Елена Самойлова - Змеиное золото. Лиходолье
– Живей!
Мия тянула его за собой все сильнее, петляя в лабиринте улочек, и он едва поспевал за ней, слыша за спиной голоса и долгий, разочарованный, протяжный крик. Вопль хищника, в очередной раз упустившего желанную добычу.
– Подожди… Мне тяжело…
Змейка замедлилась, перешла на шаг и лишь тогда оглянулась.
На перепачканном копотью лице ярко сияли серьезные золотые глаза с вертикальным зрачком. Сердце у дудочника колотилось так, что казалось, еще немного – и он не выдержит и просто разорвется. Но вот от бега ли…
– Ты снова спасаешь мне жизнь, – хрипло, с усилием выдохнул он, протягивая руку и осторожно стирая со щеки девушки черное пятно. Брови у нее были опалены и топорщились жесткой короткой щеточкой, лицо раскраснелось, волосы надо лбом завились от жара и стояли дыбом, но в целом девушка выглядела не пострадавшей. Змеелюды поголовно были славны тем, что магической пулей их не убьешь, – выстрел просто срикошетит в сторону, едва коснувшись волшебной чешуи, но вот чтобы шасса и в человечьем облике могла отводить «зажигательные» пули, об этом Викториан еще не слышал. Теперь увидел воочию, что и такое может быть. – Какая-то неправильная ты шасса. Я не знал, что ваш род и в человеческом облике может вот так запросто отбить заколдованную пулю…
Она лишь неопределенно пожала плечами, отводя взгляд.
– Я тоже об этом не знала до сегодняшнего дня.
И торопливо пошла дальше по улице, негромко постукивая при каждом шаге о камни мостовой деревянным посохом с обгоревшим, все еще дымящимся оголовьем…
В доме у нас с Искрой царил такой бедлам, коего видеть еще не приходилось. Харлекин еще с утра, как только я вышла за дверь «по делам», принялся на всякий случай собирать дорожные сумки с самым необходимым, и, когда я ввалилась в горницу, едва дыша от бега по жаре, которая с каждой минутой становилась все сильнее, даже не слишком удивился. Только окинул привалившегося к стене дудочника неприязненным взглядом, сдернул с кровати лоскутное одеяло, торопливо свернул его в трубку и перебросил Вику.
– Пригодится в дороге, ночи в степи даже летом прохладные. Змейка, когда успела лицо в костер сунуть? У тебя брови опалены.
– Это не костер был. – Я оставила посох у двери и метнулась к подоконнику, снимая с него небольшой плетеный короб с травяными сборами. И зачем я только ползала по траве, выискивая нужные корешки и тоненькие, как ниточки, стебельки, которые росли, спутываясь в плотный клубок, отвар из которых снимает жар, ломоту в костях, а припарка помогает открытой ране не воспалиться? Для кого старалась-то, если Искре не страшны подобные недуги и его тело само справляется с подобными неприятностями? – Это Катрина.
– Та чокнутая орденская баба, которая открыла пальбу в ромалийском зимовье? – как бы между делом поинтересовался Искра, пинком выталкивая на середину комнаты сундук с вещами.
– Она самая, – подтвердила я, вытряхивая ломкие сухие стебельки на чистое полотенце и пряча получившийся сверток в свою дорожную ромалийскую сумку с длинным ремнем, яркую, увешанную вылинявшими лентами и шнурками. Купила неделю назад на базаре, не смогла устоять. Вот и пригодилась. – Затеяла здесь охоту, причем даже не на нас с тобой, а вот на него.
Музыкант, на которого я указала пальцем, встрепенулся и тяжело вздохнул, продолжая молча увязывать доставшееся ему одеяло невесть откуда выуженным обрезком тонкой бечевы. Искра нехорошо ухмыльнулся, вынимая из сундука два широких шерстяных плаща и перекидывая их через крышку.
– Змейка, ты не будешь против, если при следующей встрече я ее все-таки съем? Хочу быть уверен, что она перестанет с завидной регулярностью возникать у нас на дороге в самое неподходящее время.
– Не против, – в тон отозвалась я, забираясь в раскрытый Искрой сундук едва ли не по пояс и вытаскивая оттуда грубые, но на редкость удобные дорожные башмаки с подбитыми железом каблуками. – Только подожди, пока я хотя бы отвернусь, боюсь, что зрелище будет не самое приятное.
– Я вам не мешаю? – вежливо поинтересовался дудочник, подходя к окну и выглядывая на улицу. – О, сюда местная стража идет. Неужели в тюрьму посадят за нарушение общественного порядка?
– Нет, просто выгонят за пределы города, – охотно пояснила я, сбрасывая туфли и торопливо обматывая ступни чистыми портянками. – Нас через одни внешние ворота выставят, стрелявших – через другие, и дальше мы все будем предоставлены сами себе. В Огнеце запрещены драки, и уж тем более стрельба – только за его пределами.
– И вернуться вам не дадут? – негромко поинтересовался Викториан, отодвигаясь от окна и наблюдая за тем, как я затягиваю шнурки на башмаках и одергиваю подол яркой ромалийской юбки в мелкий цветочек.
– Дадут. Через месяц. Если выживем, – ответил за меня Искра, впрягаясь в лямки большого дорожного ранца, к которому уже были привязаны два свернутых в плотные трубки походных одеяла, и сгреб плащи с крышки сундука.
В дверь постучали. Громко, не особенно стесняясь. Открывать стражникам тоже не потребовалось – они зашли сами, держа наготове оружие.
– Правила вы знаете. Со своими врагами разбирайтесь за стенами Огнеца.
– Через какие ворота нас выведут? – поинтересовался Искра, беря со стола завязанный в чистое полотенце ржаной хлеб, свежий, только утром купленный в пекарне по соседству, и сунул его мне в руки. Подхватил мою сумку, в которую я едва успела забросить деревянную солонку, и шагнул к двери.
Я заметила, как харлекин, проходя мимо десятника, командующего отрядом, сунул ему в руку худой кошелек с монетами. Не слишком много, да больше-то у нас и не было. Десятник, не слишком скрываясь, подбросил кожаный мешочек на широкой, похожей на лопату ладони, прислушался к звону.
– Через Северные, – недолго подумав, сообщил тот. – Там скрыться проще: обойдете озеро, за ним до гор рукой подать будет. Все лучше, чем по ровной, как стол, степи улепетывать, трава-то уже пригнулась, как на ладони этим проклятым стрелкам издалека видны будете.
– Спасибо. – Искра чуть склонил рыжую голову, дождался, пока я выйду за порог, держа в одной руке обуглившийся, растрескавшийся посох, а в другой узелок с хлебом, и лишь потом вышел следом, даже не оглянувшись на замешкавшегося музыканта.
Я тоже не стала оглядываться. Потому что тяжело будет оставить место, которое я уже успела привыкнуть называть «домом». Место, в котором мне не требовалось скрывать золотые шассьи глаза под тонкой полотняной лентой, где я могла чувствовать себя в безопасности и быть собой – хотя бы частично. Я только-только повесила новые яркие занавески на окнах, выбросив старые, пыльные и поеденные молью, обустроила кухню, накупив мелких глиняных горшочков и чашек, – Искра собирался научить меня готовить какое-то блюдо, которое делали в тех местах, откуда он был родом, но не успел. Мы с харлекином только привыкли друг к другу в новом качестве, только начали изучать друг друга с иной стороны, о которой я раньше даже не думала. У нас был дом, в котором было тепло и безопасно, дом, в котором был покой – и даже какое-то подобие любви.
Пока снова не пришла светловолосая человеческая женщина с оружием и не вынудила меня покинуть обжитое место.
В третий раз.
Я споткнулась, и дудочник, шедший рядом, подхватил меня под локоть, не давая упасть. А у меня перед глазами плыли алые круги, и золотая, пышущая жаром шасса внутри меня злобно, ненавидяще шипела, поднимая янтарный гребень над гибким хребтом и разворачивая тугие чешуйчатые кольца, готовясь к броску.
– Она не переживет нашей встречи, – тихо пробормотала я, глядя себе под ноги. – Не переживет.
И я не дам Искре сожрать ее – не хватало еще, чтобы харлекин обрел ненавистные черты. Я ее просто уничтожу. Своими руками. Разорву нити, связывающие душу с телом, а потом просто раздавлю тот прогнивший насквозь хрупенький огонек, который был Катриной. Раньше я не могла ни отбросить волшебную пулю в человеческом виде, ни видеть связь сущности с живым, материальным телом. Теперь могу. И вижу. Не только это, но еще многое другое. Пусть даже это все досталось мне ценой, которую только предстоит уплатить.
– Мия, – осторожно произнес голос дудочника над ухом, – у тебя чешуя на лице растет.
Я только криво усмехнулась – пускай растет. В Огнеце не нужно прятать личину так же тщательно, как в других городах, здесь у каждого второго есть нечеловечьи корни.
Нас подвели к массивным воротам, раскрытым нараспашку, сквозь которые заезжали телеги, с верхом нагруженные добром. Соль, мед, вяленое мясо, ткани – много чего завозили в Огнец с севера, с далекого-далекого побережья, отгороженного от сурового моря высокими скалами и густым туманом.
Я еще вернусь сюда. Хоть через месяц, а хоть через год. Вернусь – и останусь навсегда. Буду слушать ветер и смотреть с городской стены на чистый горизонт, который не будет более заслонять призрачное видение близнеца Госпожи Загряды.
