Виктор Ночкин - Темные пророчества (сборник)
– Нет. Здесь и сейчас предопределенности не существует. Однако опыт подсказывает мне, что вероятно…
– Довольно! Ни слова больше, я не желаю знать! Ты сам сказал, что вера важнее всего. Я верю, мы победим, и этой вере ничто не может противиться. – Вспомнились слова Чумы, произнесенные блондином на прощанье. – Пришло мое время, и мой пир! Прощай!
Война опустил ладонь на эфес меча и дернул повод, разворачивая рыжего жеребца.
Смерть с улыбкой наблюдал, как он несется с холма к армиям, замершим на равнине. Когда Война помчался вдоль неровного строя, люди в едином порыве закричали, потрясая оружием. Они верили в победу, и мертвым солдатам нечего было противопоставить этой вере. Война вырвал из ножен длинный клинок, и ветер разодрал наконец седую пелену облаков, свет вспыхнул на лезвии, будто в руках всадника возник солнечный луч. Рыжий конь встал на дыбы. Строй людей, явившихся на поле вслед за Войной, качнулся в едином порыве. Рыжий конь развернулся на задних копытах. Люди с оглушительным ревом бросились на врага. Рыжий конь помчался огромными прыжками, ворвался в серую массу мертвых воинов, всадник взмахнул солнечным лучом, нанося первый удар…
Путь к небу
Дед сказал: «Встретимся у горелого дуба. Помнишь – у которого ярилиной молнией верхушка разбита». Гриньша плохо представлял себе, что такое «ярилина молния», он родился за год с небольшим до Завоевания, и на его памяти гроз не случалось – но дуб с искореженной почерневшей верхушкой мальчик помнил. При взгляде на полумертвое дерево он представлял себе молнию в виде гигантской палицы, обращенной в факел. Во всяком случае, вид почерневших и изломанных ветвей наводил на мысли о палице, промасленных тряпках и пламени…
Вот и горелый дуб посреди поляны. Прочие деревья словно боятся близко подступиться к опаленному великану… Мальчик прислушался – тишина… И птиц не слыхать, только холодные капли методично тенькают по листьям. В темное время суток лес всегда такой – сумрачный, неприветливый, истекающий влагой… Гриньша выглянул из-за кустов – у подножия горелого дуба лежит человек. Дед. Мальчик осторожно двинулся к дубу. Дед не пошевелился, не повернул головы. Приблизившись, Гриньша склонился над стариком. На белой дедовой рубахе выделялись широкие разрезы, обрамленные черными потеками… На коленях тускло поблескивал кривой шканский меч, выпавший из ладони… Гриньша неуверенно коснулся дедова плеча – оно оказалось твердым и холодным. Дед всегда был очень твердым на ощупь, куда ни ткни – это Гриньша помнил… Но теперь… теперь тело старика будто вовсе окостенело… Гриньша сел рядом с покойником и заплакал, беззвучно раскрывая рот и смахивая слезы рукавами. Куда теперь? Что делать? Он всегда полагался на деда, получая от старика приказы и разъяснения. А теперь – как же?..
Нынче на рассвете (так дед именовал начало светлого времени суток) старик растолкал Гриньшу и велел собираться. Куда и зачем – мальчик не расспрашивал, не впервой. Потом у околицы они наткнулись в тумане на шканский патруль, дед бросил: «Встретимся у горелого дуба. Помнишь – у которого ярилиной молнией верхушка разбита» – и шагнул навстречу шканам, заслоняя внука и отталкивая его назад, в туман. Убегая, Гриньша слышал топот, стук и визгливые крики чужаков…
В тумане Гриньша заплутал, потом долго выбирался из лесу и по пути корил себя последними словами – дед, должно быть, давно уж на месте и теперь ждет его, недоумка… и бормочет про себя: «Где тебя, Гриньша, леший носит! Я ж велел тебе к горелому дубу идти, сказал – там встретимся…» Вот и встретились… Гриньша всхлипнул от жалости к деду и к самому себе… Сквозь равномерный шепот и шелест капель вроде бы донесся новый звук. Мальчик еще раз утерся рукавом и прислушался. Почудилось? Или нет? Не ночной ли зверь дедову кровь чует? На всякий случай Гриньша отполз от тела в сторону и затаился между выступающими из земли гигантскими корнями. Несколькими минутами позже на опушке показалась тень. Не издавая ни звука, она двинулась на поляну – длинная, статная, словно черный клок ночной тьмы выплыл из лесу – на поляну, в серые сумерки… Человек постоял у опушки – прислушивался, должно быть – и двинулся к горелому дубу. Гриньша затаился в своем убежище, боясь шелохнуться. Пришелец склонился над дедом, только теперь мальчик различил шуршание одежды, до сих пор чужак ступал совершенно бесшумно… Прошла минута… Снова шорох… Потом – тихий голос:
– Ну здравствуй, боярин Прохор Еремеевич… Здравствуй, друг старинный…
Прохором Еремеевичем деда Прокшу никто не звал, но слова показались Гриньше смутно знакомыми.
– Вот и ты, значит, не дождался… – добавил пришелец. – Эх… Прохор, Прохор… Что ж теперь? Один я, стало быть, остался… Один.
Гриньша не сдержался и всхлипнул в голос. Раз – что-то мелькнуло над головой, и Гриньша обнаружил, что незнакомец уже стоит над ним, прижимая лезвие шканского меча к его, гриньшиному, горлу. Металл был холодным, сырым – прикосновение показалось мальчику очень неприятным.
– Кто?
– Внук я… – вот и все, что смог выдавить Гриньша.
– Прохора Еремеевича внук? – рука с мечом немного отодвинулась.
– Ага… Деда Прокши…
Незнакомец опустил меч и отступил на шаг.
– Ну и что мне с тобой делать… внук? Здесь тебе нельзя оставаться… Домой тоже, наверное, нельзя… А как с дедом-то вышло?
Гриньша рассказал, как они с дедом Прокшей вышли в путь накануне, как встретили шканов, как дед велел бежать и явиться к горелому дубу…
– Значит, домой нельзя, – подытожил незнакомец. Найдут шканы своих мертвыми – уж доищутся, кто их упокоил. Тогда тебе несдобровать. Слушай, как тебя…
– Гриньша я, – назвался мальчик, исподлобья разглядывая незнакомца. Тот бы долговяз и широк в плечах. По тому, как уверенно ухватил шканский меч, чувствовалось, что к оружию привычен. Лица Гриньша разглядеть толком не мог, видел лишь силуэт.
– Гриньша – это по-простому, – поправил пришелец. – Григорием тебя звать. Вот что я думаю, Григорий…
Незнакомец на минуту задумался, потом твердо закончил:
– Григорий Ярославич. Помню отца твоего, Ярослава, боярина Прохора сына. Вот что я думаю – дед неспроста тебя с собою взял. Думал, должно быть, что вместе с нами пойдешь. Значит, так тому и быть. Тебе что со мной, что без меня – все опасно. Ну а мне без помощника не управиться. Идем…
– Куда идем? – насупился Гриньша. – А дед?
– Куда идем – по пути расскажу. А дед…
Незнакомец обернулся к деду Прокше, поклонился в пояс и произнес медленно:
– Ты уж извини меня, боярин Прохор Еремеевич. Не серчай, а только не могу я нынче о тебе позаботиться, как след… Если живым останусь… Если бывать такому чуду – непременно разыщу твои косточки и схороню по обычаю древнему. А теперь прощай… Идем, Григорий!
Не тратя больше слов, незнакомец повернулся и размашисто зашагал прочь от горелого дуба, заткнув за пояс шканский меч. Гриньше ничего не оставалось, как припустить следом… Мальчик шагал вслед за нежданным проводником, стараясь не отстать. А лес вокруг шептал, скрипел и булькал – чем ближе к светлому часу, тем обильнее роса стекает по ветвям, собирается в развесистых широченных лопухах, разливается между узловатых древесных корней, уходит в мягкий слой хвои, пружинящий под ногами… Так покойно кругом, и так страшно…
Капли все обильнее падали на Гриньшу, мальчик натянул капюшон – но одежка быстро пропиталась водой и помогала слабо, вскоре путники вымокли до нитки. А незнакомец – хоть бы что, знай шагает себе… Гриньша только теперь, на исходе часа ходьбы по мокрому лесу, вспомнил, что не знает, как зовут спутника.
И уж собрался спросить, но тот остановился и поднял руку:
– Стой! – Гриньша послушно замер. – Дай сообразить… Эк тут все переменилось… Ага, вон она, просека. Давай-ка за мной…
То, что странный человек назвал просекой, скорее напоминало обычный лес, хотя деревья в указанной стороне и впрямь росли не так густо, как обычно в здешней чащобе. И деревья-то все молодые, догадался Гриньша – после Завоевания выросли… Значит, была просека… При Яриле была. Набравшись смелости, мальчик догнал спутника, и, стараясь заглянуть в лицо сбоку, спросил:
– Дядь… А звать-то тебя как?
– Волхвом люди кличут.
Опасная кличка. Кто волхвом назовется – тому не жить, шканы уведут, точно.
– А…
– Погоди, Григорий, – остановил следующий вопрос Волхв. – Сейчас привал сделаем… Отдохнем, поговорим. Вот избушка-то.
Темное пятно в стороне от просеки оказалось покосившимся срубом. Странник толкнул низенькую дверь и нырнул, согнувшись, внутрь. Гриньша неуверенно заглянул следом, в лицо пахнуло теплой прелью…
В темноте затеплилось крошечное пятнышко – словно у Волхва в ладонях загорелся живой огонек. Гриньша сморгнул – странный человек поставил на стол крошечную плошку с тлеющим фитилем. Когда разжечь-то успел, вроде ведь и кремнем не стукнул…
