Сергей Малицкий - Провидение зла
– Не рвись, парень. Выбирай борьбу. Нечего суетиться. И так славы огребешь столько, что надорвешься нести. А ты можешь.
– Почему борьбу? – только и спросил Литус.
– Ничего лишнего, – продолжал мять ухо Сенекс. – Ни магии, ни оружия, ни пользы. Победишь в борьбе – просто победишь в борьбе, и ничего больше. Победишь в стрельбе из лука – ты стрелок. В магии – колдун. В фехтовании – воин.
– А если и стрелок, и колдун, и воин? – удивился Литус. – Чем плохо?
– Хорошо сиять медным чайником на полке, – ответил Сенекс. – А бастарду лучше сиять в сундуке. Чтобы завистливый глаз не распознал сияние. А не завистливый, но страшный чтоб удивился. Перед смертью.
Сказал и как будто и не говорил ничего. Снова закатил глаза, засунул палец в нос, а потом, как обычно, напомнил:
– Хватит на сегодня.
В позапрошлом году Литус впервые выиграл турнир. В прошлом Сенекс умер. По дороге домой, куда Литус вез второй серебряный рог и даже подумывал, что повесит его над ложем, скрестив с первым. Старик, который казался Литусу приросшим к седлу, вдруг закашлялся, словно что-то внутри его сухого тела оборвалось, а затем поманил к себе бастарда крючковатым пальцем.
– Не все, что называется именем, носит его, или не все, что носит имя, называется им, – пробормотал он какую-то глупость.
– Бесполезно отрезать уши, если слушает голова, – пробормотал, глотая кровавые капли в углах рта, вторую глупость Сенекс.
– Трусы записывают то, что боятся молвить, – была третья глупость, а вдогонку к ней, вместе с кровавыми пузырями между губ, донеслось и еще что-то: – Три ведьмы, Литус. Три. Не одна, не две, а три. Ищи, и найдешь.
Сказал и умер.
Литус похоронил его на краю кирумской земли, у выкрашенного охрой дорожного столба с выжженным на его стесанном верху силуэтом бычьих рогов – знаком Эбаббара. Как раз там, где край Светлой Пустоши чуть ли не вплотную подходил к течению реки Му и дорога петляла от часовни к часовне, укрываясь за стеной из колючих кустов – зыбкой защитой от нечисти. Сейчас, через год, он подъехал к могиле ранним утром, едва солнце показалось над горизонтом. Путь вдоль края пустоши вытягивался на полсотни лиг, и хоть хорошая была лошадь у бастарда короля Эбаббара, миновать опасный участок хотелось засветло, а уж дальше – еще сотню с небольшим лиг через деревни, и вот они, стены Эбаббара, древней Каламской столицы. Но это только через три дня, не раньше, а то и на четвертый. Потом день отдыха, потом в гимназиум, но уже без Сенекса, как весь последний год, затем домой, затем опять в гимназиум. И что дальше?
Литус сидел у могилы, на которую в прошлом году он затащил здоровенный камень, и больше всего хотел упасть лицом вперед на холодную весеннюю землю, опутанную стеблями прошлогодней травы, и забыться. Десять лет Сенекс был рядом с ним, а сказал что-то осмысленное только перед самой смертью. Да и то Литус его не понял. Сколько он всего не понял? Многое. Что за паутина Ордена Смерти? Что за странный кто-то, кто носит имя, но не называется им, или наоборот? Кому отрезали уши? Что записывают трусы? О каких трех ведьмах говорил Сенекс? Почему его, бастарда Эбаббара, ударил в спину принц Лаписа, если Литус сражался честно? И ведь Игнис Тотум всегда казался ему достойным парнем. В прошлом году тоже уступил в последнем поединке, был расстроен, но улыбнулся так открыто, что впервые Литус захотел хоть кого-то назвать другом. А теперь ударил бастарда в спину. Или так и положено с бастардами? Крепко ударил, Литус даже как будто чувств на секунду лишился. От боли в глазах помутилось. Язык себе прикусил, чтобы не закричать. А Игнис словно и сам ошалел от собственного поступка. Ошалеешь тут, дурная слава на всю Анкиду, и ради чего? Ни доблести, ни радости, ни прибытка. Не иначе как в голове у Игниса помутилось. Главное, чтобы не умер. Вот в голове у матери Сигнума помутилось, когда был убит его отец, и пяти лет она после этого не прожила. Или все-таки не навсегда сошел с ума принц Лаписа? Тем же вечером стоял под дождем у дома Литуса, держал в руках кнут по древнему каламскому обычаю. Интересно, кто его надоумил? Женщина красивая с ним приходила, очень красивая, неужели и в самом деле королева Лаписа? Никогда не видел ее вблизи. Слышал разговоры, что среди всех королей король самого маленького королевства – самый гордый. Как же не быть гордым, если рядом с тобой такая женщина? Если бы все королевы были такими, то лишь одно и осталось бы – стать королем. Нужно только подобрать королевство без присмотра и уговорить его подданных. Предъявить им серебряные кубки, что ли? Третий уже в его мешке, хоть и настучал он по больной спине, пока Литус торопил коня кирумскими перелесками. Хорошо, что заживает все быстро. Заживать-то заживает, но боль-то никуда не девается. Едва не упал второй раз, когда стал затягивать тканью бок. И потом, когда пришлось выйти к полоумному принцу во двор, тоже едва не упал, хотя и не обнимал его принц, Литус сам обнял принца, чтобы быстрее завершить всю эту мерзость, что случилась с ним по неизвестной причине. Или судьба у него такая? И ведь спешил только что, затемно выехал из постоялого двора, чтобы на заре быть у могилы Сенекса, а теперь сидит и выцарапывает на базальтовом валуне имя старика.
– Это кто такой? – вдруг раздался удивленный голос за спиной.
Литус вскочил на ноги, едва не вскрикнул от пронзившей бок боли и обнаружил на тропе того, кого ожидал увидеть меньше всего. На желтоватом муле сидел угодник. Самый настоящий, ни здоровяк, ни доходяга, ни юнец, ни старикашка, так – седая аккуратная бородка, гладкое лицо, бодрые глаза, но усталые веки, обветренные кисти рук на уздцах мула, но прямые плечи. Серый балахон, короткие волосы – светлой паклей, колпак на спине, из-под балахона – ободранные ножны простенького меча и новые сапоги. В руке жердина еловая – длиной в полдюжины локтей, на конце растопырка из сучьев да оголовок заточен. Угодник, как есть угодник, редко они забредали в Эбаббар, так редко, что и удивиться Литусу не удавалось, да и когда было удивляться, если день и ночь проводил он или в гимназиуме, или в хранилище свитков дворца?
– Никак бедолага Сенекс? – спрыгнул с мула угодник и подошел к могиле. – И давно? В прошлом году? Вот ведь, маловато прожил, чуть за семь десятков. Хорошо хоть на родной земле похоронен. И пусть на шаг, а все родная. А когда-то вся эта земля была каламской. До самых гор. Точно говорю. И дорога не по берегу шла, а в лиге к северу, по высоте. И теперь, наверное, не до конца камень трава затянула. Эх, Сенекс, Сенекс. А я ведь мальчишкой его помню. Он сначала на эбаббарской пристани на побегушках был, сирота ведь, но потом стражником на северной башне. А уж годам к сорока стал мастером стражи. Не всего Эбаббара, конечно, только той же северной башни, зато там и прослужил до пятидесяти лет. Семьи, правда, так и не слепил никакой. А уж после я его не видел. Умнейший был калам, умнейший. Из тех, кто видит много, понимает еще больше, а языком не треплет. Ну, точно он. Я другого Сенекса в Эбаббаре и не знал никогда. Он ведь любил нос почесать да за мочку уха себя подергать?
– Росли вместе? – спросил Литус. Никак не походил угодник на древнего старика. Сенекс-то явно был старше его лет на десять, а то как бы и не на двадцать.
– Росли? – хохотнул угодник. – Нет, приятель. Я уж давно не расту. Я его молочными тянучками угощал, уж больно смышленым был паренек.
– Так сколько же тебе лет? – вытаращил глаза Литус.
– Лет-то? – пошел обратно к своему мулу угодник, на которого забрался если и не одним молодецким прыжком, то без особого усилия точно. – Ну ты спросил! Если бы я знал, сколько мне лет, да когда на свет появился, я б каждый год по этому поводу упивался бы вусмерть. Не знаю я, сколько мне лет.
– Как так? – удивился Литус.
– А вот так, – пожал плечами угодник. – Тебе сколько лет, парень?
– Двадцать два, – в свою очередь пожал плечами Литус да ойкнул, схватившись за бок.
– Болит? – посочувствовал угодник. – Ничего, пройдет. Двадцать два, говоришь? А откуда знаешь-то?
– Ну как же… – вовсе растерялся Литус. – Сказали… Нянька… Потом наставники…
Отчего-то хотелось говорить с угодником откровенно.
– Понятно, – кивнул угодник. – Нянька. Наставники. Это хорошо. Понятно, что лучше мать или отец, но уж как вышло, так вышло. Сказали тебе, ты и ведешь отсчет. А если бы не сказали? Если бы пришел в себя вот так, как ты есть? Сколько тебе лет? Посмотрел в зеркало ручья – то ли двадцать, то ли сорок, а может, и того больше, если рожа грязна. И как дальше?
– Так ты не помнишь себя? – прищурился Литус.
– Себя – помню, – усмехнулся угодник, – о себе не помню. Потому и живу долго. Когда отсчет неоткуда вести, то и стареть незачем.
– Ну, так время же идет? – не понял Литус. – Люди рядом стареют?
– Стареют, – кивнул угодник. – Оттого и брожу, чтобы не видеть, да все не удается. Вон, Сенекс уже под камнем, а был мальчишкой. Дядей меня называл, дядей Сином.
