Сергей Антонов - Стабилизатор. Минск 2041
– Здесь следы. Судя по рисунку подошвы – кирзачи. Кто-то прошел здесь совсем недавно. Хотя я очень надеюсь, что это – обычный человек, всем быть начеку.
– Накрылся наш отдых медным тазом! – буркнул Бельский. – А все из-за немого. Угораздило его следы увидеть. Ну, увидел. Что с того? Мало кто здесь шляется!
– Тебе до нашего немого, как до Москвы раком, – отвечал Талаш. – Забей поддувало и смотри по сторонам.
Антидот еще долго бурчал что-то себе под нос, но его никто не слушал. Группа вошла в деревню. По обеим сторонам единственной улицы валялись гнилые бревна, некогда бывшие стенами домов. Кое-где из зарослей кустарника оккупировавшего покинутое человеком жилье виднелись следы пребывания «хомо сапиенс». Вербицкий различил в зарослях спинку панцирной кровати, а потом едва не споткнулся о куклу-неваляшку. Пластмасса отлично сохранилась, краска почти не поблекла. Если бы не треснувший живот неваляшки, она выглядела бы как новая. Марат собирался поднять куклу, чтобы рассмотреть ее получше, но тут раздался протяжный рев. Первым разобрался в характере звука Багор.
– Корова! – прошептал он. – Мать вашу, это корова!
– Дикая, скорее всего, – констатировал Талаш. – Кажись, вон там мычала. Пойдем, глянем.
Улица поворачивала почти под прямым углом и когда группа миновала поворот, все увидели кирпичный дом. Именно дом, а не руины. Стекла в окнах были на месте и, как показалось Марату, их недавно вымыли. Из печной трубы вился легкий дымок, а со двора доносились до боли знакомые звуки. Правда, идентифицировать Вербицкий их не мог, хотя был уверен – он слышал подобное и не раз.
Отряд подошел к воротам, которые были широко распахнуты и все стало на свои места. Звук оказался мерным повизгивание пилы. Во дворе пилили дрова. Старик лет семидесяти и молодой, крепко сбитый, очень крупный парень. Оба были абсолютно лысыми. Если отсутствие волос на голове деда можно было объяснить его возрастом, то лысина парня явно имела искусственное происхождение. Он не выбрил голову. Просто волосы на ней выпали, а может, их и не было от рождения.
Старик первым заметил посторонних. Двуручная пила замерла, допилив бревно на козлах до половины. Талаш вышел вперед.
– Здорово, батя. Бог в помощь.
– Бог хотел, чтоб ты помог!
Дед широко улыбнулся, демонстрируя единственный желтый зуб во рту. От этой улыбки лицо скукожилось, сделавшись похожим на сухой лист. На первый взгляд старик улыбался приветливо, но Марат сразу почувствовал какую-то фальшь. Блеклые, неопределенного цвета глаза не улыбались. Они пристально, изучающе смотрели на пришельцев. Наряд деда состоял из льняной рубахи, подпоясанной шнурком с потрепанными кистями, серых штанов с пузырями на коленях и кирзовых сапог. Скорее всего, тех самых, что оставили следы на дороге. На шнурке болталась связка из трех ржавых ключей.
Парень являл собой более колоритное зрелище. На здоровяке была некогда голубая, а теперь безнадежно выцветшая майка. Синие тренировочные штаны с белыми лампасами были слишком маленькими и доходили до щиколоток, открывая волосатые ноги. Подходящей обуви для великана тоже не нашлось – ему пришлось довольствоваться потрепанными шлепанцами. Носки у них были аккуратно срезаны, чтобы выпустить наружу пальцы, но пятки все равно нависали над подошвами.
Атлетическое сложение богатыря портила слишком маленькая голова и почти полное отсутствие шеи, отчего массивный, квадратной формы подбородок покоился на широкой груди. Низкий лоб козырьком нависал над черными глазами. Подернутые синевой тонкие губы беспрестанно шевелись. Казалось, парень хочет сообщить что-то важное, но никак не может найти нужных слов.
– Вы здесь живете? – поинтересовался Талаш, входя во двор.
– Живем помаленьку, – отвечал старик, усаживаясь на колоду для колки дров и кладя руку на рукоятку топора. – А чему удивляться? Податься нам все равно некуда, а тут – хозяйство. Коровенка, огородишко…
– Понятно.
– А вот мне не все понятно. С чем вы сюда пожаловали? Если с миром, то встретим честь по чести, а ежели лихие люди, то задерживаться тута не советую. Эдик чужаков не любит. Правда, внучок?
– И стал я на песке морском, – пропел великан густым басом. – И увидел выходящего из моря зверя с семью головами и десятью рогами. На рогах его было десять диадем, а на головах его имена богохульные! Убью. Душу выну!
Выдав смесь из «Откровения» Иоанна Богослова и угроз, Эдик замолчал. И з уголка его рта вытек ручеек слюны и скатился по подбородку на грудь.
– Не обращайте внимания, – махнул рукой старик. – Он с детства такой. Мать, дочка моя, сразу после родов померла от лучевой, чтоб ее, болезни. А батю мутанты на глазах у Эдика сожрали. Пареньку тогда пять годиков только минуло. С тех пор он и заговаривается. Любит, когда ему Евангелие читают. А я что? Я – не против. Жисть такая. Нам без веры никак нельзя. Только на Бога и уповаем…
– Зверь, которого я видел, был подобен барсу! – подтвердил Эдик, размахивая мускулистыми руками. – Ноги у него – как у медведя, а пасть у него – как пасть у льва; и дал ему дракон силу свою и престол свой и великую власть. И видел я, что одна из голов его как бы смертельно была ранена, но эта смертельная рана исцелела! От оно как. Истинно, истинно говорю вам: сожрет этот зверь всех вас. Сожрет и не поперхнется!
– А ну-ка, хватит! – рявкнул старик. – Марш в хату! Мне с гостями поговорить надо.
Эдик прикрылся лопатообразной ладонью, словно боялся, что дед ударит его по лицу. Пятясь, поднялся на крыльцо и проскользнул за дверь.
– Кхе-кхе. Вот я и интересуюсь, – продолжал старик. – Кто вы такие будете и на кой ляд сюда приперлись?
– Не беспокойтесь, дедушка, – Вера приблизилась к старику и положила руку ему на плечо. – Мы – люди мирные. А вооружены потому, что опасно здесь без оружия. Идем по своим делам. Если вам мешаем, то, извините. Сейчас же уйдем и больше нас не увидите.
– Тебя как звать, девонька?
– Вера.
– А меня Парфенычем кличут. Разные люди сюда приходят, Верочка. Оттого с подозрением к чужакам и относимся. К примеру, в прошлом годе бандюганы нагрянули. Старуху мою покалечили. Кабы не Эдик, может и меня до смерти забили бы.
– Не-а, батя. Мы – не бандюганы, – включился в разговор Антидот. – Передохнем малость, если разрешишь и потопаем своей дорогой.
– Отчего ж не разрешить, коль добрые люди, – старик встал с колоды, подошел к окну и постучал согнутым пальцем в стекло. – Эй, Мария, подь-ка сюды!
Окно распахнулось. Во двор выглянула старуха, при виде которой Вербицкий испытал сильное желание поскорее покинуть гостеприимный дом Парфеныча. Таких красоток Марат видел на жутких гравюрах Гойи, изображавшего картинки из жизни ведьм. Седые волосы жены Парфеныча были собраны в тугой узел на затылке. Изрезанная глубокими морщинами, желтая, как древний пергамент кожа висела на лице, как на вешалке. Маленькие, прищуренные глазки бегали, а крючковатый нос, почти касался похожих на сырые котлеты губ.
– Чаво? – прошамкала Мария.
Говорить нормально она не могла по причине полного отсутствия зубов. Глядя на ее розово-белые десны Вербицкий испытал такой приступ отвращения, что с трудом подавил желание сплюнуть.
– Чаво-чаво! – пробурчал Парфеныч. – Гости у нас – вот чаво. Собирай на стол. Сливяночку мою фирменную не забудь. Да Эдьке скажи, каб корову на луг выгонял.
Старуха исчезла. Скрипнула дверь и на крыльце появился Эдик. Под мышкой у него была зажата книжка в засаленном переплете. Скорее всего, то самое Евангелие, о котором толковал старик. Не удостоив пришельцев даже взглядом, великан прошел к сараю в углу двора и распахнул ворота. Когда во двор величавой поступью вышла корова, все замерли в ужасе. Несчастное животное сохранило лишь форму, присущую своему роду. С содержанием дело обстояло значительно хуже. Шерсти у этой буренки не было. Голую розовую кожу прорезали синие прожилки вздувшихся вен. Непомерно большое вымя билось о задние ноги с влажными шлепками. Ко всему прочему корова была слепой – из пустых глазниц на землю капала зеленоватая слизь. Один рог был то ли спилен, то ли отвалился сам.
– Ни себе хрена! – выдохнул Бельский. – Это еще что такое?
– Нинка, – прокомментировал Парфеныч. – Нинкой мы ее кличем. Это она только на вид страшная, а так – очень даже ничего. Молочко у нее отменное. Счас сами попробуете – за уши не оттянешь. Милости прошу в хату.
Вербицкий мысленно поклялся себе, что скорее глотнет цианистого калия, чем попробует молоко радиоактивной коровы. Он поднялся на крыльцо вслед за Верой, вошел в коридор. Ничего особенного. Все, как в обычном деревенском доме. Некрашеный пол, развешанная на стенах хозяйственная утварь, ведро с водой и кружка с облупившейся эмалью на табурете в углу.
Следующая комната тоже выглядела классически деревенской. На полу лежали вязаные круглые половички. Светлые ситцевые занавески на окнах, цветочные горшки на подоконниках. Перед небольшой картонной иконкой с изображением неизвестного святого теплилась лампадка. Посередине стоял деревянный стол без скатерти и разнокалиберные, по всей видимости, принесенные из соседних домов стулья. На столе стояла керосиновая лампа с закопченным стеклом и укрытый полотенцем глиняный кувшин.
