Сергей Малицкий - Скверна
– Моя дверь, – прошелестела Глеба, и почти в то же мгновение на крыше послышались шаги. Или не шаги? Что-то невесомое коснулось чуть наклоненной крыши даккитского домика, словно осенние листья прилетели с клена через дорогу. Один шаг, второй, третий. Чем они покрывают крыши на своих домах? Камышом или соломой? Для чего-то тяжелого слишком редки жерди и слабы доски, перестилающие их. Почему Кама не пригляделась к потолку, пока слушала Эсоксу… И почему крыша выдерживает воина наверху? Почему она не рушится? Почему она почти не скрипит?
Чужак не провалился. Он прыгнул внутрь домика, проломив крышу и доски и точно пройдя между жердями, и в луче света Кама успела разглядеть, что он не даку и не дакит, а обычный, чуть смуглый мужчина, в руке у которого странный короткий меч и маленький, почти детский самострел. Его меч разрезал темноту над головой Камы, а стрела из его самострела полетела в Глебу, которая замерла с мечом напротив двери, потому что именно в дверь ворвался второй чужак. Глеба оказалась между врагами.
Она не упала. Стрела совершенно точно вонзилась ей в спину, но она не упала. Она даже взмахнула мечом, преграждая дорогу второму чужаку, и простояла на ногах еще половину секунды, которая и спасла и Каму, и Эсоксу. Еще лежа, Кама метнула из-под Глебы нож в чужака у двери, а тот чужак, что уже блеснул клинком, чтобы сразить Эсоксу, вдруг замер, пошатнулся и упал на колени. Клинок Эсоксы, которая точно так же замерла у пола под окном, рассек ему ноги, а клинок Камы вслед за этим перерубил гортань. Второй чужак хрипел, пытаясь зажать кровь, бьющую из горла, пронзенного ножом. Вся схватка не заняла и секунды.
– Глеба! – бросилась к няне Эсокса.
Короткая стальная стрела торчала у нее из спины. Эсокса подхватила няню, осторожно перевернула ее, обнаружила вторую стрелу, которая пронзила сердце женщины, и успела поймать ее улыбку и короткие слова, слетевшие с губ:
– Будь умницей…
Эсокса опустила Глебу на пол, обернулась к порубленному мертвецу, рванула рукав на его куртке, осмотрела руку. Рванула рукав на другой руке, вывернула ее и показала Каме два выжженных круга один в другом.
– Воины Храма Света, – в ужасе прошептала Кама.
– Быстро, – чужим голосом, с помертвевшим лицом произнесла Эсокса. – У нас несколько минут, не больше, чтобы убраться отсюда. И вряд ли больше часа, чтобы остаться в живых.
Она наклонилась, поцеловала Глебу в лоб, закрыла ей глаза, а потом вытащила из все того же сундука два мешка, бросила в них самострелы, обыскала тела чужаков, вытащила какие-то ярлыки, осторожно сняла мешок с плеч Глебы.
– Прощай, – сказала и кивнула Каме: – Пошли. Заглянем к твоему дяде. Насколько я читала в трактатах, воины Света идут убивать по двое.
Улица оставалась все такой же тихой и пустынной, и в какое-то мгновение Каме показалось, что и остальные дома на ней полны мертвецами или живыми, которым суждено умереть. Дядя Камы, которого она никогда не видела живым, был мертв. Он оказался высоким, видно, оставалось что-то в нем от этлу, крепким, но седым и изможденным, словно смерть от чужого ножа почти совпала со смертью от усталости жить. Обстановка его домика была строгой и скудной, зато оружия на стенах было предостаточно, но ничто не заинтересовало ни Каму, ни Эсоксу. Зато их заинтересовали те самые стражники, которые, присыпанные мертвой травой, но уже издавая запах тлена, лежали рядом с дядей Камы. Один из них умер не сразу. Его пытали. Но, судя по тому, что пальцев на руке у него было отрезано только два, рассказал он то, что требовалось, почти сразу. Тут же лежали ярлыки убийц. Они были кирумскими, но на них стояли ардуусские отметки.
– Вот и все, – произнесла Эсокса. – Великая и сильная Даккита развеивается, как утренний туман.
– Куда теперь? – спросила Кама.
– Куда-нибудь, но прочь из ущелья Истен-Баба, – процедила сквозь стиснутые зубы Эсокса.
– Авункулус! – вдруг послышался старческий голос с улицы. – Ты куда пропал? Я уже заждался тебя! Пора уходить! Мы же говорили с тобой об этом! Где ты, демон тебя раздери, этлу-недоросток? Я вижу, калитка твоя не заперта!
– Хаустус! – выскочила на улицу Эсокса и осеклась. Перед оградой дома Авункулуса стояла подвода, запряженная двумя мулами, на облучке которой сидела сухая и сморщенная старуха с крючковатым носом. Увидев Эсоксу, старуха помрачнела и сдвинула платок, обнажив лысину старика.
– Что с ним? – спросил Хаустус.
– Он мертв, – произнесла Эсокса и взяла за руку Каму. – Воины Света были здесь.
– Как мертв? – оторопел старик, отвернулся, секунду тер щеки, потом зыркнул покрасневшими глазами. – Совсем?
– Совсем, – кивнула Эсокса и подтолкнула вперед Каму. – Это племянница твоего приятеля, Хаустус. Меня ты не забыл, надеюсь?
– Ты, значит, все-таки жива? – без всякой радости заметил старик, снова обращаясь в старуху. – То-то я удивился, когда узнал о твоей смерти. Не могли они так легко отделаться от самой пронырливой дакитки из тех, что я встречал. Не скажу, что я не рад, но… Садитесь на подводу. Мечи, мешки прячьте в соломе под кожами. Нужно уходить из города, пусть даже некуда, но нужно уходить. С Авункулусом у нас все было решено, но с вами…
Старик щелкнул кнутом, и животные неожиданно резво потянули подводу вниз по улице. Колеса загремели по булыжной мостовой.
– Как же нам теперь пройти через ворота? – вслух размышлял старик. – У меня ярлык есть, я теперь вроде как сумасшедшая торговка всяким гнильем, даже купчая есть на эти шкуры из Кармы, а с вами-то как?
– У нас несколько ярлыков, – мрачно ответила Эсокса, заталкивая мешки в солому. – Можем предстать кирумскими стражниками, можем стражами Храма Света из Иалпиргаха, я вот взяла еще ярлык у своей няни. Он, кстати, с отметками Кармы. Со старыми, правда, ее родни там не осталось.
– А ты? – повернулся к Каме Хаустус. – Что-то с тобой не так… Ну ладно, рассматривать будем позже. Не похожа ты на Авункулуса Этли. Да и что за племянница? Была у него одна… нет, две. Где-то далеко. За Ардуусом. И, кстати, обе королевские дочки!
– Осталась одна, – прошептала Кама, глядя, как подвода минует домишки, ничем не отличающиеся от дома ее дяди. – Но у меня есть ярлык на имя Пасбы Сойга. И еще что-то… Ключики для паломников в Иалпиргах. Целая горсть.
– Вот ведь тебя угораздило, – побледнел Хаустус. – Откуда эта пакость? Сто лет не слышал об этих поганых ключах? Кто их раздает-то? Не может же быть!
– Мы нашли проповедника, – ответила Кама. – Мертвого.
– Убили? – взвился Хаустус.
– Глеба… – Кама запнулась. – Глеба сказала, что он…
– Умер? – закрутил головой Хаустус. – Сам?
– Глеба сказала, – Кама посмотрела на побледневшую Эсоксу. – Она сказала, что он вроде как был…
Она прикусила язык.
– Ну, говори же! – проскрипел Хаустус.
– Она сказала, что на нем была тень Лучезарного, – быстро выговорила Кама. – И что он гнил на ходу. А потом забился в башню угодника в Кагале и там разложился.
– Враки, – отрезал Хаустус. – Бабские сказки про ходячих мертвецов! Ты еще скажи, что с его смертью сэнмурв отлетел от его тела!
– Из окна, – растерянно произнесла Кама. – Я видела. Но Глеба сказала, что тот проповедник мог передать тень и сам. Но спрятался в башне угодника.
– У него ярлык был? – мрачно спросил Хаустус и повысил голос. – Кроме этих поганых ключей, ярлык был?
– Да, – буркнула Кама, выдернула из сумы и протянула Хаустусу деревяшку. Тот взглянул на нее, выхватил, перевернул и тут же сунул обратно в руки Каме. – Спрячь.
– Что это? – спросила Эсокса.
– Я его знал, – зло прошипел Хаустус. – Он служил при храме в Абуллу. Приходил ко мне. Даже жил с полгода в Бабе. Учился. Хороший парень. Только глупый. Не той глупостью, что от дурости, а той, что от ума. Не без таланта, но без потолка. Ушел в Иалпиргах. Сказал, что хочет посмотреть на останки Бледной Звезды собственными глазами. Я отговаривал. И вот. Четыре года прошло, и он стал проповедником всякой погани. Уж не знаю, что они с ним там сделали, но…
– Ну и что? – пожала плечами Эсокса. – Ведь он уже умер?
– Ты что, не поняла? – заскрипел Хаустус. – Я, конечно, не верю в тень Лучезарного, потому что если вдруг все на самом деле так, то вовсе конец нашему миру. Но там, в Иалпиргахе, завариваются темные дела. И нельзя вот так вот просто уйти от той доли, что на тебя там взвалят. Уверен, что ни одного ключа он так и не раздал. А в башне сидел, потому что только там и мог удержаться от воли правителя Иалпиргаха. Умирать он туда пришел! Прятался он там! Башня какая? Кагалская? Может, и пришел в нее из мертвого города через горы. Перевалил где-то, нашел лазейку. И не расспросишь уже… Эх… Старину Авункулуса жаль… Как жаль… Рано он умер, рано…
– Ты думаешь, что Авункулус умер? – спросила Эсокса.
– Кому был нужен старик? – скривился Хаустус. – Или убили? Воины Света были там, ты сказала? Точно? Энки всеблагой… За что?
