Анна Мистунина - Пути непроглядные
Примерно через час – если только он не совсем потерял счет времени – вдалеке замаячили строения. Чем ближе Рольван походил, тем более странными они казались: высокие и узкие, они расширялись кверху наподобие чаш с резным обрамлением по верхнему краю. Некоторые были совсем разрушены, другие сохранились лучше, так что можно было разглядеть остатки узких лестниц и арок. Ни защитных стен, ни дворовых построек не было, как будто бы строения вовсе не предназначались для жилья. И все же, подойдя вплотную, Рольван уже не сомневался, что очутился в городе и город этот давно заброшен. Пустота его была плотной и беззвучной, как внутри могильного кургана.
С каждым шагом вглубь чужого города Рольван чувствовал себя все хуже. Мертвые башни нависали над ним диковинными грибами в сплошных наростах лестниц и перил, они не имели ни дверей, ни окон, и было трудно представить, что за люди могли в них жить.
Кем бы они ни были, их время давно прошло. Рольван был единственным дышащим существом на много миль вокруг. Никогда прежде он не чурался одиночества, порою предпочитал его веселью и разговорам, но здешнее одиночество отличалось от обычного, как дно высохшего колодца от уютной спальни. Тишина, разбитая лишь его собственными шагами, оглушала. Ни шороха, ни скрипа дверных петель, ни далекого птичьего крика – этот мир оказался пуст, покинут обитателями. Мертв.
Здесь почти не было снега. Башни стояли очень близко друг ко другу, почти смыкаясь верхними краями на высоте примерно пяти человеческих ростов. Их неровные стены сперва показались Рольвану изъязвленными временем, но, разглядев поближе, он увидел серые клочковатые наросты мха. Огражденные высокими перилами лестницы опоясывали стены наподобие спиралей, чтобы достигнуть верха, пришлось бы преодолеть немалый путь. На перилах лежали наслоения мха. Ничего похожего на двери не было – только стены и лестницы до самой крыши.
Он понятия не имел, зачем и куда идет теперь, убедившись, что Каллах обманул его и что город заброшен. Он продолжал идти, потому что боялся остановиться, потому что зашел уже слишком далеко, чтобы думать об остановке. Потому что его тело уже привыкло шагать. Кроме того, в движении был хоть какой-то смысл. Что он будет делать, если остановится, Рольван не знал.
Дорога шла через город неестественной прямой линией. Время от времени с нею встречались другие, такие же ровные и гладкие, и расходились под правильными углами. Как часто случается в пустынных местах, им постепенно овладело неприятное ощущение устремленного в спину чужого взгляда. Он несколько раз оглядывался, но, конечно, никого не увидел. Ощущение между тем усиливалось. Хуже всего, что оно только еще усиливало одиночество. Временами хотелось закричать, прервать жуткую тишину, но сразу же подкрадывался страх и Рольван ловил себя на том, что пробирается вдоль чужой улицы крадучись и даже дышит беззвучно. Тогда он расправлял плечи и заставлял себя идти мерным шагом пехотинца на марше.
Неожиданно быстро – слишком быстро даже для зимнего дня – наступил вечер. Белое небо покрылось оранжевой закатной рябью. Темнело буквально на глазах. Нужно было искать укрытие, и побыстрее, если только он не собирался провести ночь прямо на улице, под этим враждебным взглядом из ниоткуда.
Выбор был невелик. Рольван остановился перед очередной башней. Нижняя ступень лестницы обвалилась, но остальные казались целыми, как и перила, состоявшие из резных каменных столбиков под залепленной мхом перекладиной. «Ни за что в жизни не полезу туда», – сказал себе Рольван, прежде чем поставить ногу на уцелевшую ступеньку и начать подниматься.
Он сбился со счету, сколько раз обогнул башню, прежде чем достиг вершины. Достигнув, оказался на круглой площадке под открытым небом, со всех сторон защищенной высоким ограждением. Было уже слишком темно, чтобы разглядеть подробности; Рольван увидел лишь снег и чего-то вроде полуобвалившегося навеса у одной из стен. В глубине под этим навесом почти не было снега. Там он и устроился. Сжевал лепешку, почти не почувствовав вкуса, запил глотком меда, затем улегся, завернувшись в волчий мех и положив под голову котомку, а меч – рядом, под рукой. Сон пришел еще прежде, чем он закрыл глаза – черный занавес, с облегчением скрывший этот белый ледяной мир, без мыслей, без видений, без следящего неведомого взгляда. Только холод, к которому он уже почти привык, не оставлял его и во сне.
Он проснулся оттого, что на него навалилась неведомо откуда взявшаяся тяжесть и чье-то смердящее дыхание ударило в лицо. Рольван дернулся, пытаясь освободиться, но не тут-то было – через мгновение его руки оказались крепко стянуты за спиной, а котомка из-под головы исчезла. Потом исчезла и тяжесть. Он остался лежать животом вниз, неловко повернув голову. Меча рядом больше не было, зато были две пары ног в грубой меховой обуви мехом наружу. Их владельцы издавали странные звуки у него над головой.
Рольван осторожно перекатился на бок. Солнце еще не взошло, но лунный свет отражался от снега такой нестерпимой белизной, что даже здесь, под навесом, оказалось почти светло – не будь этого, он вполне мог бы принять своих ночных гостей за животных. Они были кривоноги, приземисты и массивны, массивнее любого из когда-либо виденных им людей. Мощные руки, обнаженные до плеч, густо покрытые жесткими волосами, с огромными ногтями, казалось, могут без усилий переломить ему шею. Плотные тела в одежде из мохнатых шкур венчали низко поставленные головы с уродливыми выпуклыми лицами, далеко вступающими сросшимися надбровьями и скошенными подбородками. Торчащие волосы и бороды походили на очень густую шерсть.
Один из них рассматривал меч Рольвана, поворачивая его так и этак, словно какую-то диковину, хватаясь то за один конец, то за другой и даже не пытаясь извлечь его из ножен. Судя по всему, подобное оружие он видел впервые. Другой возился с котомкой: по очереди доставал из нее флягу, бинт и корпию, точильный камень, кресало и кремень – каждый новый предмет он внимательно разглядывал, обнюхивал, морща горбатую переносицу, и затем бросал наземь. Когда дошла очередь до мяса, попробовал его на вкус, сморщился и выплюнул с недовольным ворчанием. Второй тут же бросил меч, потянулся и выхватил у своего товарища ячменную лепешку, сунул ее в рот и тут же принялся отплевываться.
– Кто вы такие? – спросил Рольван, не надеясь, впрочем, что его поймут.
Незнакомцы не обратили на его слова никакого внимания. В этом момент под навес забрался еще один такой же звероподобный гость. В руках он держал толстую грубо оструганную палку с привязанным к ней каменным наконечником – вне всякого сомнения, копье, и владелец явно умел с ним управляться. Подойдя к первым двоим, он прорычал что-то – если это и было словами, Рольван их не разобрал. Котомка полетела в снег. Рольвана пнули в бок, затем дернули за веревку, которым были стянуты его руки, и заставили подняться на ноги. Опомнившись, он ударил лбом в грудь одного из ночных гостей и, развернувшись, оттолкнул другого так, что тот не устоял на ногах. Бросился к лестнице, но владелец копья ловко подставил ему подножку. Рольван упал на колени. Удар копьем в спину бросил его лицом вниз. Веревка, которой были связаны его руки, натянулась, копье упиралось между лопаток – панцирь выдержал, но шевельнуться Рольван не мог. Его снова пнули, потом еще и еще. На шею ему набросили веревочную петлю, заставили подняться и потащили к лестнице, затем вниз так быстро, что он едва успевал переставлять ноги, замерзшие и онемевшие во сне. Дикарь с копьем шел сзади, и каждый раз, как Рольван пытался дернуться или замедлить шаг, наконечник чувствительно ударял его в спину. Все силы уходили лишь на то, чтобы не упасть.
Все его вещи и меч остались валяться там, где их бросили. Правда, у него не отняли накидку, и – Рольван на ходу слегка наклонился, согнувшись в поясе, и с удивлением обнаружил, что кинжал и даже кошель все еще на месте. Видимо, этим существам попросту не пришло в голову обыскать своего пленника. Рольван ухмыльнулся, но тут веревку снова дернули, и он потерял равновесие.
Скатившись по ступенькам головой вниз, больно ударившись лбом, получил еще один пинок и поднялся на ноги. Огромная чужая луна висела над самыми башнями. В чертах его мучителей не было почти ничего человеческого: громадные челюсти, далеко выступающие надбровья, покатые лбы напоминали больше звериные морды, нежели лица людей. Они скалились, но никому не пришло бы в голову назвать это улыбкой. Тот, что держал конец веревки, снова начал спускаться, и Рольван пошел за ним, не дожидаясь тычка в спину. Ноги скользили на крутых ступенях, болела ударенная о камень голова. Ледяной воздух обжигал зубы. Уродливые коренастые чудовища казались порождениями дурного сна, но запах от них шел самый что ни на есть реальный – отвратительная животная вонь, которая не давала даже на миг усомниться в том, что все происходит на самом деле.
