Вера Петрук - Чужая война
Он думал, что Сахар не ответит, но керх неожиданно тепло пожал ему руку.
– Мне жаль тебя, Арлинг, но твоей вины здесь нет. Учитель сам сделал это с тобой. Однако предупредить его мы должны. Я не могу бросить керхов сейчас. Ненавижу их, потому что они такие же, как я. Меня боятся многие, но на самом деле, боюсь я. Мне страшно за имана. Страшно, что я потеряю его. Если бы мы знали, где Беркут, возможно, смогли бы предупредить через него. Он хоть и стал серкетом, но предан школе.
– Я знаю, где Беркут.
Прах лучшего друга был зашит у Арлинга в поясе. Он так и не нашел достойного места, где похоронить его.
Сахар воспринял весть о смерти Беркута на удивление спокойно. Словно он уже заранее приготовился ко всем дурным вестям мира. Наверное, это тоже входило в обязанности Великого Судьи.
– Мы остались одни, – прошептал Сахар. – Все «избранные» ушли, должно быть, я буду следующим.
– Как только найду Сейфуллаха, сразу отправлюсь в Пустошь, – добавил Арлинг, но слова прозвучали слабым оправданием.
– Хорошо, – кивнул керх. – Возможно, мне еще удастся уговорить Цибеллу. Я уже пытался, но она отказалась возвращаться к серкетам. Даже из-за имана.
– Цибелла знала его?
– Получше нас, – усмехнулся Сахар. – Она – мать Сохо. И если я не ошибаюсь, единственная женщина, которую иман когда-либо любил. Цибелла ушла от него после того, как он отказался обучать ее солукраю. Жаль, что их чувство не было взаимным. Цибелла любила не его, а то знание, которым он обладал. Тебе повезло, что она на твоей стороне. Эта женщина – опасный противник.
Сахар рассказал ему много тайн, но его последние слова застали Арлинга врасплох. Почему иман не стал учить любимого человека солукраю, но доверил это знание ему? Оттого ли, что Регарди был ему безразличен? Может, иман ожидал возвращения Подобного, поэтому торопился передать знание первому встречному? Или у него не было выбора? Это были плохие вопросы, которые рождали болезненные ответы.
Как поступить с Цибеллой, Арлинг тоже не знал. Она спасла ему жизнь, ему же было нечем с ней расплатиться кроме правды. Истиной старой, как мир, и быстрой, как промелькнувшее мгновение. Регарди не только убил ее сына, но стал обладателем тех знаний, о которых мечтала она сама. Сахар был прав. Цибелла могла стать опасным противником. Сейчас на борьбу с ней у Арлинга не было ни сил, ни времени. Однако он непременно расскажет ей правду, потому что она имела право на месть. Впрочем, это будет не скоро. Очень не скоро.
Глава 9. Когда поднимается ветер
Самая маленькая пустыня Сикелии – «Золотое Море» – носила свое название не случайно. Она, в самом деле, была похожа на море. Высокие дюны уходили к горизонту рваными линиями, напоминая разбушевавшиеся волны, ветер рвал волосы и одежду, а песок был таким сухим и мелким, что лился, как вода.
За время, проведенное в Восточном Такыре, Арлинг успел отвыкнуть от песка и теперь с удивлением прислушивался к забытым чувствам. Песок забивался под бурнус, в сапоги и чалму, скрипел на зубах, лип к коже, но его прикосновения были приятны. Они дарили спокойствие и силу. А еще – воспоминания. Песок был иманом, песок был Сейфуллахом, он был многими другими людьми, которые сделали его тем человеком, который стоял сейчас на холме и слушал голос золотоносного города Иштувэга.
В Сикелии находилось много золотых приисков и рудников, но таких богатых жил, как в горах Исфахана, у подножья которых раскинулся самый северный город кучеяров, не встречалось нигде. На керхар-нараге название «Иштувэга» означало «золотое копыто». По легендам, золото в этих землях первыми обнаружили мирные керхи-скотоводы, которые перегоняли стада по высохшим руслам рек. Потом пришли кучеяры. Сначала золото искали в песке, определяя его по блеску золотой пыли в лунном свете или во время восхода солнца, когда выпадавшая роса придавала ему особый блеск. Золотой песок промывали в деревянных корытах у колодцев, затем извлеченные крупицы сливали в слитки.
Со временем в Иштувэга появились первые рудники, а вокруг них стал расти город. Если Балидет называли «Жемчужиной Мианэ», то Иштувэга был бриллиантом в короне Согдарийской Империи. Золотоносной рукой, которая выплачивала драганам до пятиста килограммов золота в год. Но эта рука не всегда охотно делилась богатством.
Иштувэга был самым дальним северным городом Сикелии, и мысли его граждан были такими же вольными и свободными, как ветра, гулявшие по его улицам. Возведенный из камня и мрамора на гигантской террасе могучего Исфахана, Иштувэга был городом парадоксов. В нем начинались самые крупные восстания против драганов, он стал родиной многих знаменитых поэтов, воспевавших дух свободы, однако печальная слава его «черных рынков», где торговали людьми, была известна даже в Согдарии.
Кучеяры не гнушались использовать труд рабов, но относились к ним, как к слугам или младшим членам семьи. В Балидете рабство не приветствовалось, рабы стоили дорого, и те дома, которые держали их, предпочитали об этом молчать. Так было по всей Сикелии – кроме Иштувэга. В городе горняков рабы выполняли основную работу по дому, убирали улицы, выгребные ямы, и делали то, чем в Балидете занимались нарзиды. Но главным гнездом, в котором росло и процветало иштувэгское рабство, были золотые и алмазные рудники, на которых стоял город.
Был ли ты бедняком, который продал себя в рабство, чтобы прокормить семью, военнопленным, каргалом или жертвой нападения керхов, не имело значения. В Иштувэга не считались с твоим прошлым. Имело значение только настоящее. А настоящее было суровым и безрадостным.
Арлинг был в Иштувэга всего раз, но его хватило, чтобы понять, что северный город не был похож ни на одно другое поселение Сикелии. Здесь по-другому говорили, иначе думали, не любили торговаться и много жестикулировали. Регарди полагал, что знал кучеярский, как родной, однако не всегда понимал то, что говорили северяне, которые часто проглатывали слова и не договаривали фраз. Иштувэгцы не соблюдали традиций и обычаев, которые почитались в южных городах, и отличались малой религиозностью, предпочитая не тратить время на ритуалы. В Иштувэга было немного храмов, да и те скорее напоминали административные здания, чем культовые сооружения. Холодные сердцем, всегда занятые северяне постоянно торопились, ничем не напоминая кучеяров Юга – романтичных, слегка ленивых и горячих натур.
Отличалась даже погода. Небо над городом было часто затянуто пеленой облаков, от которых, однако, толку было мало. Дождей в Иштувэга выпадало не больше, чем в других городах Сикелии. Другими были запахи и звуки. Если в Балидете пахло цветущими садами и свежей водой из фонтанов, то над Иштувэга поднимались тяжелые зловония подземных газов из рудников, которые не могли заглушить никакие ароматы и благовония. Пахли иначе и сами люди. От них исходил густой шлейф скупого расчета, разумных, взвешенных поступков и личной выгоды. Голос у Иштувэга был громкий и уверенный. Грохот спешащих карет и повозок по каменным мостовым и мрачное гудение подземных рудников и алмазных карьеров, где трудились тысячи рабов, были слышны далеко за пределами города.
Арлингу не нравился Иштувэга, и он собирался покинуть его как можно скорее. Но прежде ему предстояло в него проникнуть.
Вторжение армии Маргаджана и уничтожение южных городов нарушило размеренную жизнь сикелийского континента. Стоя на холме, Арлинг прислушивался к шуму палаточных лагерей беженцев, которые хаотичными узорами расположились у крепостных стен. В город впускали только купеческие караваны, да и тем приходилось простаивать в длинных очередях, ожидая проверки. Беженцами были заполнены все дороги, и их число не уменьшалось. То, что творилось в Самрии и Фардосе, было трудно представить. Голодные, напуганные люди представляли собой не меньшую угрозу, чем керхи, которые, воспользовавшись отсутствием патрулей на трактах, чувствовали себя хозяевами повсюду. За порядком в лагерях беженцев следили отряды военного гарнизона Иштувэга, однако их не хватало. Недалек был тот день, когда людей у стен города станет больше, чем внутри.
Впрочем, главной бедой городских властей были не беженцы и не керхи. «Бледная Спирохета», известная в народе как «Белая Язва», поражала всех, не делая различий между теми, кто родился на Севере и теми, кто пришел с Юга. Странная болезнь терзала Иштувэга не впервые. Она появлялась внезапно, уничтожала едва ли не половину городского населения и также неожиданно исчезала. Как ее лечить, не знали, но научились управлять болезнью, не допуская распространения за пределы города.
Никто не помнил, когда и зачем построили Туманную Башню. Цитадель находилась на приличном расстоянии от города, но ее шпиль был виден в любую погоду. По высоте и неприступности башня могла соперничать с самыми крутыми пиками Исфахана. Возведенная на хребте у подножья горной цепи, цитадель была постоянно окутана дымкой, поднимающейся со дна ущелья. И хотя власти Иштувэга говорили, что Туманная Башня была лишь больницей для лечения жертв «Бледной Спирохеты», цитадель давно стала символом смерти, которым кучеярские матери пугали детей даже в тех городах, где этой болезни никогда не было.
