Мила Коротич - Терракотовые сестры
Вдруг Казакова осеклась: гора не возвышалась конусом. И даже больше: она не стояла неподвижно.
Громадина горы зашевелилась. Мощный каменный склон просел и стал разворачиваться, ссыпая с себя каменную крошку. Осколки камней размером с кулак полетели в Казакову. Словно змеи из корзины факира, из тела глыбы полезли толстые шеи. Каждая из них венчалась круглой плоской головой, похожей на змеиную, а одна – как череп лошади в синеватом пламени, охватывающем ее, как воротник шута. Похоже, она была главной: остальные склонялись перед ней, подставляя затылок. Девушка и не пыталась сосчитать головы чудища: их было очень много. «Родственник Змея Горыныча? Как только в головах сам не путается?» – подумалось ей и тут же стало не до размышлений. Монстр вынул из земли корявую когтистую лапу и шагнул вперед. Тут же шеи качнулись, и пара десятков клыкастых морд сделали выпад в Машину сторону. Намерения их были самыми недобрыми.
Пасть каждой головы раскрылась так, что туда влезла бы и лошадь целиком вместе со всадницей. Огромные треугольные зубы, расположенные по кругу всего рта кривым частоколом до самых, наверное, кишок, клацнули в метре от Казаковой. И еще раз, и еще, и еще.
Лошадь вздыбилась и помчалась прочь из последних сил. Но чудище не отставало. Один шаг громадины стоил десяти шагов коня. А за спиной беглянки клацали зубы, как машина выскакивали десятки голодных голов, одни сменяли других. Сбежать не удалось, лошадь упала, и всадница только успела покрепче сжать меч, перелетая через голову. Тут же конь канул в утробе одной из голов. Лошадиный череп возликовал, заклекотав.
Казакова зажмурилась и выставила вперед оружие. То словно ждало момента. Сила заструилась по рукам горячим потоком, тяжесть ушла, и, не разжимая глаз, девушка начала махать клинком направо и налево. Длинные, широкие удары, похоже, достигали своей цели. Маша была все еще жива, хотя по клекоту, разносившемуся отовсюду, понимала, что чудовище взяло ее в кольцо.
Открыв глаза, Казакова поняла, что все еще хуже: она оказалась словно внутри бури, сплетенной из шевелящихся змеиных шей. Стены «смерча» непрерывно шевелились, то и дело из них выскакивала клыкастая пасть то тут, то там.
«Меня съели? Нет. Ну, такое бы я заметила!» – взбодрила себя Маша и сама не поняла, как меч в ее руках ловко рубанул кинувшуюся было к девушке голову. Косой удар пробил чудищу артерию на шее. Черная кровь хлынула тугой струей, зверюга дернулась всем телом. Другие пасти схлопнулись на мгновение, монстр сжался от неожиданности, даже места в круге стало больше.
Кровь продолжала хлестать из раны, превращая землю в хлюпающую жижу. Подол платья намок и отяжелел, но нефритовый клинок сам вел его владелицу.
«Прорубайся!» – четко прозвучало в ее голове, и клинок потянул девушку к шевелящейся стене.
Головы-пасти еще не оправились от шока – добыча оказалась непростой. Казакова, путаясь в платье, неуклюже переставляла ноги, следуя за ведущим клинком. А тот взлетал вверх в девичьих руках и с силой падал вниз, на змеиные шеи. Раз, другой, третий! Маша почуяла боль в плече, заломило спину, но меч все взлетал и взлетал.
Рукоять его стала скользкой от вражьей крови, и Казакова разжала на мгновение пальцы. Клинок тут же бессильно упал на землю. Нет хозяина – нет силы.
Монстр тут же почуял передышку. Злобный визг, похожий на скрежет металла, взорвал небо, и на воительницу сверху кинулась огненная голова. Оглушил почти. Казакова аж присела. Череп лязгнул зубами у самого уха, опалив мертвым огнем, холодным, как лед. Чуть поднялся и снова ударил. И тут же еще одна клыкастая морда вырвалась из стены вперед. Только это спасло Казакову: череп впился в неловко подвернувшуюся челюсть. Мерзкий звук сломанной кости – и голова повисла безвольно, оттеснив Машу от оброненного меча.
«Конец!» – только и подумала она. А оскаленная челюсть с щербатыми зубами снова издала визг и приготовилась к удару.
Превозмогая омерзение, Казакова нырнула под проломленную голову монстра, шаря в мерзко воняющей крови в поисках меча. Светящийся костяк следующим ударом оторвал пробитую голову, оставив девушку без укрытия. Взлетел для последнего разгона, разинул зубастую пасть.
Маша, ломая ногти, искала рукоять оружия, но крови было много, и она такая же теплая, как оброненный клинок!
Свист, скрежет, похожий уже на хохот, решающий бросок – и…
Стены из шей разом опали, став просто горой мяса и шкур. Но Казакова это поняла не сразу. Она наконец-то нашла меч и выдернула его, и увидела, как беловатый дымок поднимается от мертвой уже туши. Из ста сдохших голов выходили сто их душ. Без движения, без силы, тупо наваленные многотонные кишки поехали от толчка, и вот уже наваливаются, грозя похоронить заживо под собой. И это показалось еще страшнее: сгинуть вот так в конце истории под вонючим кишкопадом! Меч, почуяв живую руку, снова дал Марии силы. Или это было огромное желание жить, но так еще никогда Казакова не старалась! Уже не меч, а сама она рубила тушу чудовища, расчищая проход. Было тяжко, сил уходило немерено, куски она отбрасывала руками, уже не чувствуя отвращения.
И когда она, вся грязная, выбралась все-таки из кучи змеиного мяса, прямо в лицо ей уперлась морда другого огнедышащего коня. Всадник на нем, полуистлевший, светящийся адским пламенем, смотрел на девушку и улыбался остатками губ. Яркое тавро из восьми стрел сияло сквозь его грудную клетку. Он что-то сжимал в руке.
Все произошло мгновенно: меч дернулся с огромной силой. Казакова даже подпрыгнула, выпростав руку вперед за рванувшим оружием. Резким броском острый, как лезвие бритвы, нефритовый меч справедливости вошел в грудь седока. Девушка выпустила рукоять, и клинок продолжил полет сам, пронзив клеймо в самую середину.
Никогда еще Мария Казакова не слышала такого душераздирающего крика. Он шел, казалось, сквозь реальность. И голос был похож на женский.
Уже мертвый, всадник выпустил свою ношу. К ногам коня упал сломанный костяной рожок на черной цепочке. Из него поднимался беловатый дым.
Белыми костями вокруг опали конь и всадник, синий адский огонь и их тут же превратил в пепел. Но за секунду до этого в яркой вспышке пламени Маша увидела лицо убитого: Кайно. Он плакал. А сквозь него проступала иная фигура – немолодая женщина с большими печальными глазами. Ее губы что-то прошептали. Что-то похожее на «Гузаль шали».
– Нет, нет, это не я! – завопила Маша. – Это меч, сам! Не я!
Маленькая рука Мэй легла ей на плечо. Сестра стояла, держа за хвост скулящее черное существо, похожее на кучу тряпья. Это поскуливание стало последней каплей: резко ушли у Маши все силы, задрожали и подкосились ноги, и сама она заплакала, как потерявшийся малыш.
– Тише, тише, девочка, – попыталась утешить ее Мэй, – ты не знаешь, что сделала – и хорошо! Даже лучше, что не знаешь. Прими себя как носителя возмездия, положись на силу нефритового меча справедливости.
– Да забери ты свою каменную оглоблю! – размазывая слезы по лицу, вскричала Казакова, – забери. Я за милость вообще, она превыше, говорят!
Темное существо присело между изрубленной горой мангуса и пеплом Кайно и взвыло тонко, пронзительно. Оно рыдало, как могло, раскачиваясь из стороны в сторону, дергаясь от боли, но не сдерживая горя. Ведьма точно знала, кто лежал перед ней, кого она потеряла.
– Он, он же спас меня, – тыча в гору пепла, задыхалась от слез Маша, – он с чудищем что-то сделал, а я… а меч… а ты – справедливость…
– Он… – но Мэй не решилась сказать, кто этот «он» для них с Казаковой. Женщина подняла каменный меч и взвалила его себе на плечи. Никогда он еще не казался ей таким тяжелым. – Клянись самой страшной клятвой, ведьма, что не тронешь путников в степи еще тысячу лет, помня милость. А иначе я приду вершить справедливость этим мечом, – обернулась она внезапно к скулившей шулмас. Косматая черная ведьма поклялась, высунув красный слюнявый язык, и Мэй резким ударом меча отрубила ей хвост на затылке. – Иди к своему младенцу, шулмас. Он уже вопит, наверное, без матери. А мы, сестра, пойдем на солончак, тут до озера недалеко осталось.
Часть четвертая
Аррет Мэри Лу
Глава 1
Все побережье словно кружево. Прозрачная сине-зеленая вода, белая соль. Соль – как лед… И солнце в глаза!
Наверное, все это прекрасно смотрелось бы с высоты птичьего полета… или вон с той оранжевой в утреннем свете горы. Хотя какая это гора? Маша хмыкнула: «Видали мы горы и повыше!»
Облизнула губы. Соль. Снова.
Остро захотелось пить. И еще – побыстрей выбраться отсюда. Куда-нибудь.
Одежда была мокрой, тяжелой и тоже соленой. Она с ужасом представила, во что ее многострадальные тряпочки превратятся, когда высохнут. Сохранится для предъявления в редакцию от истории с давснами разве что просоленый кусок вышивки с подола. Поблекший, грязный, хрупкий, рассыпающийся в руках, жесткий. Вообще непохожий на ткань. Трогать будет неприятно. А одежда на теле встанет колом и будет царапать, как наждак. Это непременно скоро случится – солнце уже взобралось довольно высоко по небосклону.
