Александр Кучаев - За мертвой чертой
Я предложил Анне продолжить вечер в ресторане, но она сказала, что зайдёт, чтобы только расплатиться. Всё же наша королева выпила в качестве успокоительного стакан зелёного чая с мелиссой, после чего, оставив меня за своим столиком, отправилась в травматологическое отделение к Григорию.
Торговца картинами готовили к операции. Он пришёл в сознание и стоически переносил страдания. У него было пулевое повреждение колена, и рентгеновский снимок показал, что раздроблена коленная чашечка.
Несколько часов провела Смолецкая в вестибюле приёмного покоя, прежде чем ей позволили пройти к больному.
Её спросили, кем она является ему? Девушка, недолго думая, ответила, что, мол, невеста. Григорию, толком ещё не отошедшему от наркоза, так и сказали:
– Нареченная к тебе пришла. Ах, парень, до чего же хороша! Где только такую откопал. Ой, смотри, настрадаешься – не для семейной жизни она создана!
Недолго пробыв в «Золотом драконе» после ухода Анны, я отправился к себе в гостиницу, где и встретился с доном Кристобалем, только что прибывшим из областного центра.
– Значит, Смолецкая сейчас с младшим Федотовым, – сумрачно констатировал он, выслушав рассказ об инциденте во дворе ресторана.
– По всей видимости.
– Вы в курсе, что это его отец – один из инициаторов похищения девушки?
– Ясно как божий день, что Григорий ни в чём не замешан. Иначе бы он не полез под пули.
– Всё правильно, – рассеянно подтвердил испанец, глядя сквозь меня невидящим взглядом. – Способный молодой человек. Крушение папаши и всей тогдашней элиты только пошло ему на пользу. Мобилизовав умственные способности, он стал вполне преуспевающей личностью.
В дверь постучали, и нам принесли кувшин с ряженкой и блюдечко с тёмно-коричневым гречишным мёдом.
– Присаживайтесь, Аркадий, – сказал дон Кристобаль, приглашая меня к столу. – Выпьем по стакану на ночь. Молочнокислый продукт – полезнейшая вещь для пищеварения. А с мёдом – ещё и неплохое снотворное.
– Для младшего Федотова настала самая интересная пора, – сказал он, возвращаясь к прерванной теме. – У него появился смысл существования. Почувствовав свою значимость, нащупав реальную почву под ногами, он готов действовать со всё возрастающей энергией. А то так и остался бы кутилой и шалопаем.
Глава двадцать четвёртая. Мы и Анна
Хирургическая операция закончилась, и Григория отвезли в палату травматологии, где он самостоятельно, без помощи медсестёр сумел спуститься с каталки и перебраться на отведённую койку.
На минуту он закрыл глаза, проникаясь болевыми ощущениями в повреждённом колене. А когда разомкнул веки, увидел Анну, сидевшую рядом на стуле и внимательно всматривавшуюся ему в лицо. Его потрясла фатальная близость фиалковых глаз, в которых светилось неподдельное участие, смешанное с материнской добротой.
Григорий мгновенно забыл и об искалеченной ноге, и о других последствиях, вызванных тяжёлыми побоями. Появление девушки стало прекрасным лечащим средством. И в ушах звучало невесть откуда выплывшее слово «нареченная».
Им позволили побыть вместе не более десяти минут, но этого времени хватило, чтобы молодые люди почувствовали неудержимое влечение друг к другу. В последующие дни Смолецкая регулярно посещала своего любезного – до самой выписки.
Что греха таить, встреча с прелестной Анной в экстремальной сумятице ресторанного двора и мне ударила в голову. Я ведь брал её за ручку, когда выводил из того треклятого автомобиля, и соприкосновение с её пальчиками ещё долго жило во мне явственными волнующими осязаниями. А сладкая амбра, исходившая от её тела!..
Зиночка, светлые мысли о ней, встречи, задушевные разговоры, мечты о будущем – всё ушло и словно стёрлось из памяти. Я не чувствовал угрызений совести ещё и потому, что дочка Тимошиных сама дала достаточный повод для отчуждения.
Мои чувства полностью переключились на мадмуазель Смолецкую. Непреходящая грусть-тоска по несравненной чаровнице терзала меня всё сильнее, не исчезая ни на секунду. На этой почве начались головные боли и колики в области сердца.
Потянулись бессонные ночи. Грешен, каюсь, я считал, что именно мне Анна обязана освобождением из рук похитителей. А раз так, то должен же я получить какую-то фору перед другими претендентами на её благосклонность!
Но в глубинах сознания, конечно, жило понимание того, что в неменьшей степени она должна была испытывать расположение и к Григорию. В отличие от меня, он не обладал никакими преимуществами перед преступниками и всё равно вступил с ними в схватку. Без его вмешательства девушку непременно увезли бы чёрт знает куда, и неизвестно, чем бы всё закончилось. В любом случае не вышло бы ничего хорошего.
Вместе с тем ещё больше ей следовало сохранять признательность дону Кристобалю, поставившему её на ноги. Выходило, если хорошо поразмыслить, что перед всеми она была должница, и мы, трое мужчин, в данном случае выступали на равных.
Словом, образовался замкнутый романтический круг, из которого следовало найти выход.
Меня со Смолецкой сближало то, что оба мы были пациентами «доктора» Кристобаля. Нам было о чём поговорить, и мы нередко делились впечатлениями о прошлой и настоящей жизни. Я рассказывал, как отстаивал своё место под солнцем в подростковые годы. Как, услышав обращённое ко мне слово «уродина» или «Квазимодо», тут же бил в солнечное сплетение или по физиономии обидчика, даже если он был намного старше и на голову выше.
– И такие методы давали результаты? – немного ошеломлённо спрашивала мадмуазель Смолецкая.
– Случалось, меня избивали до полусмерти. Но я был неукротим и, придя в норму, снова был готов сразиться с кем угодно. Я мало ценил свою жизнь. С годами меня стали остерегаться.
– А сейчас вы её цените?
– Что – её?
– Жизнь, разумеется.
– Начал ценить. Оказывается, в ней есть немало интересного и привлекательного.
В глазах нашего мужского сообщества поначалу девушка вроде бы сохраняла абсолютный нейтралитет. И это позволило квартету стать одной компанией. Бывало, мы вместе выезжали на природу, ходили в кино и рестораны.
Выписавшись из больницы, Григорий долго ещё ковылял на костылях, а потом – с палочкой. Если бы не капсула Бурца, в которой он проводил ночь за ночью, вероятно, так и ходить бы ему с подпорками.
Спустя время, однако, я стал замечать, что нашему Гришеньке, как больному, девушка отдаёт некоторое предпочтение. Конечно, думал я, надо, надо морально поддерживать человека, нуждающегося в сочувствии. Я старался войти в положение и посему не очень ревновал. Мне казалось, что точно так же оценивает ситуацию и дон Кристобаль, но здесь я изрядно ошибался. Этому дону всё виделось совершенно в другом свете, неспроста он не спешил помочь раненому, чтобы ликвидировать его «преимущество», а ведь мог бы и, по-моему, только выиграл бы в глазах нашей любезной фрекен.
Меня, как самое слабое звено, попробовали выбить первым. Это было уже под занавес моей карьеры в качестве помощника главы города и вообще в конце всей нашей эпопеи.
Однажды, оставшись с Анной наедине, я начал было объясняться ей в своих чувствах.
– Ты мне очень симпатичен, – ответила она, одаривая меня участливым взглядом, – честное слово. Но понимаешь, какое дело… Я и Гриша… Разве ты не видишь, что между ним и мною? Лучше мы с тобой останемся только хорошими друзьями. И… у тебя ведь уже есть любовь. Я имею в виду Зину Тимошину. О вашей истории мне поведал дон Кристобаль. Ты ведь Зиночку не забыл, верно? Она такая милая, просто чудесная! Я видела её, когда она заходила в ночлежку для бездомных. Ну, в ту самую, что на днях открыл её отец.
Чёртов испанец! Сволочь! Специально настучал, чтобы избавиться от меня как от соперника. В тот момент я был поражён вероломством друга. Интересно, кем он там меня изобразил? Человеком, способным работать на два фронта? Я ещё не забыл, как он футболил мою голову! На мгновение всплыло и тут же исчезло злое желание отомстить негодяю.
– Странно как всё, – говорила между тем Анна, словно размышляя вслух. – Ещё вчера я никому не была нужна, а сегодня от бесчисленных мужских взглядов нет спасения. Хотя моя духовная сущность практически осталась прежней, изменилось лишь тело. Выходит, только оно этим мэнам и желательно.
Если моё чувство к несравненной прелестнице, в общем-то, походило на обычное заурядное влечение мужчины к женщине, какое нередко встречается в повседневной жизни, то дон Кристобаль дошёл до явственно различимого болезненного состояния. Сердечную рану его ещё больше растравляло то, что, благодаря своему необыкновенному чутью, он тонко проникался отношениями, развивавшимися между Анной и Григорием.
И всё же он продолжал надеяться. Тем более что наш «сладкий персик» по большей части оставался с ним бесконечно ласков.
Мне думается, что Смолецкая умышленно искушала его, подталкивая к не очень хорошему поступку по отношению к младшему Федотову. Меня же он попробовал дискредитировать в её глазах! Вот ей и хотелось, чтобы нечто подобное он выкинул и в адрес Федотова. Чтобы потом ему же показать всю низость его души. И сопоставить эту низость с возвышенностью третьего претендента.
