Елена Самойлова - Змеиное золото. Лиходолье
– Ночевать у нас будете, – раздался уже однажды услышанный голос худого мужика с топориком на поясе. – Вы на дочку мою не держите обиды – время сейчас нелегкое, неспокойное. Вот и одергивает она каждого встречного-поперечного, что к нам в Овражье заглядывает.
– Везде сейчас нелегко, а спокойствия даже в Новограде не сыщется, – усмехнулся Искра, ловко поддерживая меня за пояс, когда я неловко споткнулась о вывернутый из земли камешек, больно ушибив большой палец на ноге даже сквозь крепкий башмачок. – Но со слепых там повязки среди бела дня не снимают.
– Нечисть там тоже не у всякого двора встречается, – в тон ответила девушка, а потом сунула мне в ладонь скомканную, чуть влажную от пота полотняную ленту. – Ты не подумай, чужого мне не надо, но вот за свое я буду драться. И не важно, с человеком или с нечистью. Понятно?
– Отчего же не понять, – легко согласилась я. – Своя рубашка ближе к телу.
– Вот и умница. – В голосе девушки послышалась усмешка. – Тогда добро пожаловать, раз пришли. Людям здесь всегда рады.
Тихо стукнулись, закрываясь, створки ворот за нашими спинами, и только тогда я осознала, какая же в деревне стоит тишина. Не мертвая, навроде той, что я слышала в Загряде, когда все звуки будто отсекаются, другая, но все равно неправильная. Птичьи трели доносились еле-еле, как через плотное стеганое одеяло, людские голоса звучали тише, приглушенней, чем у забора. Единственный звук, раздающийся звонко и чисто, – журчание воды где-то неподалеку. Громкое и уверенное – словно бойкий ручеек пробивается из земли чистым студеным ключом, переливается по узкому неглубокому руслу, скатывается по небольшим камушкам-порожкам…
– Здесь ступеньки. – Голос харлекина тоже стал глуше, ниже и раскатистей. Нижний конец палки, которым я прощупывала дорогу на шаг перед собой, стукнулся о высокое крыльцо. – Дом на сваях, так что подниматься подольше, чем в обычную избу.
Одна ступень, другая – всего я насчитала восемь. Высоковато получается, хотя, если вспомнить, что домик этот стоит на «курьих ножках», – то в самый раз.
Переступить через низкий порожек, о котором меня так же предупредил харлекин, – и под ногами оказался плотный коврик. Запах свежего хлеба и подгоревших капустных листьев, сухих травяных сборов и нагретого на солнце смолистого дерева. Горница с печью.
Искра осторожно усадил меня на лавку, развернул к столешнице и положил мои ладони на прохладную глиняную кружку с выщербленным краем.
– Пей, хозяева молоком поделились.
– Спасибо. – Я улыбнулась этим невидимым хозяевам, стучащим за спиной какой-то кухонной утварью.
– На здоровье. – Голос девушки, неласково встретившей нас на входе в деревню, слегка потеплел и уже не звенел перетянутой струной. – Вечером баньку истоплю, помогу тебе волосы промыть от пыли. И какой только изверг такую красоту в степняцкие косички заплел, а? Куда муж-то смотрел?
Вопрос остался без ответа. Я глотнула холодного, чересчур жидкого, будто разбавленного водой молока с легким, почти неощутимым травянистым привкусом и кое-как расправила сведенные плечи.
Искренне надеюсь, что ощущение взгляда, упорно сверлящего спину меж лопаток, мне всего лишь почудилось. До Лиходолья еще далеко, но после Загряды я не верила, что Орден Змееловов может поддерживать порядок в Славении. Что он может хоть что-то, помимо уничтожения «откупных жертв» и поиска шассьих гнезд.
Впрочем, нам ли с Искрой бояться чудовищ?
Глава 2
Сквозь узкую щелочку в неплотно прикрытых ставнях был виден лишь заливной луг и кусочек огорода, на котором тянулись к небу широкие венчики подсолнухов. Солнце уже скрылось за деревьями, но последние, уже почти не греющие, закатные лучи еще заливали светом домик, в котором нам разрешили остаться на ночь. Комнатка под самой крышей была крохотной, душной, со скрипучим полом и очень низким потолком, под которым даже мне приходилось ходить, склонив голову, чего уж говорить о более рослом харлекине. Где-то шуршали мыши, пахло пылью, сеном и совсем немного – сыростью и речной тиной.
Деревня как деревня. Тихая, спокойная и малонаселенная. Разве что чем ближе к Лиходолью – тем подозрительнее и недоверчивее жители к пришлым людям, и если раньше на нас с Искрой лишь косо смотрели, то в Овражье дошли до требования снять повязку с глаз слепой. Интересно, что будет дальше? Требование выпить заговоренной воды с солью, прикоснуться к холодному железу и на всякий случай послушать музыку дудочника, если, конечно, таковой каким-то чудом окажется в караване или городке?
Я невольно улыбнулась, пытаясь представить себе смельчака, который рискнет потребовать у Искры выполнения какого-нибудь суеверного обряда, призванного отгонять нелюдь. Сомневаюсь, что харлекин будет кувыркаться через нож, доказывая, что он не обрастает волчьей шерстью под полной луной…
– Ты здесь, пришлая? – Звонкий, высокий девичий голос неожиданно раздался внизу, под комнатой. Доски тут тонкие, плохо подогнанные – при желании можно переговариваться через щели, а уж с таким голосищем, как у дочки деревенского старосты, и подавно.
– Здесь я, здесь, – неохотно отозвалась я, услышав быстрые шаги, поднимающиеся по узенькой скрипучей лесенке, и торопливо зажмурилась.
Снова темнота, жуткая, непроглядная. И как в такой жить можно? А люди как-то целую жизнь проживают, умудряясь искренне радоваться этой самой жизни, улыбаются и плачут под ромалийские песни, находят любимых и растят детей. Встречала я слепых не раз, пока путешествовала с ромалийским табором, но никогда не думала, что сама окажусь в их числе.
Скрипнула половица, легкие шаги приблизились, и я поневоле вздрогнула, когда на колени мне упало жесткое льняное полотенце.
– Пойдем, провожу тебя до бани, а то сослепу на лестнице упадешь и свернешь шею, а мне перед твоим мужем оправдываться. – Сильная, крепкая женская рука поддела меня под локоть и рывком подняла с лавки, да так быстро, что я едва успела схватить полотенце, не давая ему соскользнуть с колен. – Меня, кстати, Литой кличут. А тебя, пришлая?
Я на мгновение задержалась с ответом, а потом назвала имя, когда-то давно, еще в прошлой жизни, данное лирхой Ровиной. Привыкла я к нему и уже редко откликалась на родное, подаренное матерью в шассьем гнездовище. Даже Искра, поначалу пробовавший звать меня шассьим именем, довольно быстро вернулся к ставшему привычным прозвищу и вспоминал о ромалийском имени только в людских деревнях.
– Мия, значит. – Дочка старосты цокнула языком, пару раз повторила новое слово, то меняя ударение, то растягивая гласные. Будто на вкус пробовала. – Пойдем, красавица, в баньку. Я тебя придержу.
– А палку мою взять? – запоздало спохватилась я, пытаясь вывернуться из цепкой руки Литы, крепко державшей меня повыше локтя. Дотянулась свободной рукой до длинных шершавых пальцев: холодные как лед.
– Да зачем она тебе в бане-то? – удивилась моя провожатая, мягко направляя меня в сторону выхода. – Напитается влажным жаром, а потом того гляди – рассохнется и сломается по дороге, оно тебе надо? Ты осторожней, тут ступеньки начинаются. Я тебя до баньки провожу и обратно, до дома. Или мужа твоего позову, если мне не доверяешь. Давай – ножку вниз, тут ступенька высокая будет…
Вот так с грехом пополам мы и спустились – одной рукой я скользила по гладким перилам, сделанным из тонкого деревца со снятой корой, за другую меня поддерживала Лита, предупредив, когда лестница наконец-то закончилась. Несколько шагов вперед, переступить через порожек – это была горница, я запомнила ее по пряному аромату трав, висевших в пучках где-то под потолком. Еще одна лестница – на этот раз крыльцо. Свежий, ставший сырым и прохладным ветер с запахом застоявшейся воды окатил лицо неприятной моросью. Странно, только недавно смотрела в окно – небо было ясным, если не считать нескольких пушистых облачков над макушками деревьев, а сейчас кажется, будто его от края до края затянуло сырой пепельно-серой пеленой туч, сыплющей противной изморосью.
– Ой, а вот и муж твой отыскался, – звонко рассмеялась старостина дочка, ведя меня по неровной вытоптанной дорожке. – Ходит вокруг бани да нехорошо так на наших баб зыркает, будто боится.
Искра-то и боится? Ну-ну. Скорее, как и я, чувствует себя неуютно в крохотном людском поселении, где в случае чего не спрячешься, не скроешься в толпе – ведь все здесь на виду. Любая новость разносится быстрее степного пожара, и стоит кому-то в чем-то тебя заподозрить, как вся деревня поднимется и вытолкает взашей, а то и на вилы поднять попытается.
– Видать, любит тебя крепко, – холодно и, как мне показалось, с легкой завистью произнесла Лита, ускоряя шаг и тем самым вынуждая меня ухватиться за ее крепкое, натруженное запястье свободной рукой.
Под пальцами я ощутила какую-то плетеную веревочку не то из конского волоса, не то из тонкого-тонкого льна, протянутую сквозь гладкие холодные бусинки. Амулет какой-то, не иначе. Любят крестьяне увешивать себя побрякушками по поводу и без него, причем в каждой деревне чаще всего оказывается свой оберег «на всякий случай». Будучи еще в ромалийском таборе, я как-то видела у Ровины целую шкатулку, наполненную оберегами со всех концов Славении: были там и крохотные, с ноготок размером, железные подковки, и кольца с выбитыми на ободке словами коротенькой молитвы к единому людскому богу, и плетеные свадебные пояски с кисточками, украшенными костяными бусинами. Разные они все были, и грубые, будто сделанные неумелыми еще детскими ручонками, и изящные, вышедшие из рук городских мастеров своего дела, но их все объединяла одна цель – защитить своего владельца от нечистой силы, от подлунной нежити и призраков.
