Ксения Медведевич - Ястреб халифа
И мать рассказала Айше страшную правду.
Ханаттани показались под стенами вечером, а глубокой ночью начался штурм. Нерегиль выехал под сторожевые башни южных ворот и крикнул, что жители города клялись в верности именем Всевышнего и нарушили клятву. Никто, орало шайтаново отродье, никто и никогда не посмеет больше осквернять Имена и нарушать данные Именем клятвы!
Окованные медью створки огромных ворот медины разлетелись в щепы, и конники с факелами ворвались в город подобно демонам ада. К утру медина пылала, по улицам ручьями текла кровь, а ханаттани приходилось поднимать коней на дыбы, чтобы перескочить через завалы исколотых и изрубленных трупов. Знатные люди и члены городского совета города успели укрыться в цитадели. Под утро они прислали посольство с прошением о милости. Нерегиль расхохотался послам в лицо и ответил, что преступление против Имени не прощается никогда, как никогда не кончается власть Всевышнего. Так что милости они будут искать в аду, куда он их вскоре и отправит. А я, мол, – куражилась и издевалась тварь – с милостью не дружен.
Тогда городские советники прислали отдельного человека к Хасану ибн Ахмаду с просьбой войти в крепость для переговоров. Славный полководец, у которого в городе были родичи, пришел в масджид и выслушал своих двоюродных братьев. Они умоляли его явить городу милость – за триста тысяч золотых динаров выкупа. Хасан лишь покачал головой. «Что с нами сделают?» – в ужасе стали спрашивать сидевшие в масджид женщины. И тогда Хасан, не в силах сдержать горе, дотронулся пальцем до шеи – всех убьют. А потом вышел из крепости, вернулся в лагерь и попросил привязать себя к столбу, говоря, что выдал план командующего осажденным. Но нерегиль лишь посмеялся, велел его отвязать и заметил, что старым гусям из городского совета и так было понятно, из кого воины халифа сварят себе на обед похлебку.
На рассвете этот незаконнорожденный ублюдок шайтана подъехал к воротам цитадели и свистнул крест-накрест в воздухе мечом. И ворота развалились на куски – как будто их рассекло гигантское лезвие. Крепость пала в считаные часы.
В цитадели перебили всех: говорили, что людей выводили ко рву под стенами медины и обезглавливали. Рассказывали, что перебили то ли девятьсот, то ли семьсот человек. К вечеру вода во рву стала красной, и плавающих тел не стало видно за дерущимися птицами. Оставшихся в живых, а также женщин и детей приказали продать в рабство без права выкупиться – но сначала всех уцелевших жителей Альмерийа заставили разобрать обгоревшие стены крепости и медины. Теперь на вершине холма над долиной путник может увидеть лишь груды почерневших в огне камней и тысячные стаи стервятников. Нерегиль – да будет он навеки проклят! – приказал посыпать землю солью и запретил хоронить тела погибших. Они совершили мерзость перед Всевышним, заявила подлая тварь, и умрут в своей мерзости. Так встретила свой конец Альмерийа, царевна городов ар-Русафа.
– Мой брат был членом городского совета, – разрыдалась аль-Ханса. – Какое горе, какое горе, эта тварь преследует мою семью, словно мы чем-то перед ним провинились…
– Мама, – твердо сказала Айша и взяла ее руку в свою. – Мы должны бежать отсюда. Если задержимся хотя бы на два дня, нас всех отвезут в лодках на середину Вад-аль-Кабира. Тебя, меня, всех моих теть, всех моих сестер – и всех четверых братьев, мама! – всех нас завяжут в мешки и утопят в омуте у Башни Калаорры. Как положили в лодки и утопили тех, кто остался в Куртубе.
Аль-Ханса вытерла слезы рукавом:
– Говорят, что в Куртубе…
– Глупости, – твердо возразила Айша. – Это слухи, распускаемые начальником тайной стражи Исхаком ибн Худайром. Они хотят, чтобы мы верили в милость халифа, и врут, что кого-то якобы помиловали.
Женщина в ее сне шла рядом с повозками, трясущими по ухабам горной дороги свой страшный груз. А потом она распустила белые крылья и полетела над темной рассветной водой – и Айша рассмотрела внизу вереницы груженых лодок. А потом увидела, как сидевшие на корме первых суденышек люди дергали за веревки – и увязанные в мешки тела опрокидывались в воду. Булькая и оставляя на воде большие, широкие, медленно расходящиеся круги.
– Их всех убили, мама, – устало сказала Айша. – Всех убили.
– Куда же нам бежать? – тихо спросила Аль-Ханса.
– На запад. К Малаке, – твердо ответила девушка. – Пока дорога свободна.
– Но…
– У нас нет другого пути.
– Но это земли…
– Я знаю, что это земли Сегри. Но нас ведь никто не заставляет жить в Красном замке, правда? А потом мы пройдем к ибн Марнадишу. Там близко граница, Абер Тароги, – и там легко будет затеряться. У Бану Марнадиш к нам нет никаких счетов – и мы начнем новую жизнь.
– Когда-то давно я переживала, что не родила Умару ни одного сына, – задумчиво проговорила аль-Ханса. – А теперь вот думаю, что хорошо, когда у тебя одни дочери, – все пристроены, все далеко. А у Зубейды вон как – было три сына, и ни одного не осталось. Одного убили, двоих казнили, а с ними и всех внуков на тот свет отправили. Об одном я жалею – тебя не успела выдать замуж. Не пришлось бы тогда моей дочке бегать из города в город, спасаясь от лютой смерти…
– Не бойся, мама, – сурово сказала Айша. – Они нас не получат.
Исбилья, лагерь войск халифа, тот же день
– …Вот.
Хасан ибн Ахмад растерянно развел руками и показал на то, что лежало под пологом. Аммар тоже туда посмотрел.
– И что?
– Вот так и спит, мой повелитель…
И командующий Правой гвардией снова развел руками в беспомощном жесте – ничего, мол, не можем с этим поделать.
– Мы везли его в паланкине, о мой халиф…
Под пологом шатра, на шерстистом хорасанском ковре, свернувшись клубочком, спал нерегиль. Его укрыли широкой джуббой, складки ткани прикрывали плечи и голову – виднелся лишь острый бледный профиль, еще более бледный на охряно-синем фоне узоров ковра.
– И сколько он так? – мрачно поинтересовался Аммар.
– Заснул сразу после штурма, о мой повелитель, – в голосе Хасана слышался страх.
Конечно, он и его воины ни в чем не были виноваты – ну не они же, в конце концов, усыпили самийа! – но кто знает, чем это все могло обернуться.
Альмерийа пала двенадцать дней назад. Пять дней они занимались городом, выполняя отданные нерегилем приказы. Затем последние колонны рабов ушли от дымящихся развалин – и над северной, и над южной дорогами теперь стояли тучи пыли, поднимаемые медленно бредущими людьми, связанными за шею подобно верблюдам. Хасан ибн Ахмад заключил договоры с торговцами из Басры и из городов в долинах Нарджис – людей теперь надлежало отвести на невольничьи рынки Фаленсийа и Маджерита. Но пленных оказалось так много – чуть ли не тридцать тысяч, – что было решено половину гнать на юг, к Мерву, и на плоскогорье Хисма – строить дороги и мосты.
Так вот, когда со всеми делами было покончено, оказалось, что самийа не собирается просыпаться. В Фейсале он проспал неделю, напомнил себе Хасан ибн Ахмад – и приказал сниматься с лагеря. Но теперь прошло двенадцать дней – двенадцать! – а нерегиль так и не проявил никакого желания открыть глаза. Его дыхание оставалось ровным, но он даже не шевелился под своей джуббой.
– Устал, наверное, раскатывать город по камешку, – вдруг неожиданно для себя добавил командующий Правой гвардией.
Он не хотел признаваться в этом – в конце концов, Хасан ибн Ахмад взял на копье немало городов и много раз пировал в захваченных крепостях, заставляя прислуживать себе вдов и дочерей побежденных, – но осада и гибель Альмерийа оставили у него какой-то… неправильный?.. пожалуй, да, неправильный привкус.
Да, мятеж необходимо было подавить. Казнь бунтовщиков у рва тоже не показалась ему чем-то из ряда вон выходящим – это был не первый День Рва, который знала аш-Шарийа. Но зрелище терзаемых стервятниками непогребенных тел и груды обгоревших камней на месте гордой крепости, жемчужины замков ар-Русафа, – вот это уже было чересчур.
Но что поделаешь: нерегиль при упоминании нарушившего клятвы города начинал беситься так, что никто не посмел ослушаться его приказов. Даже зная, что командующий сразу после штурма уснул и теперь спит и ничего не видит и не слышит, они все сделали по его слову.
«Насосался ашшаритской крови, теперь глаза продрать не может, упырь эдакий». Ибн Ахмад подумал так – и сам испугался. Самийа умел читать мысли – это было истинной правдой. А вдруг он слышит Хасана и во сне?
Халиф аш-Шарийа, стоявший над своим погруженным в сон командующим, испытывал схожие чувства. Впрочем, вздохнул про себя Аммар, после такой расправы охотников присягать на верность, а потом отступать от присяги сильно убавится, это как пить дать.
– Яхья?..
Старый астроном присел над свернувшимся щуплым телом. Положил палец на бьющуюся на шее жилку и прислушался к пульсу. Покачал головой, посмотрел на Хасана и остальных каидов и тихо спросил:
