Владимир Прягин - Дурман-звезда
– Ну что, вылезаем?
Состав атмосферы давно был изучен по всем параметрам – дышать можно без опаски. Мишка откинул колпак кабины и первым полез наружу. Спрыгнул, огляделся и открыл от изумления рот.
То, что он впопыхах принял за скалу, оказалось симметричным объектом с матовой темно-серой поверхностью. Мишка сообразил, на что похожа эта штуковина, – на корабль «рептилоидов», болтавшийся у звезды. Только по размерам намного меньше и отсутствует длинный хвост. Тоже, наверно, шлюпка для атмосферных полетов.
– Они, значит, на планету успели сесть.
Ленка остановилась рядом. Она совсем успокоилась и даже вроде бы улыбалась. Да и сам Мишка чувствовал нечто вроде легкого опьянения. Наверно, это объяснялось повышенным содержанием кислорода в атмосфере планеты. А может быть, еще чем-то. Мысли немного путались, и голову ломать не хотелось. Мишка попытался встряхнуться, напомнил себе о товарищах, которые остались на звездолете. Но авария на орбите казалась чем-то далеким и нереальным.
– Тут хорошо, – сказала Ленка. – Почти как на Земле, правда? Воздух только чуть поплотнее, а сила тяжести чуть поменьше. Летать, наверно, приятно. Жалко, у нас с тобой крыльев нет. А то бы мы развернулись…
– Ага, – хмыкнул он. – Ты была бы сорока, а я какой-нибудь тетерев.
– Убогая у тебя фантазия, Миша. Нет, мы будем другие птицы, волшебные! Я буду вещая птица Сирин с головой девы. А ты – Феникс, который сгорает, но каждый раз восстает из пепла. Ну как тебе?
– Я согласен.
Она засмеялась. Лиловый дым окутал их, закружил и потянулся к небу, которое темнело с каждой минутой, превращаясь в плотный войлочный полог.
Эпилог
Я сижу за штурвалом нашего челнока. Мы только что вышли из атмосферы. Планета висит позади, но я не хочу оглядываться.
Ленка – в соседнем кресле. Мы молчим. Слова уже не имеют смысла.
Мы вспомнили все. Таков прощальный подарок здешнего солнца. Оно получило то, что хотело, и теперь отпускает нас. Наш великий цикл завершается.
Меня зовут Михаил Ерохин. Я провел на этой планете тысячу лет, умирая и возрождаясь, как птица Феникс. Прожил десятки жизней и сменил десятки имен.
Прошлые жизни, всплывающие теперь из забвения, почти не вызывают эмоций. Они пожухли, выцвели, как опавшие листья. Лишь две последние знакомо тревожат сердце.
Это я, прочтя на парусе волю неба, снял разбойника с эшафота. А годы спустя, уже под именем Ясень, наблюдал развязку на плоскогорье.
Как такое возможно? И как удалось червивой звезде перехватить корабль, чтобы сделать нас с Ленкой своим орудием? Какие законы природы ей помогли? Не знаю. Я всего лишь земной недоучившийся школьник. Могу лишь повторить байку о «темнейшей материи», которую выдумал капитан.
Наверно, мне никто не поверит. Но я видел – местное солнце ведет себя как живое. Разумное? Сомневаюсь. Скорее наседка с птенцом-планетой.
Наседка хочет спокойствия и стабильности. Чтобы все на планете оставалось как прежде. Но людям неймется. Они уже изобрели порох и мечтают о примитивных машинах. Еще немного (по меркам солнца) – и они покинут лиловую колыбель – выйдут в космос и умчатся туда, где мерцает дурман-цветок.
Наседку это пугает. Ей кажется, что планета больна.
И снова я мучительно пытаюсь подобрать научные аналогии, но получается смешно, нелепо и неуклюже. Впрочем, астрофизик Дмитрий Сергеевич и биолог Ашот погибли тысячу лет назад, и смеяться надо мной некому.
Итак, звезда чувствует, что планету надо лечить. Но как? Наседка не знает. Она ведь – повторюсь – не разумное существо. В поисках помощи она инстинктивно шарит в пространстве, выдергивает земной звездолет. Берет двух землян, наделяет силой и внушает приказ – лечите! Придумайте что-нибудь! Из кожи вон лезьте, лишь бы планета выздоровела.
Ленка придумала. Неосознанно выбрала роли себе и мне, брякнув про птицу-вестницу и про Феникса. А солнце воплотило ее фантазии.
Мне вдруг смутно вспоминается книжка братьев-писателей из двадцатого века, которых мы проходили в школе. Красивое название, что-то про конец света. Там, кажется, тоже действовала слепая неразумная сила, которая использовала людей. А повествование велось от лица того, кто пытается этой силе сопротивляться.
Похоже. Вот только я-то сопротивления не оказывал. Наоборот, веками служил здешнему безумному солнцу.
Голем без памяти, застрявший в недоброй сказке.
Может, когда-нибудь умные люди выяснят физическую природу местных чудес. Поймут, почему руда оживает, а летучие парусники не падают. Загадок хватит на тысячу академиков. При условии, что те не свихнутся…
Впрочем, теперь даже я принес бы пользу науке. Например, подсказал бы, для чего туземцам «душа». Она – внимание, академики! – орган для усвоения местного волшебства (использую это слово за неимением лучшего).
Ну а носители этой волшебной силы – живая руда и лиловая пыль. И через них – фиалки с королевскими розами. Поэтому фиалки появляются над блуждающими рудными жилами или на открытых полях, где пыль обильно оседает на почву.
Иногда волшебства так много, что «душа» уже не справляется. Происходит, если угодно, передозировка чудес. Это из-за нее сгорел купец, схвативший сгусток руды. Из-за нее, как мухи, мрут каторжане, а у тех, кто живет на фиалковом хуторе, появляются волдыри. И еще был Ястреб, который, потеряв «душу», больше не мог себя контролировать даже в обычном городе, за сотни лиг от ближайшего рудника.
Но самая ударная доза для всей планеты – раз в десять лет, когда небо плачет. Тут уж приходится лезть в подвал, чтобы спрятаться, если хочешь сохранить разум.
У меня же «души» не было от природы. Поэтому я либо вообще не усваивал здешние чудеса, либо усваивал их неправильно. Брал живую руду руками. Лежал под слезами солнца. Пропускал огонь сквозь себя, а лиловая пыль казалась мне пеплом.
Руда, огонь, безумие – мозаика наконец-то сложилась. Но, как обычно, все ответы пришли, когда я совершенно утратил к ним интерес.
Я устал. Слишком долгий путь позади. Я каждые полвека сгорал, возвращаясь к исходному пятнадцатилетнему возрасту. Память стиралась, и все начиналось заново. Я действовал, а Ленка-вестница меня направляла (хотя, конечно, тоже забыла, что мы с ней прилетели с Земли). Разница между нами в том, что она жила непрерывно, без перерождений.
Все эти столетия солнце зачем-то берегло наш челнок – время вокруг него как будто остановилось. Мы с Ленкой, вспомнив себя, поднялись на борт и сразу же стартовали. Конечно, дзета-привода у нас нет, и домой нам вернуться не суждено. Мы поступим иначе. Я предложил, а она согласилась без колебаний. Осталось уже недолго. А пока что можно поразмышлять.
Да, мы отработали свою тысячелетнюю вахту. Солнце, наверно, уже притащило кого-нибудь нам на смену. И сейчас вокруг планеты болтается еще один чужой звездолет, а его экипаж недоумевает, чем вызваны неполадки.
А до нас на вахте были драконы, те самые «рептилоиды». Не знаю, в каком количестве они высадились и какие методы применяли. Но результат эффектный. До сих пор сохранился их виртуальный Берег Творения. А нынешние Драконы-аристократы считаются их потомками – хотя вряд ли это следует воспринимать буквально. Не думаю, что инопланетные ящеры прямо вот так входили к дочерям человеческим. Скорее, взяли шефство над каким-нибудь племенем, из которого позже вырос драконий клан.
Любопытно, из какой галактики прилетели змеюки? Из нашей? Или из Магеллановых Облаков? И куда они направлялись? В любом случае, их потомки смотрят в ночное небо совсем иначе, чем простые аборигены. Может, поэтому Криста-аристократка так быстро нашла общий язык со мной. И так не любила жрецов из храма.
Забавно. Мою Галактику «светлые братья» обозвали дурман-цветком. «Братья» не ведают, что самый сильный дурман – это свет их родного солнца, поющего планете бесконечную колыбельную.
Хотя в одном скотина-жрец, если вдуматься, был совершенно прав. Я – в самом буквальном смысле – пришел из мрака. Потому что между Землей и этой планетой лежит невообразимое море тьмы, которое мы, земляне, преодолели.
Да, так порой случается в жизни. Ты помнишь себя обычным девятиклассником и вдруг узнаешь, что для остальных ты – хитрая тварь из тени.
Но я ведь считал, что поступаю правильно! Во всяком случае, в моей последней, самой короткой жизни. Я помог тем, кто хотел изменить порядок вещей и располагал возможностями для этого. Кристе, лорду-арбитру и другим. Откуда мне было знать, что солнцу только и нужно, чтобы все они собрались на плоскогорье и стали различимой мишенью?
С другой стороны, оно, солнце, тоже верило в свою правоту…
Вот, опять я приписываю ему человеческие эмоции. Впрочем, неважно – главное, что мне так легче соображать.
Оно верило, что всего лишь лечит планету. Одним движением удаляет нарыв. Сохраняет привычное равновесие. И в рамках этой логики мне нечего возразить. Разве что процитировать слова нашего капитана о том, что человек всегда стремится к чему-то новому, иначе он просто крот.
