Сергей Малицкий - Провидение зла
Рубидус Фортитер сделал два быстых шага к замершей на одной ноге принцессе, развернулся и приготовился с оборота подрезать ей сухожилия на коленях или лодыжках, но неожиданно оказался с нею лицом к лицу, успел удивиться и вдруг почувствовал, что горло его саднит, а когда увидел на клинке кровь, понял, что уже поздно чувствовать, и опрокинулся навзничь.
Кама оперлась на раненую ногу, поморщилась от боли и посмотрела на стражников. Они бежали прочь. Усмехнувшись трусости гвардейцев поверженного принца, она обернулась и окаменела. В двух шагах от нее стоял уродливый зверь, который одновременно напоминал и куницу, и медведя, и огромную, выросшую до размеров лошади, крысу. Зверь втянул ноздрями воздух, оскалил огромные зубы и шагнул к Каме, обдав ее трупной вонью. Она замерла.
– Вот и все, – раздался противный и тоненький голосок, в котором она узнала собственный голос.
Зверь наклонил голову, сузил ужасный огненный взгляд, затем вытянул морду, лизнул Каму в грудь и, ободрав ей бок жесткой, покрытой роговыми бляшками шкурой, неторопливо потрусил за убегающими стражниками.
Глава 19
Аббуту
Принцы смотрели на Фламму так, словно она была заражена какой-то болезнью. Или как будто они были заражены, обречены на смерть и вот встретили такую же обреченную, которая несет на себе часть вины за то, что вскоре произойдет и с ними. Впрочем, это ей могло показаться. Главное, что ей не показалось, так это траурные ленты на стягах королевских домов. Но слезы, которые хлынули из ее глаз, были не только слезами горя, но и слезами облегчения, ибо она знала, что это должно было случиться, знала, как бы ни старалась выбросить дурные мысли из головы. Во всяком случае, именно мать настояла, чтобы она уходила из города. Выгнала служанок, закрыла двери, увела Фламму в комнату, где висели королевские наряды, и прошептала ей на ухо:
– Уходи?
– Почему? – только и смогла вымолвить Фламма.
– Убьет, – прошептала мать. – Ненависть застилает ему глаза. Я бы прокляла тот день, когда ты появилась на свет, или тот день, когда я позволила прежнему чувству одержать вверх над рассудком, но именно благодаря этому у меня есть ты. Поэтому – уходи. Будет страшно.
– А ты? – всхлипнула Фламма.
– Королева не может уйти от собственного королевства, – улыбнулась ее мать. – Мы неразрывны. И куда я уйду? В Тимор или Обстинар? Он раздавит их. А так, он раздавит только меня и, может быть, его.
– Его? – напряглась Фламма.
– Вигил Валор, – прошептала Тричилла Арундо, урожденная Кертис, которая воспитывалась при королевском доме Тимора и все детство провела вместе с родной сестрой и двумя братьями в объятиях детей старого тиморского короля, в том числе в объятиях юного Вигила Валора, который, тем не менее, сделал женой не ее, а Армиллу. Впрочем, сначала Тричиллу сосватал самый завидный жених Анкиды – Пурус Арундо… Так что… – Так что ты, Фламма, все равно дочь короля. Но другого. И этого другого надо предупредить. Уж не знаю, как он вывернется, от Армиллы вывернулся как-то, она простила его, может быть, и простила меня, а вот как вывернется от Пуруса, не знаю. Вигил Валор совершил глупость всего один раз в жизни, но благодаря этой глупости есть ты. Вигил Валор очень хороший король, Пурус Арундо мечтал бы, чтобы каждой частью его царства правил такой король, как Вигил. Но ненависть сильнее рассудка. Но ты предупреди и не думай больше ни о чем, спасай себя.
– А ты? – снова всхлипнула Фламма.
– Я люблю тебя, – только и смогла произнести королева.
И вот Фламма возле своих братьев, ее мать мертва, а впереди дорога, которая ведет неизвестно куда. Кама и ее верный спутник Сор Сойга в мгновение стали вчерашним днем, и даже наскоро выплаканные у постоялого двора слезы оказались не в состоянии сделать этот вчерашний день сегодняшним, и только странная сила, которая вдруг показалась Фламме в силуэте принцессы Лаписа явственной и безусловной, заставила ее стоять у неказистой крепости Манус и высматривать на кочковатой равнине силуэт Камаены Тотум. Прошлое уходило от нее, не обещая ничего взамен.
Ей выделили комнату в одной из башен замка, сановные особы не могли остаться вне защиты крепости, но уже ранним утром прогудела труба, быстрый завтрак превратился в еду на бегу, вода в кувшине для умывания оказалась холодной, но уже более веселые лица братьев вокруг и дорога, которая не казалась столь опасной, как еще вчера, примиряли Фламму с ее неизвестным будущим минута за минутой. Затем рядом с ней оказался Адамас, который дал знак стражникам и братьям, и их оставили одних, кто-то придержал коня, кто-то поторопился вперед.
– Что с Камаеной Тотум? – спросил ее Адамас. – Ты была рядом с ней на турнире.
– С ней все в порядке, – ответила Фламма, с трудом сдерживаясь, чтобы не признаться, что дакитка с закрытым лицом, с которой она обнималась у трактира, и есть Камаена Тотум.
– Надеюсь, – кивнул Адамас, который никогда не страдал болтливостью. – Теперь слушай меня внимательно. Я знаю о тебе больше, чем ты можешь подумать. И каждый из твоих братьев знает о тебе больше. Поэтому не нужно ни признаний, ни вопросов, ничего. Над Тимором и Обстинаром нависла беда. И не думай, что это ты или воля Пуруса Арундо. Но если на эту подводу, которую мы тащим с большим трудом, ляжет еще одна маленькая беда с рыжими волосами, наши лошади могут надорваться.
– Я поняла, – прошептала побледневшими губами Фламма. – Скажите только, куда мне пойти, и я пойду, и вы никогда не вспомните обо мне. Только мне нужно увидеть короля. И предупредить его.
– Ты никуда не пойдешь, Фламма, – смягчил голос Адамас. – Я не знаю еще, какое решение примет король, у него сейчас забот больше, чем у кого бы то ни было. Но ты никуда не пойдешь. Ты моя сестра, ты сестра моих братьев. В тебе наша кровь. Все, что я хочу, это чтобы ты осталась жива. И чтобы беды, которые неминуемо падут на нас из-за тебя, не были слишком тяжелы. Поэтому успокойся и делай то, что я скажу. Вот платок. Спрячь свои роскошные волосы под ним. На берег сходи последней, стой в стороне и жди. Все образуется.
В полдень кортеж встретил посыльных короля, затем сквозь сплетение ветвей блеснула вода, на той стороне реки раскинулся Аббуту, поражая количеством заостренных кровель жилых домов и округлых куполов древних храмов, у воды уже суетились гребцы на широких плоскодонных барках, а на той стороне толпились встречающие, и среди них, кажется, сверкали одеяния короля и королевы.
Фламма сошла на берег последней, как ей и было сказано, благо лошадь ее вывели слуги, да и ей казалось, что уже и нет у нее лошади, ничего у нее нет, кроме платья, что было на ней, подаренного клинка (так Вигил Валор его передал для дочери или кто-то еще? Ведь не успела спросить у матери!) и платка, переданного Адамасом. Толпа постепенно схлынула, Фламма осталась одна. За спиной гребцы переругивались с лодочником, бродячая собака пробежала мимо, где-то в отдалении раздался звон колокола.
– Нахориты совсем обнаглели, – заскрипел дряхлый старик с одной из подъехавших к переправе телег. – Опять какую-то деревню выжгли. Но ничего, наместник наведет порядок. Слышала, какую-то штуку затеяли южные атеры с этим… как его… – Старик стянул с головы колпак, почесал спутанные клоки волос… – Великим Ардуусом! Мы уж тут все думали славить короля Адамаса, а получили наместника – брата короля Тимора Валора – Милитума. Знаешь его?
Фламма, которая уже готовилась простоять на берегу до темноты, наконец поняла, что старик обращается к ней, вздрогнула и на всякий случай замотала головой.
– А что на дне этой реки, знаешь? – прищурился старый. – Знаешь?
– Нет, – наконец выдавила из себя Фламма. – Чего ты хочешь от меня?
– А надо знать, – покачал старик головой, словно уличил девчонку в неблаговидном поступке. – Потому что этот город, Аббуту, проклят. Очень давно, еще до битвы при Бараггале, то есть при старом летоисчислении, здесь была земля Валы. Сейчас валов тут почти не осталось, в основном нахориты, которых нахориты же и грабят да уводят в неволю. А раньше это были земли валов. Вала была сильной. И столицей ее был древний, удивительный и прекрасный Хатусс. Но в то же самое время, еще задолго до того, как империя Лигурра покорила полмира, та самая, которая сломала хребет Лучезарному, была другая империя – Аккада. А всякая империя, как цветок. Пока она бутон – она крепкая и твердая. Но стоит ей распуститься, показать всю свою красоту, жди – осыплются лепестки и придет время сбора плодов. Вот тут, на этом самом месте, Аккада расцвела. За тридцать восемь лет до того, как данайский царь Эней разбил последнее аккадское войско при Эбаббаре. Где теперь Аккада? Нет ее. И сами аккадцы подобны странникам, которые не помнят родства и забывают собственный язык. Но здесь… В четыре тысячи восемьсот пятьдесят пятом году от времен великого потопа, через тысячу восемьсот пятьдесят пять лет после падения Бледной Звезды, за шестьсот сорок пять лет до битвы при Бараггале Аккада все-таки покорила Хатусс. Не с первого раза, положив тут не одну армию, но покорила. Опустошив Валу и отогнав ее жителей на север в холодную Этуту, – покорила. Покорила, вырезала всех жителей до последнего грудного ребенка. Разрушила до основания все здания. А затем перекрыла русло Азу и затопила город. Теперь Хатусс на дне реки. А Аббуту, построенный завоевателями рядом, – проклят навеки. Поняла?
