Николай Желунов - Дозоры не работают вместе
Яровой много учился и много работал для дела Света; он не понимал, как можно в одном городе мирно уживаться с врагом. Он верил, что однажды настанет день, когда Договор будет разорван, и тогда – Андрей не сомневался – Москва будет очищена от Темной нечисти.
Учиться Яровому на добровольных началах помогал Адам Францевич Крыницкий. Андрей по-тимуровски бескорыстно доставлял старику на дом продукты из магазина, и тот с удовольствием проводил время в беседах с молодым Иным.
– Знаете, Андрей, – говорил Крыницкий, прихлебывая чай, – я могу вас понять, я сам был когда-то юным и горячим. Но представьте, что бы мы делали друг без друга – Темные и Светлые? Мы же умерли бы от тоски. Или хуже того – принялись бы воевать внутри нашего Дозора, выясняя, кто светлее. А сейчас все гармонично, пусть и болезненно. Помните у Маркса? Единство и борьба противоположностей: диалектическое единство. Представьте себе, у меня были добрые знакомые в их среде… с Михаилом Афанасьевичем Булгаковым мы даже немного дружили. Бедняга, он совершил фатальную ошибку, когда записал одну любопытную подлинную историю под видом фантастического романа: свои же Темные ему потом не дали жить; да и роман до сих пор не издан.
– Если так рассуждать, – криво усмехался Яровой, – то и с Гитлером надо было мирно уживаться, грозя кулаками из-за кордона. И с Муссолини, и с самураями.
– Что ж, разве status quo не был бы лучшей альтернативой для огромной массы людей, погибших во Второй мировой с обеих сторон?
Андрей не сразу нашелся с ответом. Он взглянул на мир глазами Иного совсем недавно, но интересы людей для него уже стали чем-то второстепенным. Человеческий мир становился лишь красивой ширмой, за которой творилась тайная история, шла игра с высочайшими ставками.
– Любая борьба не обходится без жертв, – угрюмо сказал Яровой, – мы, Светлые, тоже платим за будущую победу, и по самой высокой расценке.
– Выходит, цель действительно оправдывает любые средства?
Андрей нахмурился:
– Нет, я этого не говорю…
– И на том спасибо, – рассмеялся Адам Францевич.
– Нет, но… когда начинается открытая война, эти рассуждения теряют смысл. Понимаете, Гитлер явился в сорок первом, чтобы уничтожить нашу страну. И Темным мы в этом городе не нужны: они точно так же желают одного – нашей погибели. Свет и Тьма никогда не будут жить в мире! Ведь все вокруг отдают себе отчет, что наш Договор – фикция. Возможность перегруппироваться и нарастить мышцы для новой войны.
Крыницкий долго смотрел в окно на алые звезды Кремля, затем сказал со вздохом:
– Без Тьмы не будет и Света, Андрей.
В промозглое и слякотное утро седьмого ноября 1957 года мотоцикл Ярового с треском и рокотом вкатился во двор массивного дореволюционного дома в Большом Комсомольском переулке. Андрей разогнал шумную стайку сбежавшихся посмотреть на мотоцикл мальчишек и помог Адаму Францевичу устроиться в коляске.
– Я помню, такой же мерзопакостный денек, – старик, сверкая золотым зубом, улыбался мальчишкам, – был сорок лет назад в Петрограде, когда начался этот любопытный эксперимент.
Они промчались через Старую площадь в Китай-город и, бросив мотоцикл на улице Степана Разина, пробирались через толпу к собору Василия Блаженного. Уже здесь Яровой кожей ощутил едва уловимую электрическую вибрацию воздуха – что-то подобное можно почувствовать вблизи находящихся под напряжением высоковольтных линий. «В Сумрак не суйтесь, Андрей», – не терпящим возражений тоном бросил старик. Он шагал неторопливо, но почти напролом – столпившиеся на подходах к Красной площади зеваки расступались перед ним, как шуга перед ледоколом. Андрей едва поспевал следом. Подойдя к оцеплению дружинников с красными повязками, Крыницкий коснулся золоченым набалдашником трости локтя одного из них и что-то шепнул ему на ухо. Глаза дружинника затуманились. Он грубовато пихнул в плечо своего товарища, освобождая проход на площадь для старика:
– Пропусти, ну. Кому говорю.
– Благодарствую, гражданин, – поклонился Крыницкий.
Заканчивался военный парад. Под бравурное громыхание марша протопали мимо когорты летчиков в теплых шинелях, шеренги суровых моряков в бескозырках. На тонких колесиках прокатились по брусчатке массивные ракеты, похожие на огромные карандаши. Солнышко прорвалось сквозь влажно-ватную пелену в небе и засияло серебром и медью на тубах оркестра, и тот, словно дождавшись сигнала, развернулся, зашагал – ать-два, ать-два – в колыхании красно-золотых вымпелов вниз по Васильевскому спуску под «Прощание славянки».
После этого пять тысяч спортсменов в трико под музыку демонстрировали живые фигуры. Это выглядело довольно скучно: толпы перебегающих туда-сюда молодых людей и девушек. Впрочем, подумал Андрей, с высоты должно смотреться эффектно.
– На площадь вступают, – радостно сообщил голос женщины-диктора из динамиков, – трудовые коллективы столицы. Немеркнущим светом Великого Октября освещены лица советской молодежи.
– Пока можно пройти, идемте поближе к Мавзолею, – предложил Адам Францевич, – оттуда будет лучше видно.
Они неторопливо пересекли покрытую брусчаткой площадь: старик с тросточкой и поддерживающий его под руку молодой человек. Свидетелями этого наглого нарушения порядка были тысячи людей – и Яровой невольно похолодел, чувствуя себя под их взглядами словно муха на обеденном столе, – но никакой реакции не последовало. Будто все тысячи глаз в эту минуту были устремлены на что-то другое. А от Исторического музея, из боковых проходов, уже валили на площадь нестройные колонны с портретами вождей и охапками бумажных цветов. В динамиках зазвенел «Интернационал».
– Заветам великого Ленина верны! – умирая от счастья, проинформировала диктор. – Страна первого космического спутника, юная родина Октябрьской революции, сегодня на марше труда и мира!
Андрей приметил в толпе у подножия Мавзолея Ленина-Сталина знакомого парня из Ночного Дозора и помахал ему рукой; тот сдержанно кивнул в ответ. Зрители под кремлевской стеной возбужденно и весело обменивались впечатлениями о параде. Перед трибуной медленно проехал огромный транспарант с портретами Ленина, Хрущева и Маркса, за ним семенили пионеры с флагами республик СССР и стран Варшавского договора. «Красота, – подумал Андрей – когда бы еще я смог понаблюдать это все отсюда?» Крыницкий смотрел куда-то поверх голов, Яровой перехватил его взгляд – и почувствовал бегущий между лопаток холодный ручеек. По обе стороны Мавзолей будто прикрывали редкие цепочки Светлых; большинство из них были еще не знакомы новичку Дозора, но он уже безошибочно выделял их среди неприкаянных трудящихся столицы, приглашенных на трибуны поглазеть на шествие. Лица Иных были внимательны и сосредоточенны: лица сотрудников, занятых серьезным, может быть, даже опасным делом. Андрей поднял голову и оцепенел. Краем уха он уловил: «Интернационал» сменила песня «Смело, товарищи, в ногу». Диктор продолжала экстатический монолог:
– Вперед к новым победам, к неизбежному торжеству коммунизма во всем мире! Ура, товарищи!
Но Андрей уже не слышал ее. Он смотрел на Бориса Игнатьевича Гесера, что приветливо помахивал рукой с трибуны Мавзолея, стоя между товарищами Хрущевым и Брежневым. В элегантном бежевом плаще и щегольской шляпе шеф напоминал иностранного посла. Вот он обернулся, поймал изумленный взгляд Ярового, быстро подмигнул ему.
– Теперь можете заглянуть в Сумрак, – Адам Францевич говорил шепотом, но Андрей услышал его даже сквозь грохот музыки и шум толпы, – только на минутку, и сразу возвращайтесь назад.
– Я не хочу, – удивляясь себе, прохрипел молодой человек. – Что там такое?
– Лучше увидеть самому. Вы же Светлый дозорный, неужто боитесь?
«Он не просто так приволок меня сюда, этот седенький полячишка, – подумал Андрей. – Это часть обучения, возможно, даже какое-то испытание… В самом деле, да что же там такое?»
Он осторожно соскользнул в Сумрак – шум толпы сразу стал тише, зазвучал будто из-за стены. Дохнуло холодом. Музыка исчезла. Все звуки заслонило мерное ритмичное гудение – будто рядом работал на полную мощность огромный генератор. Черно-синим беспокойным морем колыхались идущие через площадь в сторону Василия Блаженного людские колонны, а над ними – Андрей задохнулся от удивления – переливалась исполинская радужная воронка. От каждого из проходящих мимо трибун человека она выхватывала тонкий ручеек Силы и уносила вверх, в мерцающее энергией небо, а оттуда направляла яростно скрученным жгутом в квадратное отверстие на крыше Мавзолея. Каждый, понял Андрей, каждый из тех, кто пришел сюда сегодня – и солдат, и зевака, и член Политбюро ЦК, и простой рабочий: сотни тысяч, возможно, миллионы человек за утро, – все отдали частицу своей светлой, праздничной энергии в этот общий котел.
