Сергей Малицкий - Тень Лучезарного
– Что с тобой? – нахмурилась Кама.
– Ты очень красивая, – вздохнула Процелла. – И тебе пора родить ребенка.
– Хорошая мысль, – кивнула Кама. – Осталось найти отца для этого ребенка и еще кое-какие мелочи. Среди них такой пустяк, как до этого остаться живой. Ты, кстати, ничуть не страшнее меня. А уж талия у тебя явно тоньше. Лучше скажи, как там Дивинус?
– Орс сотворил чудо, – вытерла глаза Процелла. – Дивинус говорит, что ему казалось сквозь забытье, что его лечат изнутри. Как будто кто-то залез в него и заставляет биться его сердце, заставляет дышать, затягивает раны. Сейчас уже ясно, что страшное миновало. Дивинус порывается встать с постели, но я ему не разрешаю. А пока меня нет, это делают Фила и Пигра.
– Пигра? – удивилась Кама.
– Служанка Флос, – объяснила Процелла. – Она не очень умелая, хотя и старательная. Дивинус приказал найти за нее двух хороших кормилиц для Никса, так что Флос только радуется. Но все равно кормит ребенка сама.
– Пигра, значит, – кивнула покрасневшей Процелле Кама. – Не очень умелая, но старательная. Мне кажется, что твой братец здоровеет быстрее, чем нужно. Впрочем, это его дело. Пока Игнис не вернулся, он останется в Лаписе. Да и потом никуда не денется. Во всяком случае, мне кажется, что он со своей работой справляется ничуть не хуже собственного отца. И пусть называет себя кем хочет. Герцогом, наместником. Это неважно.
– А ты уходишь? – спросила Процелла.
– Да, – кивнула Кама. – И, думаю, вместе с войском. Но не говори об этом пока никому.
– Об этом и так все знают, – покосилась на Имберу, которая вслед за Камой на холоде омывала грудь, Процелла. – Для чего собираются обозы и проверяется одежда и обувь? Чтобы идти в поход? Но куда? И что будет со мной?
– Давай начнем с последнего вопроса? – предложила Кама и пошла в покои, где уже потрескивал в печи огонь и ожидали доброго внимания легкое вино и такая же легкая пища.
– Принесла? – спросила Кама, когда должное было отдано и одному, и другому.
– Да, – снова посмотрела на Имберу Процелла.
– Я отойду, – поднялась, собирая посуду, помощница Камы.
– Это не моя тайна, – сказала ей принцесса. – Передай стражникам, чтобы никто не поднимался и чтобы никого не пропускали наверх.
– Вот, – Процелла дождалась ухода Имберы, сняла с плеча и выложила на стол сверток. – Я так понимаю, что Син велел передать это тебе?
– Син ничего не велел, – начала медленно разворачивать сверток Кама. – Он сказал, чтобы я не забывала о мече Игниса. И еще о том, что в нем есть та сила, которая может быть истрачена попусту, потеряна, забыта, но не может быть подчинена Губителю или кто бы там ни пришел на место Лучезарного. Энки благословенный, – прошептала Кама. – Так вот он какой!
На столе лежал деревянный меч. Не просто деревянный, вряд ли можно было сравнить это с поделками умельцев-столяров. Он был живым. Рукоять и ножны покрывала тонкая, зеленоватая кора, клинок, который Кама осторожно выдвинула из ножен, казался напоенным смолой, но оставался сухим при аккуратном прикосновении.
– Не может быть, – прошептала Кама.
– Может, – не согласилась Процелла. – Но он еще не вырос до конца. Сейчас он чуть больше локтя, но когда он был на поясе Игниса, то имел длину где-то локтя в полтора.
– Какой легкий, – подняла меч перед глазами Кама. – И какой тяжелый. Подожди.
Принцесса закрыла глаза. На мгновение ей показалось, что она слышит голос. Тихий голос далекого, но родного человека. Слышит, но не может разобрать ни слова.
– Как ты спасла его? – спросила Кама.
– Не знаю, – призналась Процелла. – Держала его в руках. Прижимала к груди. Плакала над ним. Клала в постель. Стояла под зимним солнцем, впитывая его лицом, надеясь, что передам его свет и тепло. Он сам подсказывает. Просит иногда воды, иногда покоя, тишины. И все время как будто поет. Тихо-тихо. Женским голосом. А иногда как будто рассказывает мне что-то. Но я не все понимаю. Зато он советует.
– Как? – спросила Кама.
– Кладу одну руку на рукоять, выдвигаю меч на ладонь и беру лезвие другой рукой, – прошептала Процелла. – Закрываю глаза и думаю о чем-нибудь.
– А если твои мысли кто-то слышит… – замолчала Кама.
– А ты попробуй, – предложила Процелла.
– Хорошо, – сказала Кама и сделала так, как посоветовала ей сестра. Обхватила рукоять, приняла в ладонь основание клинка. Какой-то шорох раздался в голове, но далекий голос ближе не стал.
– Не так, – наклонилась вперед Процелла и коснулась кистей Камы, обхватила сверху ее руку на рукояти, чуть сдвинула ножны и обхватила клинок под ладонью сестры. – Вот так. Нежно. Так, словно держишь не меч, а птичье перо. Как будто боишься его помять. Еще нежнее.
Как это, еще нежнее? – подумала Кама и вдруг услышала легкий шум ветра. И шорох снега, падающего с неба за шиворот уставшему всаднику. И мягкий стук копыт.
Сегодня вернется Касасам, и все станет понятным. А потом придут Орс и Ви, и будет с кем посоветоваться. Хотя можно посоветоваться и с Дивинусом, у него и в самом деле начали блестеть глаза, или с Процеллой. Да и с Имберой. Слова лишнего не скажет, но слушает так, как надо. Я же могу верить этим людям? Могу! Но я ведь чувствую опасность. Откуда она исходит? Не ту опасность, которая на севере в Ардуусе и Бэдгалдингире, на востоке в Светлой Пустоши и за рекой Му, на юге от дахов, а ту, что здесь, рядом. Близко. Ты можешь подсказать мне ее источник, неведомое чудо от древних богов? У меня четыре воеводы. Канем, дакит, пришел из Эрсет. Давно. Лекарь. Не воин, но его сделали воином, избрали воеводой выходцы с востока. Занудлив, но честен. Под ним двадцать тысяч воинов. Ремордет. Воевода Лаписа. Тридцать девять лет. Невелика под ним дружина, пять тысяч воинов, но никогда у Лаписа не было и такого числа меченосцев. Помню его молодым мосластым парнем, приглядывал за нами, королевскими детьми, потому как сам был сыном дворецкого. Не знаю, как Дивинус разглядел в нем воина, не уверена, что он знает, с какой стороны браться за меч, но о более разумном и въедливом воеводе я могла бы только мечтать. Спирант, старший из пяти кирумских тысячников. Пятьдесят три года. Седобородый и седоусый весельчак со стальным взглядом. Еще бы, нет больше родного Кирума, ничего нет. Разве только кусок земли. Как он сказал, даже если будет одно сплошное болото, вернется на то же место и восстановит свой город. Ему можно доверять? А Иктусу? Сколько ему лет? Говорят, что тридцать, сам молчит. Вообще чаще молчит. Касасам разузнал, что Иктус атер из Кагала. Его отец был начальником стражи города. Сам мальчишка рвался между двором, где занимались с воинами наставники, и магическими башнями. Неизвестно, чему он нахватался у магов, но с мечом вроде бы управляться умеет. Ни семьи, никого нет. Все погибли. Может быть, потому его и выбрали воеводой даккитцы, чтобы в тяжком пути он мог заботиться не о собственной семье, а о других? Молчит, сидит, наклонив голову, так, что темные волосы закрывают глаза, и не посмотришь, что в этих глазах – злоба или спокойствие. Впрочем, один раз удалось заглянуть. Вышел вслед за Камой из шатра после предпоследнего совета, дал знак Имбере отойти, смахнул волосы со лба, посмотрел в глаза Каме серыми глазами так, словно сам хотел увидеть, что там у нее кроется во взгляде, потом негромко произнес:
– Ты недоговариваешь, принцесса. Смотришь на всех так, как будто видишь перед собой горшки, и хочешь, чтобы они стали прозрачными.
– Что я недоговариваю? – спросила Кама.
– Как будем с гахами сражаться? – ответил Иктус. – Ты уже решила все для себя. А нам не говоришь. Враг в Лаписе? Или подозреваешь нас?
Развернулась она, посмотрела на него снизу вверх, почти на голову ее перещеголял атер из Кагала. В каком он поколении атер? Касасам предположил, что во втором. А там уж… Как с ним говорить, если он словно слышит твои вопросы еще до того, как ты их произнесешь?
– Ты ведь из дакитов? – спросила она Иктуса.
– Из даку, – ответил Иктус. – Это ничего не значит, не прибавляет мне ничего и не убавляет, будь я хоть бродяга из придорожной канавы. Я в воеводы не просился, само вытряхнуло да прилепило. Но если любопытство тебя гложет, отвечу. Тем более что твой друг Касасам, добрейшего нутра даку, уже утомил меня расспросами обо мне самом среди наших шатров. Там мало кто чего знает, лучше было сразу ко мне идти. Мне же в любом случае все доложат. Так что слушай, а людей моих больше не береди. Бабка моя – даку из Чилдао. Обычная подгорная княжна. Там таких на каждой улице с десяток. Влюбился в нее принц из Гросба. Да, мальчишка-атер в девчонку-даку. Вельможный отпрыск в собакоголовую. Только Гросб – городишко маленький, глухой. Да и принц был четвертым братом в семье. То есть ни замка, ни башни, ни дома, ни лишней монеты, а только гордость и любовь. Так что отправился он в Чилдао, попросил руки моей бабки, поменял вельможный ярлык на крохотную кузню на склоне гор Сагкал и уже приготовился стать кузнецом, да придавило его в штольне, куда он отправился учиться кузнечному делу, начиная с добычи железной руды. Прабабка осталась одна, родила моего деда-дакита. Там он и вырос, в Чилдао. Потом вместе с матерью перебрался в Гросб. Опасно стало в Чилдао. Зашевелились там белые балахонники из Храма Света. В Гросбе ему ничем не помогли, но родство признали и дали письмо даккитскому королю. Так дед стал стражником. Женился на дакитке. Жена родила ему дакита. Моего отца. Отец женился на атерке. Так появился на свет я.
