Евгений Лобачев - Поход скорпионов
Мильк задумчиво посмотрел на меня.
– Значит, и вы с Глазом пытались резать веревку.
– Готов биться об заклад, каждого из нас призраки понуждали к этому. Но тебя они зацепили как рыбу на крючок. Стоило немалых трудов привести тебя в чувство. Расскажешь, что видел?
Поколебавшись немного, парень начал рассказывать. Говорил он сбивчиво, без своего обычного красноречия. Видно, что морок чем-то сильно задел его, хотя на меня он особого впечатления не произвел. Почти детская история про пиратов и освобождение из плена. Пришлось напомнить себе, что я все-таки видел в этой жизни намного больше этого паренька.
– Тяжело, – счел я тем не менее нужным посочувствовать. – Забавно, что ты тоже спасал отца.
Этим нехитрым приемом я спровоцировал следующий вопрос. Зачем я это сделал, известно только бессмертным богам. Меня тянуло поговорить, а на роль слушателя Мильк годился не хуже любого другого.
– Тоже? – ухватился Мильк. – И ты в своем мороке освобождал отца из плена?
– Нет, – грустно улыбнулся я. – У меня другая история. – Дождавшись жадного вопросительного взгляда, я продолжил: – Почти две дюжины лет назад моего отца обвинили в измене. Это самое страшное обвинение, какое только можно представить, и людям не дано решать, справедливо ли оно. Суд вершат боги.
– Боги? Как? – не удержался Мильк от ненужного вопроса.
– В измене обвиняют редко, не чаще одного-двух раз в дюжину лет, – продолжал я, словно не слышал вопроса. – И на площади перед главным храмом города собираются все, кто может ходить и способен видеть. Места не хватает, и люди сидят друг у друга на плечах. Но я был в первом ряду – так полагается. Ноги отца заковали в колодки, а к шее привязали веревку, намотанную на барабан. Веревка не очень толстая, и если боги видят, что человек невиновен, она порвется, когда палач станет медленно барабан вращать.
Я замолчал и молчал довольно долго, но Мильк не решался вставить хоть слово.
– Я был уверен… я верил в невиновность отца до последнего мгновения. Я все смотрел и смотрел на эту проклятую веревку, натянувшуюся как тетива лука. Я не видел ничего, кроме веревки, я почти не видел даже лица своего отца. К счастью, наверное.
Непроизвольно я поискал глазами взгляд Милька, но не нашел его – парнишка опустил голову к земле, словно чувствуя за собой какую-то вину.
– Веревка почти лопнула, – продолжил я. – Почти… Я слышал, как трещали волокна. Меня потом целый год преследовал во сне этот тихий треск, дарящий надежду, которой так и не суждено было сбыться. Мне немало лет, Мильк, я всякого насмотрелся за свою жизнь, но клянусь, худшего кошмара у меня с тех пор не было. Тишина, темнота – и только треск. Снова тишина – долго, целую вечность – и треск… Я просыпался от собственного крика.
Теперь и я вперил глаза в землю, будто бы желая понять, что же так заинтересовало там Милька. Луна спряталась за редким облаком, и я с трудом различал контуры собственной руки. Поэтому не видел, как дрожали мои пальцы.
– Иногда мне кажется, что боги сами сомневались в вине моего отца, оттого веревка уцелела едва-едва. Хотя я понимаю, что так думать – кощунство. А в моем мороке все происходило точь-в-точь как в тот день, до самой мелкой подробности, до длинного пореза на черепе палача – от небрежного бритья. Только в тот миг, когда веревка готова была затрещать, в моих руках вдруг оказался кинжал. Представляешь, Мильк, этот самый кинжал. До веревки – рукой подать. Буквально рукой подать…
Какое-то время спустя я встряхнулся и поймал себя на том, что повторяю «рукой подать» в четвертый или в пятый раз. Резким движением я сел, оставив без должного внимания стрельнувшую болью руку, и тихонько засмеялся.
– Дурацкий морок. Заметь, Мильк, нас обоих призраки окунули с головой в детство. Там проще найти в человеке слабину. Но обгадь меня Телец, хотел бы я узнать, на чем зацепили Гиеагра. Наш великий герой кажется мне человеком, начисто лишенным слабостей.
Мильк – он все еще избегал смотреть мне в глаза – принужденно засмеялся в ответ.
– Ты не прав, Бурдюк. Если бы все обстояло подобным образом, я бы сейчас нежился в своей постели – если, конечно, какая-нибудь прелестница не изменила бы моих планов. А Гиеагр… Гиеагр, пожалуй, все равно совершал бы свои подвиги, но в более обжитых местах.
– Что ты имеешь в виду? – осторожно поинтересовался я, так как разговор повернул в нужное мне русло.
– Только то, что любовь – это, безусловно, слабость для любого героя, а именно любовь повела Гиеагра в этот безумный поход.
– Ты хочешь, чтобы я принял эту дикую историю про Фаэниру за чистую монету? – усмехнулся я.
– Я ничего не хочу, – ощетинился Мильк, быстро приходя в себя. – Ты можешь верить или не верить во все, что тебе заблагорассудится. Только вся эта дикая, как ты говоришь, история происходила у меня на глазах с самого начала.
– Не кипятись, – успокаивающе сказал я. – У меня в мыслях нет объявлять тебя лжецом. Я верю, что Фаэнира погибла, и верю, что она теперь является Гиеагру… да и тебе, как я понял. Но хоть убей не пойму, за какими такими бесами ей направлять вас в Проклятые Земли.
– Сначала я тоже никак не мог взять в толк, – признался Мильк. – И только после разговора с Эписанфом все встало на свои места.
– И что же это за места? – спросил я, стараясь своим язвительным тоном подзадорить парня.
Возможно, мой план сработал, а быть может, Мильк просто не видел причины не быть со мной откровенным. Так или иначе, рассказывал он вполне охотно.
– После смерти Фаэниры Гиеагр принес щедрую жертву богам и испросил совета у оракула. Чаще всего жрецы доносят слова богов в таком туманном виде, что без помощи толкователей не обойтись… да и эта помощь порой бывает весьма сомнительной. Но в тот раз боги высказались достаточно ясно. Они повелели Гиеагру постичь каждого из детей звезд, и не надо быть семи пядей во лбу, чтобы догадаться, о чем идет речь. Так мы оказались в Землях Зодиака.
Я задумчиво кивнул, скорее своим собственным мыслям, нежели собеседнику. Это пророчество многое объясняло. А ведь до того все подвиги – или безумства – Гиеагра в Землях Зодиака выглядели в моих глазах в высшей степени нелогично. Между тем Мирдгран говорил на своих занятиях, что люди практически никогда не поступают вопреки логике. И если ты логики не видишь, это вовсе не значит, что ее нет, – просто ты слишком мало знаешь.
Ох, что-то часто я стал вспоминать мудрые слова своего учителя. Видать, своей мудрости-то не хватает…
Тут мне пришлось сосредоточиться на словах Милька, чтобы не пропустить самое главное.
– Мы с Гиеагром очень скоро убедились, что поняли пророчество правильно, хотя и без того сомнений было немного. После каждого совершенного подвига Фаэнира являлась нам, причем с каждым разом все более напоминая создание из плоти, а не бестелесный призрак. Ты не можешь себе представить, с каким вожделением стремился Гиеагр завершить эту эпопею, с каким неистовством бросался он на новый подвиг…
Последний, двенадцатый, казался мне попросту невозможным. Да что я говорю, он и был невозможен, все едино, для человека или для демона… Однако герой совершил и его. Фаэнира предстала перед ним, но, увы, она все еще не принадлежит миру живых. Фаэнира указала Гиеагру путь на север, и ты глубоко заблуждаешься, Бурдюк, если думаешь, будто что-то сможет его остановить. Он либо дойдет до цели, либо сгинет на пути к ней. Но после всего, что я успел увидеть, я не уверен, что и смерть будет непреодолимым препятствием для этого героя.
Гиеагр просто пошел туда, куда ему указала его возлюбленная. Причины его не слишком заботили. Я – другое дело, я ломал себе голову над этой загадкой до тех пор, пока не узнал про тринадцатого бога и племя змееносцев. Воля богов должна быть выполнена до конца!
Умеет Мильк говорить, я невольно заслушался. Можно не сомневаться, что летопись, которую он ведет несмотря на все тяготы пути, займет достойное место в библиотеке его родного города. Если, конечно, не останется навеки в этих жутких местах. И хотя, понятное дело, посвящен сей труд описанию подвигов Гиеагра, ведь и про меня там наверняка найдется пара слов. Приятно, что бы он там про меня ни написал. Если Скорпион позволит мне остаться в живых, надо будет сохранить рукопись. Вне зависимости от того, будет ли жив ее автор.
– Скажи, Мильк, а у тебя есть мечта? – спросил неожиданно я.
– Чего? – На такой вопрос Мильк дал самый распространенный, наверное, ответ в мире.
– Мечта. Не такая, чтоб сейчас оказаться в теплой постели с красивой девушкой, а… мечта. Сокровенное желание, понимаешь?
Мильк какое-то время молча смотрел на меня, словно прикидывая, не издеваюсь ли я над ним, не ищу ли повода посмеяться. Наконец, закончив свою разведку на моем лице, пожал плечами.
– Мечта – это все равно, что подножие радуги. Мы можем сколько угодно стремиться к нему, но достичь цели нам все равно не суждено.
