Милена Оливсон - Резистент
Я хочу спросить, сколько дней была без сознания, но не представляю, каким знаком это можно показать. Судя по тому, что рана на лице Артура превратилась в розовый рубец, прошли далеко не одни сутки. Еще мне хочется знать, кто остался в живых, кроме Адама.
Я лежу в палатке на двух матрасах, все тело в бинтах, и все болит, только меня это уже не волнует. Наверное, даже к боли можно привыкнуть.
– Ладно, пойду позову Лиду. Скажу, что ты очнулась.
Я понятия не имею, кто такая Лида и даже – где мы находимся.
В палатку проникает солнечный свет, слышны чьи-то шаги. Голова раскалывается.
– Ты пришла в себя, – вздыхает какая-то женщина. Она склоняется надо мной, я вижу незнакомое лицо. На вид ей лет сорок, но волосы абсолютно белые. Что с ней такое случилось, что она поседела так рано?
– Ты пока не сможешь говорить и ходить, но не переживай. Скоро поправишься. Завтра мы переложим тебя в машину: пора отправляться подальше от этого места.
О чем она? Кто она?
– Лида, сюда, – кричит кто-то снаружи, и она уходит. Я одна. В палатке нет никого, почти темно и совсем тихо. Но нет: из угла доносится шевеление.
– Вероника, – хриплый и смутно знакомый голос тихо окликает меня. Я пытаюсь приподняться, но ничего не выходит.
– Не шевелись, тебе нельзя. Это я, Иванна.
Я тяжело выдыхаю.
– Знаешь, я рада, что вы там все взорвали. Так было нужно.
Я хочу возразить, закричать, что я ничего не взрывала и вообще ни при чем. И что так вовсе не было нужно. Никто из них не заслужил смерти – никто, кроме Бернева, который и так погиб, но не от взрыва.
Раз Иванна здесь, значит, мы вернулись в лагерь. Выходит, меня без сознания довезли сюда в машине. И кто-то вынес меня из пылающего ада, в который превратился Центр, вытащил из-под тяжеленного обломка, которым меня придавило. Зря он это.
В палатку вдруг набивается народ: здесь и Адам, и Гарри, и Ник, и Руслан, и Маша, и Олег, и Архип, и Алиса, и даже люди, имен которых я не знаю. Они живы. Они живы. Каждый склоняется ко мне, беспокойно заглядывает в глаза.
Я понимаю, что Кирилла здесь нет. Но ведь он был рядом со мной, когда Центр взорвался, он просто не мог погибнуть, если только не вернулся к воронке и не оказался под каким-нибудь обломком. Но никто ничего не говорит о нем.
В следующие дни лагерь собирается в путь. А я все лежу в палатке, только Лида заходит время от времени, чтобы позаботиться обо мне. Я узнаю, что она врач из Центра, сбежала во время взрыва. Она много говорит со мной, хотя я и не могу ответить. Рассказывает всякую ерунду о жизни в лагере, как будто это важно. Меня ничего больше не волнует, я разучилась испытывать обычные человеческие эмоции. Пустота пожирает меня изнутри, обгладывает кости, словно падальщик. Я должна была умереть там, возле воронки, я это чувствую. Отчасти так и случилось.
Артур тоже много говорит, когда приходит. А Адам всегда молчит. Он садится рядом, гладит мои волосы, просто смотрит на меня. Один раз мне показалось, что он беззвучно плачет. А после этого он сказал:
– Это все моя вина, – и других слов я от него не слышала.
Я много сплю из-за таблеток, которые снимают боль. Иногда я пытаюсь противиться этому сну, неестественному, болезненному, будто я окунаюсь в саму темноту. Иногда просыпаюсь посреди ночи, выныриваю из мрака и хватаю ртом воздух, словно рыба, не сразу вспоминая, где я и кто я. Иногда я плачу, будто слезы могут как-то помочь.
Наконец приходит время уезжать. Лида рассказала, что мы двинемся на запад, чтобы найти город, в котором все люди равны и для каждого найдется место. Даже я не настолько наивна, чтобы верить в это. Но, возможно, людям просто нужно мечтать о чем-то?
Несколько человек приходят забрать меня, поднимают прямо вместе с матрасом и укладывают на длинную и широкую доску. Наверное, раньше это была дверь. В таком виде меня и загружают в машину. Я чувствую, что это лишнее. Ничего бы не случилось, если бы я дошла до машины на своих двоих.
Из горла вырывается тихий стон, и я понимаю, что голос ко мне возвращается. Лежу и смотрю в потолок машины, пока она не трогается. За рулем – Руслан. Рядом с ним спереди сидит Адам.
Я чуть поворачиваю голову и вижу отражение Руслана в зеркале заднего вида. Лучше больше на него не смотреть: он похож на живого мертвеца. Щеки ввалились, будто их ножом обтесали; глаза потускнели, стали совсем бесцветными. Он тоже больше не жилец, совсем как я.
– Привет, – произношу я и удивляюсь собственному голосу – осипшему, низкому.
Адам и Руслан одновременно оборачиваются ко мне:
– Ты уже говоришь? Как ты?
– Хорошо, – на большее меня не хватает.
Адам дает мне попить, я осторожно поворачиваюсь набок, чтобы видеть в окно дорогу. Почему-то от вида Руслана мне самой стало легче. Мне казалось, что я не смогу пройти через все, но прошла, и вот я здесь, живая. Мои друзья все еще со мной. Может, мне просто нужно время, чтобы снова стать собой. А может, никакой меня уже не осталось? Не узнаю, пока не попробую.
К обеду мы останавливаемся на привал. Лида разрешает вынести меня на свежий воздух и посадить со всеми. Ноги у меня работают отлично, но Лида все еще не позволяет ходить самостоятельно.
– Привет, Вероника, – радостно здоровается Маша. Мы обедаем ухой, и Лида кормит меня с ложки, а потом еще и вытирает лицо бумажным платком. Меня раздражает ее опека, пусть я и понимаю, что это эгоистично.
Рядом садится Гарри.
– Как ты?
Мне не хочется снова говорить «хорошо», так что я пожимаю плечами. Я решаю задать вопрос, который беспокоил меня уже несколько дней.
– А что стало с Кириллом?
Гарри вздыхает:
– Тебе не рассказали… он ушел.
– То есть?
– Буквально. Ушел куда глаза глядят. В день взрыва он помогал раненым, несколько человек на себе вытащил из воронки. А потом, когда мы добрались до лагеря, сказал, что уходит. Взял пистолет, спальник свой и ушел. Его пытались отговорить, но он сказал, что принял решение. Вот так. Вряд ли мы еще с ним увидимся. Да и понятно… – он мешкает, словно оценивая, не слишком ли жестко прозвучат слова, – понятно, что долго он в одиночку не протянет. Но я его понимаю. Наверное, я сам бы сделал так же.
Я думаю, что и сама поступила бы так. Я представляю, как он идет по пустоши, одинокий изгнанник. Он никогда себя не простит и никогда не простит других за смерть Агаты. Добровольная ссылка – так он себя наказал. Только вот виноват был не он, никто из нас не был виноват в том, что с нами случилось. Виноваты те люди, которые ломали нас, забирали тех, кого мы любим, заставляли бояться за свою жизнь каждую чертову секунду.
Но я все же постараюсь остаться человеком. Остаться собой.
– Эй, смотрите, переговорник! – кричит Ник, и все бросаются к нему, чтобы посмотреть на экран. Кто-то пытается связаться с нами? Неужели кто-то из Пентеса? Мне тяжело шевелиться, я не могу даже шею вытянуть, так что ничего не вижу. Слышу только обрывки слов, которые заглушаются переговорами в толпе и никак не складываются в предложения. Но вдруг из толпы выходит Ник.
– Она хочет поговорить с тобой, – невесело произносит парень. Он разворачивает ко мне экран, и я узнаю лицо Ангелины.
Сердце совершает тройное сальто и приземляется где-то не на своем месте. Моя сестра жива, – а я была уверена, что ее разорвало на части.
– Ангелина, – шепчу я, уже чувствуя теплые дорожки слез на щеках.
– То, что ты сделала… – она выплевывает в меня слова. – Не думай, что оно к тебе не вернется. Ты убила моих отца и дядю. Не отпирайся, я видела тебя в Центре. Ты была среди тех, кто это сделал.
– Я не хотела взрыва, я только пыталась всех вытащить…
– Я уже слышала это от тебя! – она тоже плачет, и голос ее срывается, – ты застрелила моего дядю, так же, как Нату, и ты смеешь это отрицать. Будь ты проклята, Вероника. Знайте, вы все, кучка предателей: ваша коммуна протянет недолго.
Я закрываю руками лицо, пытаюсь защититься от ее острых слов, но она и так уже молчит. Как же сильно ей запудрили мозги! Могу ли я ее переубедить? У меня нет ни одного доказательства, кроме честного слова. Будь на ее месте кто-нибудь другой, эти слова даже не тронули бы меня, но ведь это моя родная сестра!
Связь обрывается.
– Вероника, она не понимает, – Адам садится рядом со мной и позволяет спрятать лицо на его плече. Он всегда рядом тогда, когда больше всего нужен.
– Я знаю. Знаю. Зачем она связалась с нами?
– Сказала, что хочет увидеть виновников, – отвечает вместо Адама Гарри. – Потом угрожала, что они отправили какие-то поисковые отряды и скоро нас найдут и перебьют. Ну чего ты плачешь, мало ли, что говорит племянница Бернева. Ей же там мозги промыли.
– Да, действительно, – я вытираю слезы и привожу себя в порядок.
На самом деле…
Я рада, что она позвонила.
Кажется, ее слова вытащили меня из болота, в котором я увязла. Я действительно убила Бернева, никаких отрицаний. И я сделала это не из ненависти, мести или страха, хотя очень долго ненавидела, боялась и пылала желанием отомстить. Я сделала это для того, чтобы больше никто не пострадал от его рук. Ангелина в том числе. Мы все спасали ее и других Резистентов. Может, однажды она поймет, сложит все кусочки этой мозаики и увидит, что ее всю жизнь обманывали. Может, узнает, что ее забрали у настоящей семьи и держали в Центре, как подопытного кролика. И ей будет тяжело это принять. Так что нечего на нее злиться. Может, в один прекрасный день мы даже встретимся как сестры и подруги.
