Антон Орлов - Западня для ведьмы
– Тогда ты должна поменять местами свои башмаки, – глянув на ее ноги, обутые в приютские туфли для девочек, заметил чворк деловито.
Он хоть и не перестал бояться, все же немного успокоился: не похоже, чтобы ведьма обманывала.
– Не сейчас. Я тебя позову, тогда проводишь меня, и я отдам тебе курточку. Дай слово по всем правилам, что явишься на мой зов.
Ворота на мост были наглухо закрыты. Хорошие ворота – из драконьего дерева, окованные железом, еще и с амулетами, спрятанными в специально выдолбленных тайниках.
Ниларьягдунский князек, торопливо облачившийся в заношенный парчовый халат и тюрбан с павлиньим пером, так нервничал и потел, что нижнюю тунику из тонкого шелка хоть выжимай. Он не хотел ссориться ни с окаянным народцем, ни с ларвезийским магом-одиночкой.
В Суринани таких, как этот, называют не «ущербными», а «одиночками», даже если те принадлежат к каким-нибудь сообществам. Посудите сами, уважаемые, ущербен ли тот, кто способен без подмоги дать отпор амуши? Уж эти спесивые бледняки с севера порой так сказанут, словно задумали отбить заработок у рыночных сочинителей небылиц.
Народец по давнему уговору дважды в год задабривали жертвами: князек заставлял деревню покупать вскладчину на невольничьем рынке кого-нибудь из тех, кого отдавали по дешевке. Дело житейское: хочешь – не хочешь, а никуда не денешься.
Сейчас он получил недвусмысленное предупреждение: этих чужаков на ту сторону не пускать, иначе пеняйте на себя.
Оттуда, где творилось не пойми что – издали не разберешь, – в Ниларьягдун примчались двое всадников на взмыленных лошадях. Вернее, домчался-то один, а второго, когда уже было рукой подать до окраинных построек, догнали стиги. Боги великие, как этот несчастный кричал, и как пронзительно не ржала даже, а тоже кричала его кобыла… Но к тому времени, как подоспели их спутники, разделавшиеся с целой сворой таких же тварей, и человек, и лошадь были мертвы, а стиги ускакали наперегонки в прожаренную солнцем пыльную даль.
Страшная куча разодранных окровавленных останков, и среди них сверкают, словно расшитые алмазами, шкурки соленурок. Хорошо бы никто из чужаков не прибрал их, вот была бы награда ниларьягдунскому владетелю от богов-милостивцев!
От души пожелав безвременно сгинувшему страннику добрых посмертных путей, он нет-нет, да посматривал на драгоценные шкурки и велел племяннику стеречь, чтобы не успел вперед своего господина какой-нибудь пронырливый почитатель Ланки из деревенских.
Племянник не дурак, хоть и не снял еще матхаву: благочестиво читая молитвы, обращенные к Кадаху и Акетису, он не спускал глаз с наследия погибшего. Был бы князев сын жив, вырос бы, верно, таким же славным и находчивым юношей… Но сына в двенадцатилетнем возрасте растерзал народец, в отместку за то, что князь пропустил тогда через мост бледняков-кладоискателей, разоривших сокровищницу амуши в старых развалинах.
Князь не хотел потерять тех, кто у него еще остался. Две дочери остались, обе уже просватаны. Жена, которая слегка не в себе с тех пор, как их мальчик умер ужасной смертью. Три болтливые молоденькие наложницы. Смышленый племянник, взятый в дом наследником.
Амуши найдут, на ком отыграться, так что он не поддался ни на уговоры, ни на угрозы и эту компанию спровадил. Посоветовал им дальше по реке смастерить плот да переплыть на тот берег, для мага с помощниками-амулетчиками это не труднее, чем сгрызть горсть жареных семечек.
Все три гостьи напоминали акул, которых Зинта видела на картинках. По-хищному остроносые, большеротые, тонкогубые. Глаза – невеликие щелки, зато пронзительно-любопытные. И похожи друг на друга – сразу видно, что это мать с дочками.
Самой миловидной из них была сама Табинса. Как говорят о таких в Ларвезе, «не красотка, но раз-два – и охомутает».
«А девчонки у нее нехороши собой, нелегко будет пристроить, то-то до сих пор женихов не нашлось», – подумала Зинта с невольным стыдом за свою зложительскую мысль и вполне доброжительским сочувствием к родственницам Суно.
Табинса умела себя держать, а ее дочери – и впрямь истинные молодые акулы. Они носились по тихому когда-то заливу, поднимая тучи брызг, и наперегонки бросались на добычу: на женатого почтальона средних лет, с торчащими, как часовые стрелки, усами, на смазливого молочника, на соседа-капитана, заглянувшего к матушке Сименде с редкими пряностями из заморских колоний, на мага-студента, присланного из Академии для уничтожения гусениц, напавших на розовые кусты перед домом.
Франтоватый почтальон, слывший бабником, от Глодии с Салинсой оторопел, в особенности после того, как старшая с зубастой ухмылочкой брякнула, что закон-де позволяет развестись с надоевшей старой женой ради молодой невесты, так за чем дело стало?
Застенчивый молочник, который, по наблюдениям Зинты, скорее стал бы строить глазки Эдмару, чем заигрывать с девицами, боялся их, как оравы гнупи после захода солнца, и старался поскорее убраться прочь. Две юные акулы кружили около него, хихикали, бесстыже приставали с каверзными вопросами, чуть ли не щипались, так что он выскакивал на улицу весь красный, едва не опрокидывая свою тележку с бидоном.
Изумленный капитан дальнего плавания помянул полосатых демонов и буйных дочек Морского Хозяина – Глодия с Салинсой приняли это за комплимент и поспорили, которая из них ему больше понравилась. Уточнить не было возможности: капитан с тех пор не приходил.
Парень из Магической Академии вел себя, как скучный зануда, но, прощаясь с хозяйками, украдкой вздохнул с облегчением.
Лекарка опасалась, что, если это не прекратится, дом Орвехта на улице Розовых Вьюнов скоро начнет пользоваться у соседей дурной славой.
Семилетний Броло, зашуганный старшими сестрами, но тоже нахальный и шумный, пристрастился читать книжки о путешествиях, которые ему по-хитрому подсунула Зинта, и это была единственная ее победа над семейством Табинсы.
До чего же ей не хватало Суно… Время от времени от него приходили мыслевести – мол, все в порядке, и Зинта после этого сперва ходила умиротворенная, а потом опять начинала беспокоиться. Спала она в его постели, до сих пор хранившей слабые отголоски его запаха, специально не стала менять белье.
Так без него было тоскливо, особенно если думалось, что он там, наверное, в опасности… Хвала богам, что хотя бы можно получить от него весточку. А тем, у кого такой возможности нет, совсем не позавидуешь.
Эти соображения всколыхнулись, словно водоем от тяжелого камня, когда ей снова встретился на улице Севламонг – отец Тимодии. Он ведь знать не знает, куда подевалась его проданная дочь. Совсем измучился, вон какой понурый. Все-таки надо бы ему сказать, что Тимодия живет в хорошей семье в другом мире, это будет по-доброжительски. Мало ли что Эдмар отсоветовал… Он, конечно, умный и далеко не во всем зложитель, но при этом стервец, каких больше не сыскать, и других по себе судит. Или даже не по себе, а еще хуже: обозвал Севламонга «верной амебой Ложи», хотя всего раз человека видел, – разве это правильно?
Сердито фыркнув – у нее своя голова на плечах, и вовсе она не должна поступать по указке всякого поганца с насмешливыми глазами, – лекарка решительным шагом направилась к магу в опрятной темной мантии, который остановился у края тротуара, дожидаясь, когда через перекресток проедет вереница продовольственных фургонов, запряженных мохноногими лошадками.
Отставной капитан Начелдон как будто принял эстафету у рассеявшегося, словно дым, господина Бровальда и битый час цедил смачные ругательства. Маг с амулетчиками глядели в оба, не тратя силы на пустое сотрясение воздуха. Почтительный Сабил помалкивал. Онсур, выглядевший сломленным, тоже не проронил ни слова.
Впереди показалась роща драконьих деревьев, могучих, раскидистых, с большими черновато-зелеными листьями. Для плота они не годились: потонут, слишком тяжелая древесина. Среди темной листвы торчали взъерошенные метелки бледно-желтых соцветий и висели продолговатые кроваво-красные плоды – мякоть у них жгучая, несъедобная, зато незаменимый ингредиент для некоторых зелий. Сияющая лаковая картинка на лазурном фоне.
Орвехту эта картинка не понравилась, и он объявил своему маленькому отряду, что привала здесь не будет. Поехали дальше вдоль окаймленного кустарником Сумляра, но это не спасло их от засады. Суно предполагал, что неприятности поджидают их в роще, однако недооценил влияние Лормы, сумевший сговориться с водяным народцем, который обычно сам по себе.
Из бурой речки, испятнанной слепящим солнцем, начали выскакивать топляны, издали похожие на лошадей, только зеленые, чешуйчатые, с мокрыми водорослями вместо грив и хвостов.
Вблизи морды у них вовсе не конские: утыканная осклизлыми черными шипами жуть с выкаченными кровянисто-темными глазами без белков.
