыха, без передышки, без малой задержки! О, пусть ноги наши изотрутся по колено, молит отчаянный Крупп! Ночь, о ночь! Не зови к себе смертоносные виденья — узри мула, который ведь был там и не мог не видеть, а ныне измучен и истощён увиденным! Измучен до полусмерти одним лишь простым сочувствием! О, не слушай Круппа и его тайного вожделения покончить с жизнью в руках изумительной женщины! О не слушай! Не слушай, покуда само значение слов не растает…
Хватка смотрела на чёрные воды Ортналова Разреза. Куски льда качались в потоке, со скрежетом ломились вверх по течению. На юго-востоке Коралловая бухта белела, словно зимнее поле под звёздами. Путь от устья реки Эрин занял всего половину ночи. Отсюда «Мостожоги» пойдут пешком, перемещаясь из укрытия в укрытие, обходя тёмные, заросшие лесом горы по сравнительно ровной местности между Разрезом и хребтом.
Хватка покосилась на пологий склон — туда, где капитан Паран сидел с Быстрым Беном, Штырём, Чубуком, Пальчиком и Перлом. Сборища магов всегда заставляли её нервничать, особенно если приходил Штырь. Под кожей, под волосяной рубахой в нём жила душа сапёра — полоумная, как и у всех сапёров. Чары Штыря были печально непредсказуемы, и много раз она сама видела, как Штырь открывал Путь одной рукой, а другой в это время бросал морантскую взрывчатку во врага.
Остальными магами «Мостожогов» тоже особо гордиться не стоило. Перл — тонкопалый напанец, который брил голову и напускал на себя важный вид, утверждая, что обладает глубокими познаниями о Пути Руз.
У Чубука в роду были сэти, и он всячески подчёркивал важность своей родословной тем, что обвешивался бесчисленными амулетами и талисманами этого северного племени из Квон-Тали, хотя сами сэти уже давно фактически исчезли — настолько полно ассимилировались в квонскую культуру и быт. Но всё равно Чубук носил поверх обычной формы романтические сэтийские одеяния, которые, правда, сшила на заказ портниха, работавшая обычно на одну из театральных трупп в Унте. Хватка не знала толком, какой Путь использовал Чубук, поскольку его ритуалы призыва силы обычно длились дольше среднестатистической битвы.
Пальчик заслужил своё имя привычкой отрезать пальцы ног у мёртвых врагов — не важно, сам он их убил или нет. Он выдумал какой-то сушильный порошок, которым обрабатывал трофеи, прежде чем нашить на свой жилет — несло от него, как из склепа в сухую погоду или как из землянки нищего во время дождя. Пальчик утверждал, будто он — некромант и какой-то ужасно неудачный ритуал сделал его сверхчувствительным к призракам — они, мол, теперь ходят за Пальчиком, но если отрезать пальцы на ногах, они теряют равновесие, часто падают, и ему удаётся от них легко оторваться.
