Константин Калбазов - Пёс. Боец
Перерезать веревку, привязанную к большому камню, исполняющему роль якоря. Он чувствует, как течение подхватывает кожаный купол и увлекает за собой. Окончательно всплыть ему не дают камни, привязанные по периметру и вынуждающие оставаться на глубине, избегая взоров тех, кто сейчас внимательно всматривается в водную гладь. Да, его будут выслеживать долго и упорно, но никому и в голову не придет, что человек может столь долго находиться под водой. Он будет сидеть под этим куполом столько, сколько вообще возможно, дыша очень экономно. Чем дольше ему удастся находиться под водой, тем дальше он окажется от зоны поиска.
Интересно, он убил короля или только ранил? Хм… Пожалуй, все же убил. Раненые падают как-то иначе. Уж чего-чего, а смертей он на своем веку насмотрелся вдоволь. Остается только лишний раз в этом убедиться, и потом можно возвращаться. Мысль о возвращении не понравилась, но он привычно отмахнулся от личных предпочтений. В конце концов, он жил так уже очень долго – когда все его существо восставало и требовало иного, а он шел на поводу того, что было заложено в него как долг. И что за дурацкая привычка зачаровывать осужденных?
Значит – убедиться, что король мертв, и только потом уходить. А если он лишь ранен? Плохо. Но ничего не поделаешь. Будет гораздо сложнее, но ничего невозможного. Уж с его-то способностями… Как-нибудь справится. Да он из таких передряг выбирался, что… Выберется и сейчас.
– Вы во дворец, миледи?
– Да, Виктор.
– А Джона с собой не берете?
– Нет. Мне не нравится, как на меня смотрят при дворе. Как бы чего дурного не удумали. Никогда бы не подумала, что у меня будет столько завистников.
– Что же тут удивительного, если, едва вы переступили порог дворца, вас тут же допускают до короля, чего многие попросту лишены.
…Все обстояло именно так. Едва появившись в столице, Адель сразу устремилась в королевский дворец. Не надеясь ни на что, она с младенцем на руках оказалась у ворот, где путь ей преградила неумолимая стража. Хорошо хоть согласились передать весть кронпринцу. Брат сам тут же примчался к воротам и препроводил ее прямиком к отцу.
Боже, как же он плох! При виде больного она оцепенела, не в силах спокойно взирать на представшую перед ней картину. Ее глаза тут же исторгли слезы, проложившие две дорожки, соединяющиеся на подбородке и капающие на грудь.
Природа болезни до сих пор неизвестна. Собравшиеся во дворце более дюжины мастеров не могли определить, что именно приключилось с королем. Однозначно было сделано лишь два вывода: искусство мастеров тут ни при чем и королю осталось не больше месяца.
Джеф Первый был бледным, а скорее даже серым. Кожа сморщилась, дыхание слабое и прерывистое. Он уже не мог управлять своим телом, и его руки безвольно лежали поверх одеяла, хотя и не утратили чувствительности. Но при этом он все еще сохранял ясность ума и продолжал работать, торопясь привести в порядок дела королевства, прежде чем все перейдет к его сыну.
Завидев Адель, король впервые за долгие годы позволил себе слабость. По его исхудавшему лицу потекли слезы, теряясь в бороде. Возможно, появись она одна – и ему, как всегда, удалось бы сдержаться, но на ее руках покоился спеленатый младенец, который в этот момент проснулся и огласил спальню здоровым громким плачем.
К баронессе тут же метнулся придворный мастер. Реакция Адели была молниеносной. Она отвернулась от мастера, прикрывая маленького Джона своим телом, при этом метнув в лекаря такой взгляд, словно готова была его испепелить.
– Не приближайтесь к нему, мастер.
Вот только что ее сердце переполняли боль и отчаяние, к горлу подступил ком, мешающий не то что говорить, но и дышать. И куда все делось? Голос звучит твердо и даже где-то гневно. Слезы все еще блестят в ее глазах, но она полна решимости. Тревога за свое дитя вытесняет боль, вызванную видом умирающего отца.
– Я только хотел успокоить малыша. Королю нужен покой.
– Я сама успокою баронета. Ваше величество, позвольте мне выйти.
– Никто никуда не пойдет, – слабым голосом произнес король. – Адель, подойди ближе. Дай мне его. Помогите. – Это уже слугам. Они тут же подхватили безвольные руки короля, в которые Адель осторожно вложила дитя.
Удивительное дело, но в этих слабых руках, не способных удержать даже перо, младенец тут же прекратил плакать, устремив взор на этого странного старика, источаемого болезнью. Именно старика: этот еще недавно переполняемый энергией мужчина разом постарел на десятки лет. Непостижимым образом Джон сумел выпростать правую ручку и, дотянувшись до бороды больного, вцепился в нее, а затем весело заверещал и потянул к себе.
– Оставь его, Адель. Пусть забавляется, проказник, – все таким же слабым, но теперь уже переполненным счастьем голосом произнес король, останавливая ее попытку урезонить мальчика. – Как его зовут?
Сомнительно, чтобы дед все еще не знал имя своего внука. Первого внука. Пусть и рожденного непослушной, своенравной незаконнорожденной дочерью, вышедшей замуж против его воли и избрав при этом того, кто причинил столько головной боли ее отцу. Но Джеф Первый оставался непреклонен даже на смертном одре, помня каждое мгновение о том, кто он и чего стоят его слова или поступки.
Поначалу молодая баронесса обиделась, но сразу же успокоилась. Да, ей досадно, но она не могла не гордиться тем, кого считала отцом, который никак не хотел признать ее. А потом, одно то, что он допустил ее до себя, уже говорило о многом. Ведь она все еще являлась ослушницей, нарушившей волю своего короля и покровителя, мало того, нанесшая своими действиями ему оскорбление.
– Его зовут Джон, ваше величество, – дрожащим голосом произнесла она.
Видеть того, кого она, несмотря ни на что, любила всем сердцем, в таком состоянии было выше ее сил. Она готова отдать часть себя, да что там – всю себя без остатка, чтобы исцелить его, но это бесплодные мечты.
– …раз уж баронет останется здесь, я отправлю с вами четверых моих парней, – не скрывая облегчения, подвел итог Виктор.
Ну как исполнить приказ барона, если младенца раз за разом увозят во дворец и каждый раз приходится думать о том, выпустят его или нет? Здесь, в этом доме, где они квартировали, полной безопасности тоже нет, но тут от него хотя бы что-то зависит, тогда как во дворец он вообще не имеет доступа.
– А Брук?
– Миледи, Брук не входит в мой десяток, он служит непосредственно вам, так что брать его или нет, решать вам.
– Брук пойдет со мной.
– Это разумно. Тем более что он единственный, кого допускают во дворец.
– Виктор, по-твоему, я способна поступать неразумно?
– Все могут ошибаться, миледи, – уклончиво ответил вассал.
Все вроде бы было как всегда. Придворные толпились в зале, из которого вела дверь в личные покои короля. Все надеялись, что монарху станет легче и он сможет кого-то принять. Но скорее всего, они поджидали кронпринца, каждый день навещавшего отца. Здесь и сейчас можно либо получить место при новом дворе, либо покинуть дворец и вернуться в свои владения. Те, кто имели здесь собственные покои, могли их сохранить за собой или лишиться. Оказаться на виду, а еще лучше под рукой, услужить, выразить соболезнования, поддержать, когда неизбежное случится, а главное – оказаться в числе первых и выкрикнуть как можно громче «да здравствует король!». Для всего этого нужно постоянно находиться поближе к этому залу. Именно по этой причине у большинства усталый и измотанный вид. Все же тяжела жизнь при дворе.
Вот только сегодня все находящиеся здесь отчего-то взбудоражены. Разбившись на группы, они о чем-то возбужденно переговаривались. Одни внимательно слушали, другие с важным видом вещали о чем-то, переполняемые чувством гордости оттого, что знают куда больше остальных.
Адель решила не придавать этому значения и направилась прямиком к дверям, ведущим в покои короля. Вот только удивительное дело – стража преградила ей путь. Она едва не наскочила на скрестившиеся перед ней копья, настолько это было неожиданно и необычно. Что это? Изумленный взгляд устремился на беспристрастные лица гвардейцев. С таким же успехом можно взирать на каменных истуканов. Ситуацию разрешил находящийся поблизости начальник караула.
– Ваша милость, вам придется подождать. Король не принимает.
– Ему хуже? – испуганно пролепетала Адель, прижав ладони к груди. Неужели…
– Нет, ваша милость. Дела государственной важности.
– Что случилось?
– Я не имею права. Прошу понять меня правильно. – Говоря это, офицер скосил глаза в сторону переговаривающихся придворных, словно говоря, что он-то сказать ничего не может, но если послушать их, то можно понять причину.
– Благодарю вас. Я могу подождать, или король сегодня уже никого не примет?
– Насчет вашей милости я имею указание. Как только посетители покинут покои короля, немедленно вас пропустить.
