Анна Мистунина - Пути непроглядные
– Бей, Рольван, бей!
Они опоздали – не потому, что Рольван замедлил последовать совету. Уже в тот миг, когда Крахнен открывал рот, было поздно. Старик обмяк в ременных путах, и одновременно лопнули ремни на втором пленнике. Серая тень метнулась к Крахнену, бегущему навстречу с занесенным мечом. Неожиданно ярко блеснули в свете костра клыки, и воин упал с перекушенным горлом. Еще одно мгновение Рольван видел ее – огромную всклокоченную волчицу, оскаленную пасть, горящие оранжевым огнем глаза. Потом она рванулась прочь, быстрая, как молния, и мечи подоспевших воинов пронзили пустоту.
Никто не произнес ни звука, пока Игарцис опускался на колени, прижимал пальцы к впадине у горла Крахнена, пока закрывал ему глаза. Подняв голову, сказал то, что все уже и так поняли:
– Мертв.
Дружинники зашевелись, как будто это слово разорвало их оцепенение. Одни озирались, ища врага, другие в священном жесте прикладывали пальцы к сердцу и ко лбу, призывая божью помощь. Торис бросился к старому дрейву, подняв меч, но удара так и не нанес. Все услышали его недоуменный голос:
– Этот тоже мертв!
И тогда зарыдал Альдранд, громко, словно насмерть перепуганный мальчишка-простолюдин. Упав на колени и размазывая кулаками слезы, он принялся молиться во весь голос с истовостью, которую оценил бы погибший Крахнен. Воины и слуги, все, кроме часовых, один за другим присоединились к нему.
Ловить в ночном лесу сбежавшую волчицу – даже прикажи Рольван такое, его все равно никто бы не послушался. Все равно, что пытаться вернуть в тело ушедшую жизнь. Вздохнув, он опустился на колени и склонил голову.
У разрушенного святилища задержались ненадолго: предали огню хижины, перетаскав заготовленные дрейвами для ритуального костра дрова ближе к дубам, подожгли и их. Воины, с молчаливого разрешения командиров, осквернили жертвенный камень, испражнившись на него, и Рольван едва удержался, чтобы, забыв свой высокий чин, не поучаствовать в общей забаве. Исход похода получался мрачным. Из убегавших разными путями дрейвов в живых осталась волчица да еще один, немолодой, изрядно потрепанный, с обрубленной по локоть правой рукой – его в путах и под неустанным присмотром вез в столицу Шаймасов отряд. Из дружинников уцелело немногим больше половины. Выжившие, в бинтах и пятнах засохшей крови, выглядели немногим лучше покойников. Обратно отправились все вместе, кратчайшим путем, наполняя лес хрустом и позвякиванием, кашлем, хрипом и негромкими голосами. На носилках стонали и бормотали в забытьи раненые и среди них Эранд, горящий в лихорадке, но все еще живой.
День святой Дасты, называемый еще днем начала лета и праздником цветов, спешил оправдать свое название, для чего призывал на помощь все силы земли и неба. Легкий ветерок относил в сторону запахи пота и ран, какие сопровождают из похода любое войско. Лес полнился птичьим гамом и щебетом, медовыми ароматами множества трав, от которых невольно кружилась голова – сказать по правде, она могла кружиться от потери крови или от недосыпания, или, еще хуже, от пережитого страха, но кто в здравом уме захочет в таком признаваться? Тем более, что пахло и правда сильно. На прогалинах и по берегам ручьев под щедрыми солнечными лучами поднимались клевер и колокольчики, длинные стебли белоцветки и нежные, как распустившиеся в траве звезды, ромашки. Воздух был теплым с утра, а к середине дня прогрелся так, что дружинники под кольчугами и кожаными панцирями обливались потом.
– И как мы не разглядели, что это девка?
Обернувшись на голос, Рольван увидел, как Торис, сняв и повесив у седла шлем, всеми пальцами чешет свой мокрый затылок. Волосы его висели грустными сосульками, усы поникли, а обычно выбритый подбородок покрывала светлая щетина. Улыбка же сияла насмешливой белизной, как будто для печали не было вовсе никаких причин.
Оставив в покое свою голову, Торис недоуменно наморщил лоб и повторил:
– Как не разглядели?
– До того ли нам было, – пожал плечами Рольван. – Да если бы и разглядели, что бы ты стал делать? Дрейвка – это уж слишком, даже для тебя.
Светловолосый гигант лишь усмехнулся, поправляя на груди побуревшую повязку. Первобытный ужас, овладевший ими всеми после ночного происшествия, на солнце поблек и почти растаял. Теперь Рольван не смог бы с уверенностью сказать, что он в действительности видел, а что было всего лишь игрой теней и света или порождением разыгравшегося воображения. И хоть он не сомневался, что своими глазами видел волчицу, перед этим бывшую дрейвкой, все же предпочел бы не рассказывать об этом епископу или тидирскому совету и уж тем более не подкреплять свой рассказ клятвой.
Единственным, что осталось реальным при свете дня, были два тела – Крахнена с перегрызенным горлом и старого дрейва, на чьем теле не было ни единой раны. Их похоронили рядом, словно добрых друзей, но если кому и могла бы померещиться в том некоторая насмешка, ни Рольвану, ни остаткам его отряда было не до смеха.
– Что-то ты совсем приуныл, командир, – заметил Торис, понаблюдав за ним немного.
– А чему радоваться?
– Как чему? Ты живой, я живой. Мальчишка вот живой…
Он хлопнул по плечу старательно клевавшего носом Альдранда с такой силой, что его каурый шарахнулся в сторону, а сам Альдранд чуть не вылетел из седла. Выпрямился, ошалело протирая глаза. Торис усмехнулся и заключил:
– А дрейвы мертвы. Кроме девки, ну, то невелика беда. Дэйг будет доволен – мы отомстили за его тидиру. Слышал я, он обещал тебе за это какую захочешь награду?
– Не знаю, где ты мог такое услышать.
– И не узнаешь, не проси, – ухмыльнулся гигант. – А больше всего меня обрадует, когда мы доберемся до деревни или хоть какого постоялого двора. Чарка пива мигом излечит мои раны, да и твои тоже!
– Кто о чем, а ты все о пиве! Но я тоже хотел бы оказаться подальше от леса и вообще от всего этого, – Рольван невольно передернул плечами.
– Да уж, хватит с нас волчиц! Я предпочитаю других девок – таких податливых, знаешь? Кстати, в деревне…
– Наверно, ты прав, Дэйг будет доволен, – проговорил Рольван, обращаясь скорее к самому себе, чем к пустившемуся в описания деревенских красавиц приятелю. – И это всего обиднее.
– Что? Почему это?
– Почему? Подумай сам, сколько смертей, и добро бы на войне, так нет! Все ради каких-то дрейвов, о которых мы до сих пор и думать не знали! Крахнен – чем он такое заслужил? Подумай, Торис. Чем мы вообще тут занимались?
Он увидел недоуменный взгляд друга и смущенно замолчал. Пускаться в откровения вообще-то не входило у него в привычку, да и Торис был не из тех, кому идут на пользу сложные рассуждения. В трудный час, сколько бы ни было перед ними врагов, на него можно было рассчитывать смело. Те же опасности, что происходят изнутри, вопросы и сомнения были ему неведомы, и Рольван нисколько на него за это не обижался.
Он усмехнулся, переводя сказанное в шутку, и добавил:
– И пленных проглядели. Как мы могли?
– Ну, одного-то все ж везем! Не завидую ему – еще пожалеет, что на свет родился! – Торис хмыкнул, не спеша накрутил на палец свой обвисший ус и изрек с непривычным для себя глубокомыслием: – Святейшество, говорят, мудрее всех на свете. Уж он-то точно знает, как оно правильно. Его и спроси, а он тебе скажет. А работу свою мы выполнили, ведь так?
– Пожалуй.
– И вот что я тебе еще скажу, командир: ты хандришь, но добрая выпивка это поправит. А если еще взять девок и хорошенько их…
– Понял я, понял, – Рольван заметил, что юный Альдранд слишком уж внимательно прислушивается к разговору, и закончил вполголоса, так, чтобы слышал один Торис: – Так и поступим, решено. Дай только добраться до деревни.
Его святейшество отец Кронан, старший епископ Лиандарса, ничего не разъяснил Рольвану по его возвращении. Он был убит в ту самую ночь, которую Рольван провел на одном из деревенских сеновалов в компании Ториса, бочонка пива и двух девиц, стыдливо хихикавших поначалу и все более смелых с каждой следующей кружкой.
Убийцу опознали по приметной вышивке на плаще – сопротивляясь, Кронан ухватился за воротник нападавшего и оторвал от него кусок, так и оставшийся зажатым в мертвых пальцах. Это оказался Гвейр, воин родом из Каэрдуна, четыре года как поступивший на службу к тидиру Дэйгу, умелый боец, знаток множества песен, от древних, сложенных еще в незапамятные времена повествований о богах и героях, до распеваемых по трактирам непристойных стишков. Именно за свой музыкальный дар вообще-то не блещущий красотой Гвейр был ласково встречаем везде, в том числе и на женской половине замка, в комнатах покойной тидиры. Там он охотно принимал знаки внимания от многих дам, умудряясь при этом ни одной из них не давать ни обещаний, ни поводов для ревности – умение, которому можно только позавидовать.
