Виталий Каплан - Масть
Он вернулся к столу, рассеянно взял стакан – и одним глотком выхлебал остывший уже чай. Потом обернулся ко мне, и глаза его в самом деле источали грусть.
– А что ради мести твоей миллионы людей теперь погибнут – это тебе ничто, верно? Ну да, понимаю, ты ж Светлый только по масти, а не по душе, по-твоему, хоть миру не быть, лишь бы чаю тебе напиться! Вот не добыл ты артефакт, и теперь уж никому его не добыть, теперь её сиятельство из рук цацку не выпустит. А значит, ничто уже не сможет помешать заговорщикам добиться своего, скинуть государыню с трона и установить чаемое народовластие. Ведь говорил я тебе, говорил, чем сие кончится! Видать, не внял. Что ж, могу и снова расписать!
Дядюшка сел в кресло, рассеянно снял с доски чёрного ферзя и помахал им, точно колокольчиком, коим вызывают лакея. Но никто не явился на его зов.
– Итак, что получается? Заговорщики готовили своё дело давно, есть у них немало людей, коих они, захватив в столице власть, немедленно поставят вместо нынешних чиновников. Но немало – это на самом деле всё равно мало, на всю Россию не хватит. Санкт-Петербург с окрестностями, Москва, Тверь… Возможно, Курляндия… за Малороссию и Польшу уже не поручусь. А это значит, что во всех остальных губерниях сохранится прежнее начальство. Кто-то наверняка признает Верховный Совет, а кто-то пошлёт его по матушке. И таковых будет большинство. Как же верные трону, Отечеству и Церкви вельможи поступят в такой истории? Правильно, поднимут находящиеся в их губерниях полки и двинутся на запад. Значит, война, и война не с пришлым неприятелем, а в самой же России, война со своими.
Дядюшка со стуком водворил ферзя на место и поднял белого коня.
– Ты же не дурак, – продолжил он, – ты должен понимать, что среди восставших против народовластия не будет единства. Кто-то из генерал-губернаторов захочет сделаться единовластным правителем России и делиться властью с прочими не станет. Кто-то обратится за помощью к чуждым державам, и прежде всего – к Англии. Уверен, что английский флот высадит войска в Архангельской губернии, а в Курляндскую вторгнутся пруссаки. – Забывшись, он вновь почесал сабельный свой шрам. – И конечно, шведский волк, то бишь король Густав. Вот уж кому подарочек, вот уж кто своего не упустит! Не забыл, племянничек, что уже год как с ним война, что от шведской бомбардирады в Петербурге стёкла вылетают? Значит, Верховному Совету придётся воевать и с непокорными губерниями, и с иностранным врагом. Чувствуешь, какой большой кровью сие пахнет? Но и это ещё не всё. Противники народовластия и между собою подерутся. Ведь надо же кого-то посадить на российский трон? А кого? Екатерина отречётся и за себя, и за сына своего Павла, и за внуков своих Александра, Константина и Николая. Сына и внуков, впрочем, удавят – для вящего спокойствия. Это заговорщики первым долгом сообразят. Значит, потребна будет уже иная династия, и кто-то сего ради захочет созвать Собор земли русской, как в начале прошлого века. А кто-то встанет против Собора, им милее будет монарх из зарубежных королевских домов, связанных с Романовыми кровными узами. И договориться не смогут. Стало быть, нижегородцы будут громить рязанцев, оренбуржцы – самарцев, сибирское ополчение пойдёт на Вятку…
Затем и конь отправлен был на доску, в пальцах же дядюшкиных возникла пешка.
– А про то ещё подумать след, что и простой народ взбаламутится. Крестьяне-то поначалу возликуют, что и волю получили, и землю. Но радость их недолгой будет, поскольку помещикам-то за сию землю новая власть должна выкуп заплатить, не то и дворянство взбунтуется. А откуда выкуп? Казна не безмерна, и казённых земель на всех не напасёшься, тем более что ещё же и старым солдатам обещано! Один выход у Верховного Совета будет – налоги ввести на землю, и налоги чудовищные! Куда там прежний оброк, ни в какое сравнение не пойдёт! А как начнут налоги взимать, так уже и крестьянство поднимется против новой власти! Что ж не подняться-то? Ведь, чай, не против государыни, а против каких-то хренов с горы! Причём Церковь их в том горячо поддержит, ибо как же она, Церковь, смирится с мыслью, что без царя жить можно? Попы же как рассуждают: коли сказать народу, что не нужен царь земной, то народ быстро смекнёт, что и без небесного царя можно обойтись. И они, попы, вполне правы. А ещё же раскольники… вот тут уж как знать, к кому эти примкнут… одно с ними ясно: оружие в руки взять не погнушаются.
Дядюшка и пешку поставил на доску, вышел из-за стола, остановившись в аршине от меня.
– Вот такие кровавые реки России предстоят, племянничек. Светлые, ослеплённые своей верой во французских безумцев, того упорно признавать не хотят. А ведь, между прочим, когда сии реки захлестнут империю, то ведь и мы, Иные, в стороне не останемся. Тем Светлым, что не в заговоре, вряд ли понравится сотворённое их одноцветниками. А мы, Тёмные, постараемся урвать своё. Вот прикинь, какое раздолье Харальду будет! А низшие? Когда такое по всей стране пойдёт, кто ж будет за оборотнями да упырями следить? Какие уж там Дозоры, какой уж там Договор!
И с этим не мог я не согласиться. Достаточно было представить Петра Ивановича, дорвавшегося до человечьего мясца. Вот уж порезвится он в Калужской губернии, куда ещё зимой сплавил его дядюшка. «Жалко всё-таки старую сволочь, – пояснил он тогда. – Ведь упокоит его тут Алёшка, дай только срок. За сестру отомстил, теперь за родителей мстить примется. Вызовет на поединок, имеет право. И всё, одним волколаком меньше. Вернее, двумя. Потому и Ефимку я в Малороссию пристроил».
– Однако ж вернёмся, племянничек, к тебе. С тобой-то что делать? Интересуешься небось? Поджилки трясутся? Нет? Ну, скоро, значит, затрясутся. Ибо я – не милосердная графиня, я тебя с дыбой и клещами очень скоро познакомлю. Любопытно мне, понимаешь, что успел ты у своих новых друзей узнать. Артефакта у меня нет, но ведь что-то же делать нужно! Хоть как-то воспрепятствовать сим безумцам! А когда всё узнаю, тогда отношения наши мы до конца и проясним. Ты отверг родство, измыслив против меня пакость, ну так и я за родство цепляться не стану. На поединке выясним, кто из нас прав, кто лев. Умел нагадить, умей и отвечать. Пойдём-ка, Андрюша, в пыточный подвал. Уж в кои-то веки использую его по прежнему назначению. Запылилось там всё за двадцать лет, ну да ничего, нам оно не помешает.
Он решительно двинулся к двери – и меня потащило вслед за ним, будто привязан я был невидимым арканом. Удивляться нечему, «верблюжий узел» – заклятье из наипростейших. И будь во мне сейчас хоть толика магии, уж я бы… Но увы мне.
* * *Пахло тут мышами, прелым сеном и тоской. Вот с чего бы? Ведь сейчас, когда заклинили мне магию, оторвали тень, связали «верблюжьим узлом» – не мог я ощущать эманации тех, кому пришлось когда-либо здесь побывать. Да и синего мха тут не было – давно уже выморозили, а новый не нарастал, не с кого. С той поры, когда в кротости своей повелела государыня при розыске от пыток воздерживаться, за исключением особых случаев, всё тут пришло в запустение. Скорее всего следователь Пётр Иванович весьма о том сожалел – про него говорили, что тот заботится об инвентаре, за свой счёт обновляет верёвки для дыбы, ибо старые гниют. Надеется, что взойдёт после Екатерины на трон сын её Павел, да уж порядок и наведёт. И зря, кстати, жаловался дядюшка на пыль – протирает тут всё старый оборотень, не гнушается мокрой тряпкой пройтись. Правда, вот уже четыре месяца как остался подвал без заботливой руки.
Я лежал на непонятно почему оказавшейся здесь груде рваных мешков и чувствовал себя так, будто одним из них – самым пыльным! – хорошенько приложили меня по голове. Мысли под черепом бегали, точно застигнутые врасплох тараканы, да толку от их мельтешения не было ни малейшего. Что случилось с дядюшкой? Отчего отказал он мне в доверии, отчего заподозрил в гнусной глупости – или же глупой гнусности, – а главное, не дал никакой возможности оправдаться? Почему не проник в мысли мои, не считал их с цветка? Может, старик всё-таки совсем съехал с ума? Между прочим, восемьдесят девять лет! Пускай телом он слегка за сорок, но прожитые годы никуда не деть! Наверное, всё-таки нельзя жить слишком долго, не вмещается накопленный опыт в мозги, начинает распирать их изнутри. Вот Харальд – великолепное тому подтверждение. Да и ту же бабу Катю взять – сто семь лет, а влюбилась, точно девчонка! И в кого – в древнего старца, по сравнению с коим она точно бабочка-однодневка перед черепахой! Слыхал я, те по триста лет живут. А уж если взять Отшельника… вот уж наверняка всем безумиям безумие. Если он ещё Ашурбанипала помнит… И не безумие ли в таком случае всё, что втолковывал он мне насчёт Светлых и Тёмных, насчёт красного вина и белого? Однако же поменял он нам с Алёшкой масти, а значит, безумие сие вполне действенно!
О чём я думаю! С минуты на минуту явится сюда дядюшка, растянет меня на дыбе, возьмётся за четырехгранный кнут, которым до мяса кожу просекают. Да если бы мог я ему какие-то тайны выдать! Но он же сочтёт моё молчание наглым упорством и лишь усилит старания! Злость ему сейчас ум застит, может же и до смерти засечь! А если и остановится вовремя, тогда что? Тогда поединок, в котором я против него, Высшего, не выстою и минуты. Ведь спрятанная дома под половицей «чёрная стрела» там и осталась. Забыл в январе старый змей забрать у меня сей артефакт. Все остальные по описи велел сдать, а «стрелы» там отчего-то не значилось. Я же благоразумно напоминать не стал. Но и со «стрелой» ещё неизвестно, как всё повернулось бы, а уж без неё драться и вовсе без толку. Растворюсь в Сумраке, и душа моя – если всё же есть она! – тонкой струйкой прольётся в те глубины, о которых ни одному Иному знать не дано. Кроме, быть может, Отшельника. «И вернуться в те глубины, до коих достигнуть не доведётся вам ещё долгие веки», – значилось в прощальном его послании. Что, если придётся мне там с ним встретиться? Мне – или тому, что останется от меня. И вспомнился снова дядюшкин сон – про посмертие в виде затянутой паутиной бани, где ждёт его вечное одиночество. Может, так оно и есть? Может, на той самой глубине, что глубже всех слоёв, уготована нам, Иным, такая банька? Каждому своя?
