Дарья Зарубина - Верное слово
– Всегда он был такой, – задумчиво проговорил, словно ни к кому особенно не обращаясь, старенький профессор, – решительный. Говорят, узнал, что, возможно, нашли останки его любимой седьмой группы где-то на Смоленщине. Другой бы послал магов помладше разведать, зная, какой силищи была группа, дивизию б пригнал. Другой кто, но не Витя. Уж очень он их любил. Даже и мёртвых всё защитить пытался. Как раз пришёл ко мне перед той поездкой, посидел недолго. Словно прощался… – Старик смешно наморщил нос, словно стараясь удержать слёзы. – Сильно оказалось проклятье, что девчат героических погубило. Эх, Витя-Витя… Всегда ты был такой, если уверился, что прав, – очертя голову в омут прыгал…
– Да не один, – буркнула Юля Рябоконь, глядя в окно невидящим взглядом – лишь бы не на гроб и не на старичка, расчувствовавшегося так не к месту.
– Вот и умер ты, Витя, за других. Пусть ценой жизни, а нашёл…
– Кого? – удивлённо подняла глаза Сима. Все остальные встрепенулись, посмотрели на старика. На мгновение, всего на долю секунды показалось «серафимам», что профессор обманул их – не был ни старым, ни немощным, ни сентиментальным. Его голубые выцветшие глаза смотрели внимательно, мудро, понимающе.
– «Ночных ангелов» своих он нашёл, – проговорил старичок и вновь зашевелил носом, зашмыгал, приложил к глазам белоснежный платок. – Останков почти нет, говорят, но по магометрии ошибки быть не может. Отыскалась наша легендарная седьмая группа. Сколько лет… Кто ж знал, что для того, чтобы девчат по-человечески похоронить, нам тебя, Витя, схоронить придётся…
Он умолк, погрузившись в скорбь, лишь изредка сопел и промакивал платочком глаза.
Маша приехала на кладбище. Всё такая же золотистая и худенькая, только грустная и какая-то другая. Словно свет, что всегда горел у нее внутри, кто-то выключил. И от этого взгляд Рыжей стал тяжёлым и задумчивым. А может, одёрнула себя Сима, только показалось. Может, это отразились в глазах подруг кладбищенские тени, серые надгробия, холодный осенний лес.
Едва все выбрались из автобусов, пошёл мелкий дождь, земля под ногами пропиталась водой. Рабочие с трудом подняли мешковину, закрывавшую приготовленную могилу.
Потёмкина опустили в неё как-то слишком торопливо. Видно, могильщикам не терпелось спастись от дождя в сторожке, где у них остался горячий чайник и бутерброды с ливерной колбасой.
Сима не заметила, кто бросил первую горсть земли на гробовую крышку. Маги из руководства, коллеги спрятались под академическими чёрными зонтами. И земля всё летела и летела, скрывая лакированную поверхность последнего жилища того, кого она любила. Она тоже наклонилась, сомкнула пальцы вокруг комка влажной земли и с трудом разжала руку над могилой. Старик-профессор пристроился следом, произнёс пару общих и высокопарных фраз о служении Родине и науке, обнялся с каждым, кто не успел улизнуть, а потом быстро простился и поспешил в сторону кладбищенских ворот, словно торопясь успеть на уже отъезжающий институтский автобус.
– И что это был за дед? – наконец выразила общее недоумение Нина, которая всегда выбирала пусть и грубоватые, но самые точные слова.
– Профессор Решетников, – буднично произнесла Маша, всё ещё отчасти погружённая в свои мысли. – А может, академик уже. Не может он быть просто профессором с таким послужным списком.
– Тот самый? Александр Евгеньевич? Который учебники по оборонной магии написал? Я думала, он выше. Не может это быть тот Решетников. На портрете совсем другой, – донеслось со всех сторон.
– На портретах в институте и вы на себя не похожи, – отозвалась Маша. – Я вас по тем портретам ни за что бы не узнала. Надо было, чтобы «тот самый Решетников» выглядел и великим, и советским, – вот и нарисовали. Меня с ним Отец познакомил, когда я диплом начинала писать.
– Отец у него диссертацию писал, – подтвердила Сима. – Это Александр Евгеньевич нашу формулу вывел. Ту самую.
Заканчивать фразу не пришлось. Во всех взглядах сверкнуло багровым страшным пламенем воспоминание о «той самой» формуле, отразилась чёрная вода кармановского болота, антрацит ночного неба, разорванного вспышками и лучами прожекторов. Страх, незабытая боль, непрощенная обида.
«Серафимы» ещё постояли над могилой, глядя на груду венков с алыми лентами «от коллег», «от друзей», «от учеников». Сима так и не решилась выбрать надпись на венок, поэтому один был совсем без ленты – с жёлтыми ирисами. Такие ирисы они с Машей года три назад посадили на могиле Сашки.
Помолчали.
– Ну что, к тебе теперь? – спросил кто-то из подруг.
– Ко мне? – Староста впервые в жизни растерялась, не зная, что ответить. Последние два года у неё не было своего дома. Был дом Виктора, его работа, его жизнь. И теперь, когда она закончилась, Серафима не успела ещё задуматься о том, как быть дальше.
– Нет, давайте в наше кафе. В «Мороженое», – предложила Оля Рощина. И только теперь подруги с удивлением обратили внимание на то, что Ольга приехала одна. Оли, Рощина и Колобова, всегда были вдвоём, неразлучны и неразделимы. Какое-то время, пока обживались с легендами, пришлось пожить по разным городам, но не могли Оли долго быть порознь. Отчего теперь Рощина приехала на похороны Учителя одна, спросить никто не решился, а вот мысль о маленьком кафе, куда они в счастливые предвоенные годы заходили после занятий, оказалась неожиданно приятной для всех. Словно добрые воспоминания только и ждали удобного случая воскреснуть и напомнить о себе.
Тогда, на болоте и сразу после, «серафимы» чувствовали друг друга, как самих себя. И потом, кочуя по Союзу, пока Рыжая не отыскала почти невозможное решение, всегда знали, где кто и что с каждой. А потом, когда ужас перевоплощения остался позади, связь начала слабеть, а после и вовсе исчезла. И оказалось, что это больно – вдруг оказаться одной, без этой тянущей, словно кровавая пуповина, связи. Очень больно. Конечно, потом они привыкли. Всё-таки хорошего было несравнимо больше.
Под г. Кармановом. Октябрь 1959 г
На краю леса уже слышались голоса. Кармановцы искали своих. Голоса были все мужские – низкое эхо окриков разносилось далеко в утреннем холодном воздухе, замирая над изумрудными холмиками болота. Времени оставалось слишком мало.
Маг подхватил мертвеца под мышки и поволок дальше от проклятого холма, вглубь, куда не доставали длинные медовые лучи осеннего солнца. Чахлые берёзы над болотом облетели первыми. Их листья, мелкие и блеклые, давно гнили среди болотного мха. Голые ветви цеплялись за одежду, но маг будто не чувствовал этого.
Он протащил тело через тощий березняк и, хлюпая сапогами в бурой жиже, выволок на открытое место. Казалось, его целью было большое окно топи – неровная прореха в ярко-зелёном бархате мха. Мертвец поместился бы туда легко, и через час-полтора вязкое нутро торфяника приняло бы бренные останки, скрыв от живых след преступления.
Но времени не было. Всё ближе перекликались за лесом кармановцы – бродили кругами, пока не решаясь забираться в проклятое болото.
Тяжело дыша, маг перевалил мертвеца на спину, развёл в стороны его уже костенеющие руки. Дрожащими пальцами вынул из-за пазухи склянку со свечой и мешочек, из которого кругом рассыпал вокруг трупа красноватый порошок. Огонёк, почти невидимый в сиянии утра, вспыхнул сразу, едва маг провёл рукой над свечкой. Откликаясь на этот зов, порошок, едва приметный в рыхлом моховом ковре, засветился.
Жест. Слово. Символ. Аттрактор. Давным-давно, ещё на студенческой скамье, доведённое до автоматизма. Теперь руки складываются сами, сами беззвучно шевелятся губы, произнося заклятие, воскрешая давнее и страшное. Те дни ада, куда теперь приходится возвращаться вновь и вновь, к сидящей глубоко в кости тайне, до которой нельзя допустить никого. Потому и не должны отыскать тело пришедшие на болото кармановцы.
Снова жест. Снова символ и привычная, но почти забытая за долгие годы мирного полусна вязь слов. Рывком вскипающая в крови сила: струящаяся во всём живом, сгущённая предками в звук, сплетённая теоретиками в слова заклятья и обкатанная на губах тысяч магов, стихийных колдунов древности и выпускников закрытых институтов.
Остаётся надеяться, что он почует движение этой силы и придёт, чтобы забрать новое подношение.
Глаза мага, закрытые бельмами, были обращены к золотому утреннему небу, но обострённый до предела слух уловил далёкое дыхание трясины, выпускающей своего хозяина. Глубинный тяжёлый гул его приближения.
Маг упал на колени, медленно приходя в себя после магического ритуала. Болото казалось тихим и спящим, но он уже знал, кто грядёт из его глубины на зов человека.
Мшаник вырос перед ним в одно мгновение могучим изумрудным утёсом, чудовищным смрадным слизнем, за века обросшим пластами торфа и зелёной травянистой шкурой. Громада нависла над магом, не обращая внимания на мёртвое тело. Покойник никуда не денется, а свежая кровь куда слаще холодного бурого студня в венах мертвеца.
