Сергей Малицкий - Тень Лучезарного
– Не думай, – повторял его наставник Йор. – Дыши. Просто дыши. И слушай сам себя.
– Тогда зачем я учу эти движения? – не понимал Лаурус. – Я ведь могу дышать и без них?
– Можешь, – отвечал Йор. – Но движения – как слова. Ты разве думаешь, какие слова подобрать, когда говоришь? Ты выражаешь мысль, не думая о том, как ты ее выражаешь. Слова сами приходят к тебе на язык. Так же должны приходить и движения. Поэтому ты их учишь. А теперь скажи, как ты сможешь сказать больше, зная десять слов или десять тысяч слов?
Первый гах ударился о щит, возле которого стоял Лаурус всем телом, сполз вниз, напоровшись на меч Лауруса, второй проткнул копьем молодого парня и тут же лишился головы. Лаурус наклонился, пропуская взмах копьем еще одного воина, отбил в сторону летящий в него стальным крестом нож, а потом уже не разбирал ни где он, ни что он делает, ни кого рубит, ни от чьих ударов уклоняется. Только меч становился все тяжелее, ноги все непослушнее, а одежда и доспех все неподъемнее – то ли от собственной крови, то ли от крови сраженных врагов.
Битва закончилась уже ночью. Просто вдруг прекратился вой, и теперь вокруг стоял только стон, и Лаурус понял, что он лежит, придавленный сразу двумя телами, а голова его гудит и раскалывается.
– Все! – донесся откуда-то со стороны воинства Раппу звериный рык.
Лаурус с трудом столкнул в сторону двух мертвых гахов, поднялся и понял, что он лежал не на снегу, а на куче вражеских тел. Оглянулся и в свете костров увидел стоящую на вершине холма, вымазанную в крови Субулу. Повернулся к Хонору, пригляделся к полю, на котором что-то еще шевелилось, но всадники из запасной дружины Муруса ездили по полю с факелами и добивали раненых гахов. Там же волочили тележки лекари. Лаурус поднял к глазам меч, выудил из-за пазухи тряпицу и стер с клинка кровь, чтобы убрать его в ножны.
– Лаурус! – послышался знакомый голос. – Вот уж не думал, что где-то было жарче, чем у нас.
Лаурус оглянулся. Такие же окровавленные, как он сам, к нему шли четверо.
– Лаурус, – повторил Каутус Скутум, княжич Араманы. – Мурус убит.
Лаурус повернулся еще раз, тряхнул головой, разглядел тела и фигуры на вершине холма, нашел взглядом посыльного, который тоже был в крови и, кажется, даже успел спасти ему жизнь в схватке. Но давно, точно давно. Тогда еще не было этой груды тел.
– Тысячников ко мне, – приказал Лаурус. – И пусть сотники считают людей. Скольких мы потеряли?
– Мы потеряли две тысячи из пятнадцати, – вытер со лба кровь Каутус. – От войска Араманы осталось тринадцать тысяч. Убит наследник престола Араманы – Келер. Убита жена князя Прунума – Фама.
– И женщины сражаются в моем войске? – спросил Лаурус.
– Да, – кивнул Каутус. – И не только в нашем войске. Кому еще сражаться, если их мужья пали? Луксурия, жена князя Претиума, потеряла в Раппу сына и мужа, сейчас она считает потери и в этой битве. Она ранена, но стоит на ногах.
– Тринадцать тысяч, – кивнул Лаурус и перевел взгляд на Казуса Тимпанума, княжича Аштарака. – Что у вас?
– Калтер Тимпанум, наш новый князь ранен, но жив, – ответил тот. – Погибла наша мать, Инсания. Дядя Ремотус. Его жена Инопия. Из наших десяти тысяч осталось восемь, то есть погибло две тысячи воинов. Но много раненых. Тяжелых – человек пятьсот. Ясно будет к утру.
– Веритас Краниум, последний принц Бабу, ранен, но в строю, – проговорила высокая и черноволосая женщина. – Занят ранеными. Погиб мой муж, – женщина запнулась и даже как будто качнулась, но сглотнула и продолжила: – Брат короля Бовес. Погиб второй брат короля – Вагус. Наши потери тоже две тысячи, но нас еще около восемнадцати. И тоже много раненых.
– Наши потери больше других, – с трудом выговаривая атерские слова, произнес черноволосый мальчишка. – Я – Флавис. Сын динского тана. Я один остался из вельмож. Мы потеряли только тысячу, но нас осталось четыре тысячи.
– Воевода! – окликнул Лауруса один из тысячников. – Наши потери велики и тоже много раненых. Мы сделали перекличку, не хватает примерно четырех тысяч воинов. Но еще находят раненых.
– Мы потеряли примерно семь тысяч воинов, – покачал головой Лаурус. – Это поле залито кровью.
– Кровью гахов, – раздался голос Субулы. Она подошла к куче тел, покачала головой. – А ты славно сражался, воевода. Я бы сказала, что не твое это дело, но и сама…
Она взмахнула мечом и убрала его в ножны.
– У меня потери меньше. Полторы тысячи. И я скорблю о каждом. Если мы будем все так сражаться, как я, то сбережем и жизни, и слезы наших близких. Но все не так плохо. Восемь с половиной тысяч против пятидесяти тысяч гахов. И, кажется, из них не ушел никто. В чем их не обвинишь, так это в том, что они убегают с поля битвы. Никогда.
– Все плохо, – сказал Лаурус. – Нас было больше!
– Да, – кивнула Субула. – В равном бою, мы могли и лечь так же, как легли гахи. К тому же у них не было грибов. Наверное, весь запас потратили на замок. Так что… легко не будет. Ты помнишь наш разговор, Лаурус?
– Отправляемся завтра утром, – сказал он. – Нужно собрать раненых, похоронить убитых. Немного отдохнуть.
– Хорошо, – кивнула Субула, развернулась и, уже отойдя на несколько шагов, обернулась: – Обычно гахи не убегают. И я не думаю, что кто-то остался в Хоноре. Но я уже отправила туда дозорных. Надо же знать, что говорить хонорцам, когда мы придем в Фиденту.
Глава 17
Лакрима
Ночь пролетела мгновенно, а ранним утром Литус оделся, обнял Лаву и сказал:
– Я ухожу. Теперь я буду постоянно сопровождать Амплуса. Это его распоряжение.
– Почему мы здесь? – выдохнула она наконец наболевшее.
– Там, – Литус махнул рукой куда-то в сторону окна, – Бараггал. Там все решится, вот увидишь, я это чувствую. И я должен быть там. Но сам по себе я мало что могу. Поэтому… я с Амплусом.
– А я? – прошептала она.
– И ты будешь там. Но пока тебе придется побыть здесь. И я не обещаю тебе, что будешь сидеть без дела. Это война, Лава. Но не волнуйся, мы еще увидимся. И если Энки соблаговолит, то мы оба переживем эту напасть. Только сдерживай себя, если случай столкнет нас. Ни на секунду не забывай, что враг может захотеть подобраться к тому, что скрыто во мне. И через тебя тоже. Береги себя.
– Подожди, – она потянулась, поймала его за ногу, прижалась щекой, замерла на секунду, потому что только теперь ощутила, что минувшая ночь может оказаться единственной и последней, и ощущение тепла, защиты, нежности – тоже единственным и последним. – Иди.
– Сейчас, – он наклонился, тоже прижался губами к ее ноге, скользнул по бедру, выше, замер. Она изогнулась, раскрылась, потом повернулась к нему лицом, обняла и только тогда не удержала слез.
– Плачь, – он пристегнул ее ардуусский меч на пояс, накинул балахон послушника ордена Земли, подхватил мешок. – Слезы приносят облегчение. Но помни, я живучий. Так что береги себя. Забираю твой меч, у тебя их два, к тому же орден Воздуха не носит мечей. Но может быть, тебе разрешат оставить меч даку. Он подойдет тебе больше. Но я оставлю тебе еще и мой меч. Это твоя защита. Поупражняйся, привыкни к нему, в нем есть секрет. И собирайся. Еда на столе. Но здесь оставаться нельзя. За тобой придут. Через час. Или позже. Если тебе будет трудно, помни, что быть послушником в магическом ордене не то же самое, что быть послушником в одном из Храмов Энки. Послушники ордена – воины ордена.
– С кем они сражаются? – спросила Лава.
– Обычно с теми, кто пытается навредить ордену, уничтожить его, – ответил Литус. – Но теперь у нас у всех один враг.
Улыбнулся и ушел.
Ушел.
Она лежала еще минуту или две. Сначала перестала лить слезы. Потом успокоила дыхание. Еще лежа, стала гладить живот. Поднялась, вновь погладила живот, пожала плечами, ощупала себя всю, особенно там, где прикосновения Литуса как будто еще не истаяли без следа. Подумала, что какое-то новое ощущение появилось или в ушах, или на коже, но не на животе. Мотнула головой, выпрямилась, потянулась и только после этого ужаснулась, бросилась к дверям, задвинула щеколду и осмотрелась.
Обитатели башни ордена Земли явно не слишком заботились о роскоши, но не отказывали себе в удовольствиях. Стены небольшой кельи, шесть на десять шагов, были сложены из грубо обработанных камней, но швы между ними были тонкими, едва различимыми, и уж точно исключали возможность сквозняков и каких-то потаенных пазов для сырости и насекомых. Узкое окно-бойница располагалось высоко, почти под самыми сводами, смыкающимися конусом, но давало достаточно света, и теперь было чуть приоткрыто, но высокий табурет на толстых ногах и палка с крючком, чтобы управляться с рамой и замком на ней, стояли тут же. «Пролезу, – подумала Лава и снова ощупала живот, – пока пролезу. Но зачем? Кажется, мы поднялись едва ли не на середину высоты башни. И от кого мне убегать?» На цветном витраже в свинцовой раме был изображен охваченный пламенем человек.
